Дети вампира - Калогридис Джинн - Страница 14

Жан все понял и стал кричать.

– Дядя, не надо! – взмолилась я. – Прошу тебя...

Влад повернулся ко мне. Его взгляд был полон укоризны, и я поняла, что все мои просьбы будут тщетны. Он решил проучить меня за отступничество, сделав свидетельницей чужих мучений. Голос Влада звучал сурово, неумолимо и в то же время с оттенком сожаления, как у отца, который вынужден наказывать любимого ребенка.

– Ты подвела меня, Жужанна. Ты, кого я любил больше всех. Разве я когда-нибудь тебя подводил? Или в чем-то тебе отказал?

Он выпрямился и встал во всем своем великолепии. Грозный, внушительный – таким, должно быть, видели его подданные четыреста лет назад. Уже долгие годы Влад именовал себя графом, но сейчас моему изумленному взору предстал настоящий валашский господарь, воевода, не единожды спасавший свой народ от нашествия турок. Кто-то называл этого человека Цепеш, что в переводе с румынского означает "Колосажатель", а кто-то – Дракула, то есть "сын дракона". Девиз "Justus et pius", сверкающий золотом на ступенях, которые вели к трону, уже не казался пустой бравадой. Влад и в самом деле был справедливым и благочестивым. Он показался мне ангелом – падшим, но не утратившим удивительного внутреннего света. Влад научил меня тому, что на современном языке называется гипнозом. Однако на какое-то мгновение даже я оказалась зачарованной его красотой, величием и начисто позабыла про бедного мсье Жана Бельмонда.

– Я жесток, но справедлив. Разве не так? – тихо спросил у меня Влад.

Тем временем Ваня поднимал кол все выше и выше, пока тупой конец не уперся Жану в задний проход.

Бессвязные выкрики несчастного француза стали еще более истеричными.

Влад сошел вниз (портреты королей, виденные мною в венских галереях, просто меркли в сравнении с ним) и обратился к своей жертве:

– Сумасшедший, я? Вы сознаете, кому наносите оскорбление?

Бельмонд не выдержал, и заплакал навзрыд. По его красивому (все еще красивому) лицу хлынули слезы.

– Нет... нет... Прошу прощения, мсье. Скажите, что вы желаете, и я с радостью это исполню. Все, что угодно. Абсолютно все! Только не мучайте меня...

– Я – хозяин и господин этих земель, – молвил Влад.

Его лицо сияло, словно он был посланцем Бога, а не дьявола. Глядя на Влада, я вспомнила, как когда-то этот неземной свет зажег во мне пламя страсти.

– Я заплатил за эти земли своей плотью, кровью, слезами. Вы слышали, что я говорил Жужанне?

Пыхтя от усердия и не сводя с жертвы красных поросячьих глазок, Ваня поднял кол чуть выше. Совсем ненамного, не более чем на полдюйма. Бельмонд дернулся, вскрикнул и слезливо запричитал:

– Простите меня, граф. Простите меня... Я – глупый человек. Я не знал...

– Я спрашиваю: вы слышали, что я ей сказал?

Жан, выпучив глаза, лихорадочно подыскивал слова.

– Я... я не уверен... Я... вы... жестоки, но справедливы.

Влад улыбнулся.

– Прекрасно, мсье Бельмонд. Я сказал правду. А теперь я вас спрашиваю: наказать за нанесенное оскорбление – это справедливо?

У Жана дрогнули губы. Он понимал, что от ответа, возможно, будет зависеть его спасение, и очень боялся попасть впросак. Лоб Бельмонда покрылся испариной. Я вдыхала этот острый запах его пота и чувствовала, как нарастающий голод сражается с моим намерением попытаться спасти Жана.

– Осмелюсь сказать... наверное, лучше простить оскорбившего вас. Это более по-христиански. – Его голос понизился до шепота: – Прошу вас, мсье, во имя любви Господа, простите меня.

Я могла бы вновь вступиться за нашего несчастного гостя и попросить Влада о снисхождении, но не стала этого делать. Влад ненавидит слабость, и мои просьбы лишь усугубили бы страдания Жана. Я промолчала. Очнувшаяся Дуня кое-как доковыляла до меня. Ноги отказывались ее держать. Дуня опустилась на колени и зарылась лицом в мое платье. Я гладила ее по волосам, сознавая бесполезность своих попыток успокоить эту бедную девочку.

Влад прервал сбивчивые словоизлияния пленника.

– Вы на что намекаете? – загремел он. – Что я не христианин? Кто же я? Уж не турок ли, с которыми я сражался несколько веков назад? Второе оскорбление! Советую вам, мсье: просите о пощаде. Умоляйте, чтобы вам сохранили жизнь!

