Дети горчичного рая - Кальма Н. - Страница 80

Он выступал на конгрессе мира, он получил задание выступить и здесь. Еще давно он завербовал сторонников: учителя Ричардсона, рабочих Квинси и Гирича, которые вели подрывную работу на заводах. Учитель и племянник обвиняемого получили задание разлагать молодежь. Все ясно как день.

— Выносите свое суждение соответственно законам, — сказал Кук, обращаясь к присяжным. — Возможно, вы найдете нужным оправдать подсудимых. Но каждую секунду вы должны помнить о том, что красная опасность угрожает вашим жилищам и вашим детям и что эти люди несут Америке разрушение и гибель!

И, эффектно взмахнув выхоленной рукой, прокурор сошел с трибуны.

Было утро вторника — дождливое, сумрачное, как бы подернутое печалью. Ветер рвал и трепал деревья на улице, сплошные потоки струились с крыш, деревьев, с зонтов и плащей прохожих. Автобусы с ходу врезались в огромные лужи на шоссе и обдавали людей желтыми фонтанами грязи. Зловещие космы пепельных облаков бежали низко и быстро и, точно дым, заволакивали небо и дальние горизонты.

От дождевых капель давно не мытые окна суда казались перламутровыми. Но никто не смотрел в окна. В это утро у судьи, у присяжных были самые равнодушные лица, и только люди в последних рядах чувствовали себя еще напряженнее и тревожнее, чем накануне.

Сфикси визгливо спросил, что имеют сказать суду обвиняемые. Фотографы и кинооператоры целой армией двинулись к барьеру. Еще бы: заснять подсудимых в самый эффектный момент!

Поднялся Джемс Робинсон. Он пристально оглядел судью, прокурора, присяжных. Никто не ответил на его взгляд, все хмуро смотрели в пол, словно он был обвинителем, а они — подсудимыми.

— Сэр, — начал певец, и голос его заставил встрепенуться весь зал, — сэр, я не стал бы выступать, если бы дело касалось только одного меня. Но здесь дело идет не только обо мне. В течение последних дней здесь происходит незаконный суд над людьми, которых избрали для того, чтобы публично чернить и позорить. Я не желаю отвечать на то нагромождение лжи, которое здесь обрушилось на меня и на моих товарищей. Юристы называют такой материал довольно мягко: «показаниями, основанными на слухах». У американского народа есть для этого более правильное наименование: «грязь». Нужно узнать, откуда идет этот зловонный поток, и попытаться остановить его, прежде чем он нас поглотит. Источник грязи всем очевиден. Все эти «показания» исходят от шпионов, сыщиков, платных информаторов, нанятых большими хозяевами. Я вынужден выступить здесь как представитель ста тридцати миллионов американцев и двенадцати миллионов негров, потому что поведение этого суда связало меня с каждым гражданином — белым или цветным, безразлично. Я не говорю, что судья Сфикси — заправила в этом деле. Он — мелкий политикан, служащий более могущественным силам. Эти силы стремятся подчинить себе всё и всех в нашей стране. Они знают, что единственный способ заставить американский народ отказаться от своих прав и свобод состоит в том, чтобы изобрести воображаемую угрозу и запугать людей… Судья Сфикси и все, кто с ним…

Сфикси застучал молотком:

— Подсудимый Робинсон, вам придется замолчать, или я вас заставлю это сделать.

Певец насмешливо посмотрел на него:

— Меня не так легко запугать. Ваши способы известны теперь всем.

Стук молотка прервал его слова. Сфикси был в бешенстве:

— Уходите с трибуны!.. Полисмен, уведите этого человека с трибуны… Подсудимый, я привлекаю вас к ответственности за оскорбление суда!

Присяжные удалились для вынесения приговора.

Салли пыталась пробраться к сыну и Джиму, чтобы перекинуться с ними несколькими словами или хоть подбодрить их взглядом, но полисмены стеной встали перед нею. Василь сидел весь белый, зажав между коленями сцепленные пальцы. Близнецы, нетерпеливые и встревоженные, приставали к Салли:

— Что теперь будет? К чему их приговорят? А папу присудят отдельно или со всеми вместе?

Салли хотела их успокоить, сказать что-нибудь утешительное этим славным мальчикам, но у нее самой внутри все дрожало и ныло от страшных предчувствий.

