Инженер его высочества - Величко Андрей Феликсович - Страница 30

— Ну как? — с надеждой спросил подбежавший Гоша.

— Летает неплохо, а вот садится, мягко говоря, так себе. Вроде все по расчетам, но почему-то при посадке получается недостаточный угол, надо костыль укорачивать. И резинки-амортизаторы снабдить демпферами, а то скачет, гад. Как, интересно, без них вообще обходились?

— Дядя, а мне полетать?

— Брысь! Сказал же — после первого полета полная проверка с частичной разборкой. Катите его в сарай, да и парашют тоже туда захватите. Гоша, можно снимать оцепление аэродрома.

До вечера я успел приделать к шасси демпферы примерно как у первых "Макак" — два рычага с муфтой трения между ними. Костыль был спилен почти под корень, несмотря на возражения Гольденберга о том, что при возросшем в результате этого угле атаки возможен срыв потока.

Несколько последовавших на следующий день обычных полетов не выявили никаких дополнительных косяков. Настало время испытать главное, для чего создавался этот самолет — пикирование.

Набираю три километра высоты, закладываю вираж для создания положительной перегрузки, прибираю газ, прицеливаюсь носом в ясно видное "Т"… Смотрю скорость — 140, 160, 200… Пора выводить. Навалилась перегрузка. Эх, где мои семнадцать лет… В глазах потемнело до того, что я уже просто ничего не видел. Сердце застучало с перебоями… И в довершение всего где-то в хвосте началась вибрация — сначала небольшая, она с каждым мгновением усиливалась, собака. Я бы покрылся холодным потом, если бы успел, но в этот момент организм решил потерять сознание.

В себя я пришел, похоже, через пару секунд. Самолет уже почти выровнялся, движок чихал на холостом ходу, и только встречный поток не давал ему заглохнуть. Ватной рукой я подвинул сектор газа и начал с величайшей осторожностью заходить на посадку.

Подбежавшие зрители начали было поздравлять меня, но восторги как-то подозрительно быстро утихли. Я попытался вылезти из кабины — и не смог. Кое-как меня вытащили оттуда и поставили вертикально. Маша подала мне зеркальце. Я глянул — ну и ну! Глаза красные, под ними синяки, вся рожа в отеках…

— Самолет в ангар, — сказал я, — сегодня полетов больше не будет. Квадр сюда и через час казачонка ко мне в кабинет.

Через час я более или менее пришел в себя, но внешность по прежнему больше подходила для исполнения роли вампира или на худой конец потомственного алкоголика. Чтобы не смущать казачонка, я вместо обычных очков надел зеркальные. В результате половину разговора он только на них и пялился.

— Значит так, Михаил, — начал я, — это, как ты понимаешь, самолет совершенно не такой, как "Святогор". Тот может летать только горизонтально.

— Я видел, как может новый! — не смог сдержать восторг казачонок. — Вы меня позвали, чтобы я тоже на нем летал?

Тут он испуганно замолк — а вдруг ошибся?

— Да, — вздохнул я. — Но прежде, чем согласиться…

— Урррааа!!! — завопил ефрейтор.

— Не ори!

— Извините, господин Найденов…

— Слушай дальше. Просто летать мало. Надо научиться пикировать — это то, что я делал час назад. А самолет не испытан — у меня вот началась какая-то тряска. Поэтому сначала Маша научит тебя пользоваться парашютом. Учти, это очень опасно…

Зря я это сказал. Казачонок надулся и сообщил, что он готов помереть во славу отечества хоть сейчас.

— Ладно. Тогда так. Тот "Тузик", что уже готов, он одноместный. Двухместного ждать еще неделю. Попробуй сразу подняться один, я объясню особенности. И без фокусов! Увидишь, что не получается, сразу скажи. Завтра с утра начнем, а сейчас дуй к Маше на инструктаж.

Проверка самолета не выявила никаких неисправностей. Вопрос, что тряслось, оставался открытым. На душе у меня скребли кошки. Тут еще Маша явилась с предложением попробовать как-то со "Святогора" организовать Мишке хоть один учебный прыжок…

— Ну ты головой же думай! — вздохнул я. — Даже если он непонятно как и поместится там с парашютом, то куда ему прыгать? Сзади винт. Вперед, с разбега, рыбкой?