Бедный Жан, всхлипывая и шмыгая носом, стал неистово просить о пощаде. Я достаточно хорошо знаю французский язык. Мы с Жаном говорили преимущественно по-французски, и я его прекрасно понимала. Но сейчас я не могла разобрать ни единого слова Влад, не торопясь, поднялся на помост, где находилась дыба, и склонил голову, вслушиваясь в это бессвязное бормотание.

Неожиданно лицо Влада смягчилось, и он почти дружеским голосом сказал Жану:

– Довольно. Скоро вас освободят от цепей.

Жан вздрогнул и снова заплакал, повторяя:

– Да благословит вас Господь, мсье. Да явит Он вам свою вечную милость.

Влад с отеческой нежностью провел рукой по блестевшему от пота лбу Бельмонда, откинув назад прилипшие пряди. Потом он повернулся и глянул вниз, где уже наготове стоял Ваня, подпирая плечом блестящий от масла кол.

Кивком головы Колосажатель подал ему знак.

Ваня что есть силы взметнул кол вверх... Даже если моя жизнь продлится вечно, я молю Бога, чтобы никогда более не слышать подобных криков (впрочем, это тщетные мольбы – я слышала их прежде и наверняка услышу снова). Жан пронзительно вопил. Мне казалось, что его вопль мгновенно достиг врат рая. Я лишь мельком увидела, как изогнулось его тело, когда кол пропорол ему внутренности. Смотреть дальше я была не в силах и закрыла глаза. Надсадно закричала Дуня, вторя несчастному Жану, и я поспешила заткнуть ей уши. Мы крепко прижались друг к другу, будто сестры по несчастью.

Потом стало тихо. Я решилась открыть глаза и увидела, что Жан потерял сознание. Ваня, трясясь от возбуждения, лихорадочно пытался поднять кол. Влад пришел ему на помощь. Сначала он освободил руки Жана от кандалов, а затем они вдвоем подняли кол с насаженной жертвой и укрепили его посреди "театра смерти", на помосте, построенном специально для этих целей. Глаза Влада горели, как два полуденных солнца. Он отступил на шаг, дабы полюбоваться на гнусное дело своих рук.

Голова проткнутого колом Бельмонда свешивалась набок, руки раскачивались, словно у марионетки. Под тяжестью собственного веса тело медленно и неотвратимо сползало вниз по колу, само разрывая и ломая все, что оказывалось на пути у затупленного конца.

Если Ваня сумел воткнуть кол под нужным углом, к рассвету тот выйдет из открытого рта мертвого Бельмонда.

– Приведи его в чувство! – приказал Влад.

Ваня засуетился и подхватил шест, к которому была прикреплена грязная тряпка. Палач обильно полил ее сливовицей и поднес к губам Жана. Знал ли он, что уродливо копирует действия римского воина, протянувшего умирающему Христу губку с желчью?

Жан застонал и пришел в себя. Говорить он уже не мог, а только стонал, корчась от нестерпимой боли. Я знала, чем это кончится, и с ужасом ждала развязки. Однако голод, пока еще легкий, все настойчивее заявлял о себе. Мое тело требовало крови. В Вене я привыкла пировать каждую ночь, а здесь, в Трансильвании, мне, похоже, скоро придется познакомиться с настоящим голодом. Дуня сейчас была очень слаба, и мое желание подкрепиться могло ее убить. А Жан после всего, что с ним сделали...

Но я не имела права сердиться, ведь я привезла Жана в подарок Владу, а у него были свои пристрастия. Морщась от голода и отвращения, я досматривала заключительный акт жуткого спектакля. Влад повернул лицо умирающего к себе.

– Давай, открывай глаза, – зловеще прошипел он. – Очнись, взгляни и хорошенько запомни того, кто вершит над тобою суд.

С этими словами Влад вонзил свои зубы в шею Жана. Стыдно признаться, но меня это сильно возбудило. Жан вскрикнул, теперь уже совсем тихо. Времени оставалось в обрез. Нужно успеть напиться, пока он жив и кровь не начала остывать.

Голод затуманил мне разум и заглушил все остальные чувства. Оттолкнув Дуню, я бросилась к помосту и одним прыжком взлетела вверх. Я встала у Влада за спиной и завистливо смотрела, как он насыщается. Я забыла о том, что раньше брезговала кровью испуганных людей. Главное – чтобы крови хватило на нас обоих. Пока Влад пил, жалобные стоны Бельмонда стихли. Он опять потерял сознание, но на этот раз даже Ванины ухищрения не смогли привести его в чувство.