Вот он наконец, гнусавый голос секретаря:

— Суд идет! Прошу встать!

Старшина присяжных Тернер держит в руках белый лист бумаги. Все взгляды устремляются на этот лист, в котором заключена судьба пяти человек.

— Виновны или невиновны подсудимые? — громко спрашивает Сфикси.

— Виновны, — так же отчетливо отвечает старшина. — Виновны в заговоре против существующего строя, в подрывной деятельности по заданию коммунистов.

В первых рядах дружно аплодируют. Представители «тринадцати семейств» и их друзья чрезвычайно довольны решением присяжных. Присяжные улыбаются, как актеры, удачно исполнившие довольно трудную роль.

— Прошу без аплодисментов, леди и джентльмены, — мягко выговаривает Сфикси. — Здесь не театр, а учреждение, стоящее на страже закона.

Однако все понимают, что судья очень польщен аплодисментами.

Гнусавый секретарь спрашивает, что имеют сказать суду до произнесения приговора подсудимые.

Джемс Робинсон, Роберт Ричардсон, Иван Гирич, Джерард Квинси отказываются от последнего слова. Нет, им нечего сказать участникам этой игры в суд!

Но вот со скамьи подсудимых поднимается мальчик. Он выходит вперед, и прожекторы освещают его темно-пламенное лицо. У мальчика немного дрожат руки, и, чтобы скрыть это, он сжимает и разжимает кулаки.

— Здесь сказали, что я хотел убить сыщика, — говорит он, смотря куда-то поверх голов. — Это единственная правда, которую сказали на этом суде. Да, я хотел убить его за то, что он ударил мою мать. И, если бы это повторилось, я снова поступил бы так же. Я не боюсь приговора, и мои друзья здесь тоже не боятся. Я знаю: если бы нам предложили умереть, отдать нашу жизнь, для того чтобы на земле поскорее наступила справедливость и мир, чтобы люди всех цветов кожи стали равны и богатые перестали угнетать бедняков, — все мы согласились бы на это!.. Правду я говорю, дядя Джим? — И мальчик поворачивается к певцу, ожидая ответа и зная этот ответ.

— Правду, мой мальчик, — тотчас же говорит Джемс Робинсон.

— Правду! Истинную правду, Чарльз! — откликаются Гирич и Квинси.

— И за это борются, Чарльз, за это борются лучшие люди на земле! — Ричи гордо кивает мальчику.

— Вы слышите! — торжествующе обращается Чарли к судье. — Я кончил, сэр.

Двое присяжных перестают жевать резинку. Удивительный негритянский мальчик сказал слова, которыми гордился бы любой взрослый, страстно воюющий за счастье людей.

Чарли сел и отвернулся от зала. Лихорадка, бившая его все время, пока он говорил, утихла. Осталось чувство усталости и голода. Болело горло, было трудно глотать. Он не думал о том, что ждет его и других: будущее было похоже на глубоко спрятанную боль, когда где-то ноет нерв и не знаешь, где источник этой боли. Суд, потоп камера, день за днем взаперти, может быть, тяжелая работа где-нибудь на каменоломнях, на железной дороге…

До него донесся визгливый голос Сфикси. Судья торопился прочесть приговор:

— «Джемс Робинсон, сорока семи лет, певец по профессии; Роберт Ричардсон, тридцати двух лет, учитель; Гирич Иван, сорока двух лет, механик; Джерард Квинси, тридцати восьми лет, по профессии токарь, и Чарльз Робинсон, учащийся, — приговариваются все пятеро к тюремному заключению сроком на три года или к уплате штрафа в размере ста тысяч долларов. Кроме того, приговоренным Джемсу Робинсону и его племяннику Чарльзу Робинсону, по отбытии наказания, воспрещается проживание в данной местности и в данном штате; приговоренным Квинси, Гиричу и Ричардсону, после отбытия наказания, запрещается занимать какие-либо должности в государственных учреждениях штатов. В случае если приговоренные захотят заменить тюремное заключение штрафом, означенная сумма в сто тысяч долларов должна быть внесена полностью и за всех сразу».

Голос судьи смолк.

Джемс Робинсон чуть-чуть усмехнулся. Наверно, на свете найдется немало импрессарио, жаждущих заключить с ним договор и на большую сумму. Но теперь надолго заглохнет его голос. Суд заставил его замолчать.