Следующим утром самолет снова был на аэродроме. Мишка залез в кабину, качнул рулями и элеронами, дал команду на запуск. Сначала рулежка. Я внимательно наблюдал — так, поднял хвост… держит ровно, молодец… слегка дает газ, самолет уже еле чиркает колесами по траве… прибирает газ, опускает хвост. Нормально.

После рулежки и подлетов я решил выпускать его самостоятельно.

— Набираешь триста метров, летишь до леса, над ним разворачиваешься и садишься. Крен не больше тридцати градусов. Ясно?

— Ясно!

— Отдохнуть перед полетом не хочешь?

Казачонок одарил меня взглядом, в котором ясно читалось глубокое соболезнование моему возрасту.

— Ладно, лети.

Через неделю ни один из двухместных "Тузиков" так и не был готов, а вот ефрейтор, как ни странно, освоил совершено новый для него самолет — правда, летал он самозабвенно, по шесть-семь вылетов в сутки. На третий день он освоил глубокие виражи и горки. На пятый с третьей попытки смог изобразить боевой разворот, от которого он самостоятельно дошел до мертвой петли, что и продемонстрировал над аэродромом (во, блин, у нас уже свои воздушные хулиганы появились, прокомментировала Маша). Пора было выпускать его на пикирование…

— Слушай сюда, Миша. От тебя сейчас требуется точность и аккуратность. Надо понять, что и почему вибрирует в хвосте. Начинаешь с угла сорок пять градусов, пикируешь три секунды, выходишь. Потом пятьдесят точно так же, и далее через пять. В одном полете — четыре пикирования. Потом садишься, самолет проверяется, и дальше. Если скорость превысит двести, выводишь сразу, не ждешь трех секунд. Если начнутся вибрации и ты не успеешь увидеть где, все равно немедленно садись. Вопросы?

— Все ясно! — браво вытянулся ефрейтор. — Разрешите лететь?

— Разрешаю.

Мишка ловко впрыгнул в кабину, поправил зеркала, которые я привинтил к бортам для удобства наблюдения за хвостом… Через минуту первый летчик-испытатель Российской империи ушел в свой первый испытательный полет.

Поначалу ничего криминального не было. Мишка дисциплинированно набирал три километра высоты, пикировал под определенным углом, снова забирался вверх, снова пикировал… И опять наземный осмотр ничего не дал. Во втором полете ефрейтор после второго пике не стал набирать высоту, а пошел на посадку.

— Оно затряслось, но я ничего не успел увидеть, — виновато сказал казачонок. — Как раз на двухстах началось и почти сразу кончилось… Можно мне чуть побольше разогнаться? Тогда точно рассмотрю!

Или убьешься, — мрачно подумал я.

Осмотр снова ничего не дал. Ну что мне было делать?

— Летишь, пикируешь с углом семьдесят. Разрешаю задержаться в пике на лишнюю секунду. Давай.

И снова Мишка кругами набирал высоту. Вот еле заметный с земли крестик самолета свалился на крыло и с нарастающим воем помчался вниз…

И-раз, и-два, и-три, и-четыре, — считал про себя я. Ну как он там? Выходит? Выходит!!!

У Мишки не хватило терпения дождаться конца пробега — он выключил двигатель и, привстав в кабине еше катящегося по инерции самолета, радостно заорал:

— Видел! Я все видел! Я все сейчас расскажу!

Я подбежал к самолету. Выскочивший из кабины испытатель азартно вопил:

— Весь фюзеляж вертелся! Вот здесь начиналось, а вон там было уже ого-го! И хвост вот так… (он показал руками, как).

По его словам получалось, что задняя часть фюзеляжа входила в крутильный резонанс. Но ведь рассчитывали же его на жесткость! Хотя были у меня смутные подозрения насчет шпангоутов… Под этим заграничным псевдонимом прятался всего лишь прямоугольник из четырех сосновых реек с диагональной вставкой — такая же рейка, пятая. Я еще подумал, что интуитивно мне бы здесь гораздо больше понравился косой крест, но Миронов утверждал, что все просчитано… Я пошел в КБ.

— Расчет крутильной жесткости фюзеляжа дайте-ка мне, — попросил я по приходу. Мне дали. По мере вникания в цифры я медленно, но верно зверел, и под конец этого процесса со всей возможной вежливостью осведомился: