Невеста Борджа - Калогридис Джинн - Страница 24

Услышав мои слова, солдат рассмеялся, хотя и несколько нервно. Я была всего лишь женщиной, а он — высоким сильным парнем. Не похоже было, чтобы я могла представлять собою какую-то угрозу. Он сделал еще шаг, слегка опуская меч, и протянул руку, вознамерившись оттолкнуть меня в сторону.

Во мне поднялась какая-то волна, нечто холодное и жесткое, порожденное скорее инстинктом, чем волей. Я шагнула вперед, словно собираясь обнять его, и оказалась слишком близко, чтобы он мог нанести удар своим длинным мечом или увидеть, как я извлекаю стилет.

Он стоял вплотную ко мне, и у меня не получалось нанести правильный, скрытный удар. А потому я занесла стилет и ударила сверху вниз, рассекла ему глаз и щеку и оцарапала грудь.

— Бегите! — закричала я мужчинам, стоявшим у меня за спиной.

Солдат взвыл от боли и схватился за глаз; между пальцев потекла кровь. Наполовину ослепленный, он вскинул меч и попятился, явно собравшись опустить его мне на голову и разрубить меня надвое.

Я воспользовалась образовавшейся дистанцией, чтобы добраться до его горла. Поднявшись на цыпочки, я без промедления изо всех сил всадила стилет ему в шею, сбоку. Я давила до тех пор, пока не добралась до середины шеи — меня остановили кость и хрящ.

Теплая кровь хлынула мне на волосы, лицо, грудь; я смахнула ее с глаз тыльной стороной руки. Меч молодого убийцы громко звякнул о мрамор. Солдат зашатался, отступил на шаг и несколько раз судорожно взмахнул руками. Мой стилет торчал у него из горла. Солдат попытался крикнуть, но не смог. Отчаянный хрип, страшное хлюпанье рассеченной плоти, смешанное с бульканьем пузырящейся крови, — я в жизни не слыхала ничего ужаснее.

Затем он тяжело упал на спину, вцепившись в клинок, так и оставшийся у него в шее. Каблуки его сапог ударились об пол, потом ноги несколько раз дернулись, как будто он пытался убежать. Наконец кровь громко заклокотала у него в горле, хлынула изо рта, и стражник застыл.

Я присела рядом с ним. Лицо его было искажено самым кошмарным образом, глаза — один из них был пробит и заплыл кровью — закатились. Я с трудом вытащила стилет из его горла, вытерла подолом собственного платья и потом вернула в ножны.

— Ты спасла мне жизнь, — сказал Феррандино.

Я подняла голову и обнаружила, что он стоит на коленях рядом со мной, по другую сторону от тела солдата, и на лице его потрясение мешается с восхищением.

— Я никогда этого не забуду, Санча.

Рядом с ним сидел мой брат, бледный и безмолвный. Я знала, что эти бледность и молчание порождены не ужасом перед этим происшествием, а скорее последним, чему он стал свидетелем: как я извлекла оружие из горла жертвы и заботливо вытерла кровь о собственное платье.

Оказалось, что мне совсем нетрудно убить.

Мы с братом переглянулись — должно быть, я являла собою кошмарное зрелище, с залитыми кровью головой и грудью, — потом посмотрели на мертвого убийцу, чей незрячий взгляд был устремлен в потолок.

— Прости, — прошептала я, хотя и понимала, что он не может услышать меня. Но Ферранте был прав: когда глаза открыты, это и вправду помогает. — Я должна была защитить короля.

А потом я осторожно коснулась его щеки там, где остался след от моего стилета. Кожа все еще оставалась мягкой и очень теплой.

Альфонсо с королем взяли в покоях Феррандино по мечу, потом провели меня обратно ко мне в комнату, хотя я уже доказала, что способна постоять за себя.

Когда донна Эсмеральда увидела меня, с головы до ног покрытую коркой подсыхающей крови, она испустила пронзительный вопль и рухнула бы, если бы Альфонсо ее не поддержал. Но как только она узнала, что я не ранена, она на удивление быстро пришла в себя. Джофре тоже находился здесь же — пришел, разыскивая меня; и он воскликнул «Санча!» с таким страхом и беспокойством, что я была вполне удовлетворена. Даже узнав, что со мной все в порядке, он не успокоился; он схватил меня за руку, не обращая внимания на то, что она красная и липкая, и не отпустил бы, если бы не приказ короля.

