Красные следопыты (Повести и рассказы) - Голышкин Василий Семенович - Страница 30

Но воспоминание в маминых глазах уже погасло. Она устало улыбнулась и сказала:

— Ну что ты такое городишь? Разве с подушками воюют. А осколок мог случайно залететь, когда окна затыкали.

Все же это был фронтовой осколок. Сережка взял и отнес его в школу. И хотя Сережкин рассказ о подушке не произвел на ребят большого впечатления (сколько людей было покалечено и убито осколками, а тут — подушка, подумаешь!), осколок, в конце концов, взяли в музей.

Как-то раз, на перемене, сюда зашел новый учитель рисования. Между прочим, ученики за глаза его звали Кузнечиком. Может быть, по сходству с фамилией Кузнецов. Может быть, потому, что он и впрямь напоминал стройного кузнечика, когда приходил на урок в форме, которую не успел скинуть после службы в армии. Происхождение учительских прозвищ навсегда останется тайной для взрослых.

Однако не будем больше делать отступлений, хотя рассказ и похож на речку с притоками: чем больше притоков, тем дальше цель.

Итак, однажды новый учитель рисования Анатолий Васильевич Кузнецов зашел в школьный музей и увидел там Сережкин осколок с надписью: «Эхо войны. Осколок снаряда, обнаруженный в подушке ученика 5-го класса «Б» Светликова Сергея».

Учитель так и впился в осколок глазами. Все, кто сопровождал новичка-учителя в его первом путешествии по музею, в том числе и Сережка, очень удивились этому. Ну что такое особенное мог увидеть Кузнечик в простом кусочке стали? Или он заинтересовался им, как художник? А что, художнику, как и писателю, только дай тему. Он вам такое нарисует, что всю жизнь не перестанешь удивляться. «Ночь... Война... Фронтовой домишко... Белый пластырь подушки на одиноком окне... И вражеский офицер-артиллерист, в бессильной злобе казнящий убежище партизан... А где партизаны? Их и след простыл...»

Может быть, именно такая картина представляется учителю-художнику, пока он рассматривает «эхо войны»? В таком случае это ошибочное представление. Дом бабушки, где девочкой жила Сережкина мама, не был убежищем народных мстителей. Партизаны действовали по ту сторону передовой. А дом стоял по эту. И если фашистские пушки не пощадили его, то вовсе не потому, что он имел особые заслуги перед Советской властью, а просто потому, что дом был советский, стоял на советской земле и, как все советское, подлежал истреблению. Такая была у фашистов страшная философия.

Чтобы рассеять заблуждение учителя рисования, Сережка потянул его за рукав и, морща большой, упрямый лоб, сказал:

— Это была моя подушка. Осколок попал в нее случайно.

Учитель как-то странно посмотрел на Сережку и снова принялся гипнотизировать осколок. Наконец, словно очнувшись, он проговорил:

— Я знал одного мальчика, которого этот осколок едва не лишил жизни.

— Мой осколок? — изумился Сережка.

Учитель сейчас же поправился:

— Не твой, конечно, а похожий. Такой же, как твой. Вот как это произошло.

Он подошел к доске, доставшейся музею в наследство от класса, и нарисовал дом. Чиркнул по доске раз-другой мелом, и вышло окошко, залепленное чем-то белым. «Подушка», — догадались ребята. К одному дому учитель пририсовал другой. Потом еще дом, еще... Дом к дому — вышла улица. Где улица — там и люди. Но их почему-то было немного. Всего двое. Женщина и мальчик. Мальчик, видимо, так устал, что не мог идти, и женщина тянула его, как куклу. Сама она тоже устала, и художник, щадя их силы, нарисовал возле домика с подушкой лавочку. Неужели женщина не заметит ее и пройдет мимо?

Два-три волшебных штриха, и возле дома с подушкой появляется худенькая девочка с двумя растрепанными снопиками косичек.

«Сюда, — машет она руками-прутиками, — сюда!..

Какая догадливая, видит, что люди устали, и зовет отдохнуть. Но что же дальше? Почему учитель ничего не рисует и стоит у доски, опустив голову. Может, забыл о тех, для кого рисует? Может, напомнить, что они здесь и ждут продолжения рассказа в картинках? Нет, не надо. Учитель поднял голову и сказал:

— А дальше, ребята, было так...

И тут оказалось, что учитель рисования владеет словом не хуже, чем мелом...

— Было так... — сказал он, и фигурки, нарисованные на доске, ожили, встретились, разговорились, и оказалось, что женщина и мальчик — это мать и сын. Что город, в котором они жили, заняли немцы. Женщина с мальчиком едва убежали и вот бегут, сами не зная куда.

«В сельсовете скажут, куда бежать, — мудро рассудила девочка с косичками-снопиками. — В сельсовет сходите».

Женщина тревожно посмотрела на сына.

«Идите, — сказала девочка. — Я с ним понянчусь».

Женщина ушла.

«Как тебя зовут?» — спросила девочка у мальчика, становясь на колени.

Мальчик не ответил. Он тихо-тихо сидел на лавочке и задумчиво смотрел в небо. Вдруг глаза его засветились любопытством: в небе неожиданно расцвели красивые белые розы. Но это были страшные розы. Едва они расцвели там, в небе, как здесь, на земле, послышались крики и стоны. Какой-то человек, не спеша переходивший улицу, дико вскрикнул и волчком закружился по мостовой.

«Дядю Федю убили!» — взвизгнула девочка и стремглав метнулась к дому с одиноким окошком. Испугалась? Ничего удивительного. Все живое страшится смерти. Вот она подбежала к избе, выхватила подушку, метнулась обратно и — большую, тяжелую — плюхнула на голову мальчика. Тот, оглушенный, даже пикнуть не успел, хотя игра велась явно не по правилам. В детском саду в этом случае, перед тем как запустить в кого-нибудь подушкой, противники предупреждали друг друга.

Смешной несмышленыш! Где ему было разобраться в происходящем? Для него разрывы шрапнельных снарядов в небе были всего-навсего красивыми белыми розами. Он попытался спихнуть подушку и не успел. Что-то сильно ударило по ней, и она, загудев, как колокол, налилась вдруг свинцовой тяжестью и чуть не придушила его, свалив с лавки на землю.

Мальчику стало страшно, и он зажмурил глаза. А когда снова открыл их, то увидел чистое-чистое небо, на котором сверкали чьи-то добрые и тревожные глаза. Присмотревшись, мальчик понял, что сверкают они не на небе, а на девчоночьем лице. Спутать лицо с небом!.. Это было так несуразно, что мальчик рассмеялся. Потом позвал:

«Мама!»

Она была тут. Она не дошла до сельсовета. Как только над селом стали рваться снаряды, она бросилась обратно, к сыну.

«Жив?»

Она ощупала его глазами от пыльных башмаков до родимого пятнышка, черной смородинкой прилепившегося к мочке уха, посмотрела на девочку, на подушку, с дымящейся ранкой в пуховом боку, и все поняла.

«Родная моя!»

Она потянула к себе девочку, и та доверчиво прильнула к ее груди.

Это было похоже на прощание. Это и было прощание. Вскоре женщина с мальчиком ушли на восток, подальше от войны, а девочка осталась жить возле самой войны, потому что там был ее дом...

— Вот и вся история, — сказал учитель рисования.

— Вся? — Ребята разочарованно переглянулись. — А что стало с той девочкой? С тем мальчиком?

— Вам хочется, чтобы они встретились? — усмехнулся учитель. — К сожалению, это бывает только в рассказах. О девочке я ничего не знаю. А вот о мальчике могут сказать. Он стал учителем рисования.

— Как вы? — спросил Сережка.

— Как я.

— С родинкой? — Сережка насмешливо посмотрел на учителя рисования.

— С какой родинкой? — опешил учитель.

— Как у вас, — наслаждаясь растерянностью учителя, сказал Сережка. — Вот здесь.

— Он коснулся рукой правого уха. Учитель тоже схватился рукой за правое ухо, и все увидели, как он покраснел.

— Попался, попался! — сказал учитель, поднимая руки. — Сдаюсь. Тем мальчиком был я.

Но допрос продолжался.

— А вы потом искали ту девочку?

— Где ж ее найдешь? — ответил учитель. — Мама забыла, как называется деревня. А я вообще ничего не помнил. Хотя... подождите.

Учитель подошел к доске и принялся что-то быстро рисовать.

— Вот эта девочка, — сказал он, отступая в сторону.

Подозрительная тишина заставила его обернуться.