После того как мужчины ушли, донна Эсмеральда принесла таз с водой и принялась отмывать меня. Окунув тряпку в воду — в воде тут же заклубились розовые струйки, кровь моей жертвы, — она прошептала:

— Вы такая храбрая, мадонна! Король должен дать вам орден. Каково это — убить человека?

— Это…— Я умолкла, пытаясь подобрать слова, которые смогли бы передать мои чувства. — Это необходимость. Просто нечто такое, что ты делаешь потому, что иначе нельзя.

По правде говоря, это оказалось на удивление просто. Меня начала бить дрожь: не из-за того, что я отняла жизнь у человека, а из-за того, что я проделала это с такой легкостью.

— Ну, будет, будет…— Донна Эсмеральда накинула шаль на мои голые плечи: я сбросила мокрое платье на пол, оставив его какому-нибудь предателю-анжуйцу или французу, который найдет его и будет сильно озадачен. — Я знаю, что вы храбрая, но это все-таки сильное потрясение.

Но я не собиралась терпеть, чтобы со мной нянчились, как с маленькой. Я быстро оделась, потом ополоснула стилет в окровавленной воде, тщательно вытерла и спрятала под корсажем чистого платья. Только после этого я помогла Эсмеральде сложить в сундук самые необходимые вещи. Самые ценные украшения я спрятала на себе, крепко привязав к бедрам. Много прекрасных вещей: замечательные меховые одеяла, ковры, шелковые гобелены и парчовые шторы, тяжелые серебряные и золотые канделябры и картины старых мастеров — пришлось оставить врагам.

После этого нам уже нечего было делать — лишь ждать и стараться не терять самообладания при каждом залпе пушек.

Незадолго до полудня появился Джофре в сопровождении слуг и пары вооруженных стражников, чтобы забрать наш сундук. По привычке приводить себя в порядок, прежде чем показываться людям на глаза, я пригладила волосы — и обнаружила, что в них по-прежнему полно засохшей крови.

И снова я быстро шла по коридорам Кастель Нуово; на этот раз я не позволяла себе рассматривать стены и обстановку либо горевать о том, что я оставляю позади. Я отрешилась от чувств, не позволяя им влиять на рассудок. Возможно, нас постигло поражение — но я верила, что Феррандино прав, что это все временно. Я прилагала все усилия, чтобы держаться с достоинством и уверенностью, ибо никогда еще Арагонский дом так сильно не нуждался и в том, и в другом. Джофре шел рядом со мной. Надо отдать ему должное: он не выказывал страха, хотя был мрачен и держался напряженно.

Наконец наш маленький отряд добрался до двустворчатых дверей, ведущих во внутренний двор, и остановился, пока стражники поспешно открывали их.

Шедшая за мной донна Эсмеральда разразилась громкими рыданиями.

Я прикрикнула на нее:

— Прибереги слезы до тех пор, пока мы не останемся одни! Будь гордой. Мы не побеждены — мы вернемся. А когда мы придем, Неаполь встретит нас с радостью.

Донна Эсмеральда повиновалась, вытирая глаза пышным рукавом.

Когда двери открылись, за ними обнаружилась картина полнейшего смятения. Двор был забит людьми — дальними родственниками и знакомыми дворянами, которые сумели укрыться за крепостными стенами, когда бой только начался, а также обезумевшими от страха слугами и челядью, которые побросали свои посты, а теперь осознали, что их оставят тут, на милость мятежников. Эти две группы сбились воедино, и их окружал отряд наших солдат с саблями наголо, не подпуская к экипажам, подготовленным для нашего бегства.

Во дворе были и еще солдаты: некоторые, судя по всему, уже здесь скончались, и их оттащили в угол, а другие, раненные, стонали от боли. Уцелевшие собрались у четырех крытых повозок того типа, который использовался для поездок по городу; они стояли двумя кольцами: сначала всадники, по двое в ряд, а дальше — пехотинцы. Наши люди были одеты для битвы, в испанские шлемы с сине-золотыми султанами и пластинчатые доспехи.

Вся зелень была здесь вытоптана подчистую, включая первые весенние побеги. Некогда благоуханный воздух теперь был наполнен дымом горящих дворцов и едкой, сернистой вонью артиллерии. Хор голосов, исполненных отчаяния и ужаса, перекрывал все звуки, кроме грохота пушек.