Путешествие в Россию - Готье Теофиль - Страница 13

Эти сани и олени в некоем полете взбалмошной ностальгической мечты перенесли мое воображение к их ледяной родине. Жизнь моя протекала в поисках солнца, а я вдруг почувствовал себя во власти странной любви к холоду. Очарование Севером, его колдовство оказали на меня свое магическое действие, и, если бы важная работа не удерживала меня в Санкт-Петербурге, я ушел бы кочевать вместе с самоедами. Каково же должно быть удовольствие лететь ветром на всей скорости в оленьей упряжке, приближаясь к полюсу, увенчанному северным сиянием, сначала через засыпанные снегом еловые леса, березовые рощи, потом через огромный простор нетронутой белизны, по сияющему снегу, этому удивительному грунту, который своим серебряным цветом наводит вас на мысль о путешествии по Луне, в свежем холодном воздухе, прерывающем дыхание, ледяном, как сталь, который не допускает гниения даже в смерти. Я хотел бы прожить несколько дней под этим тентом, отлакированным льдом, полузасыпанным снегом, у которого топчутся олени, отыскивая под снегом низкорослый и редкий мох. К счастью, в одно прекрасное утро самоеды снялись и ушли, и, однажды отправившись на Неву, чтобы их увидеть, я обнаружил только сероватый круг на льду на месте их юрты. С ними исчезло и мое наваждение.

Раз уж я на Неве, расскажу об удивительном виде, который ей придают куски льда, вырезанные в толстом слое ее ледяного покрова и разбросанные там и сям, как лежат камни в каменоломне до тех пор, пока не придут и их не подберут. Эта картина походит на карьер по добыче горного хрусталя или алмазов. Прозрачные куски, преломляя свет, отсвечивают всеми цветами солнечного спектра. В местах, где они набросаны, можно подумать, что это развалины ледяного дворца, в особенности вечером, когда солнце садится на краю зелено-золотого неба в алых лентах на горизонте. Такие эффекты поражают глаз, но живописцы не осмеливаются браться за них из опасения, что их обвинят во лжи, а их произведения — в неправдоподобии. Представьте себе длинную снежную, образованную рекой и оканчивающуюся линией моста долину в розовых световых бликах и синих тенях, усеянную громадными бриллиантами, отбрасывающими огни, как сноп искр. На первом плане для контрастности рисунка несколько вмерзших в лед пароходов, фигуры прохожих или сани, пересекающие реку с одной набережной на другую.

Когда спускается ночь, обернитесь в сторону крепости: вы увидите, как за рекой зажигаются два ряда звезд — это газовые фонари, установленные на льду возле убранного на зиму Троицкого моста. Ведь для Санкт-Петербурга Нева, как только на ней образуется лед, становится вторым Невским проспектом. Она — главная артерия города. Мы — люди умеренных краев, у нас в самые суровые периоды года реки все-таки текут. Нам трудно удержаться от того, чтобы не почувствовать некоторого опасения, когда в карете или в санях пересекаешь огромную реку, а глубокие воды тихо катят под ее хрустальным полом, который может разбиться и захлопнуться над вами, как английский трап [36]. Но скоро спокойный и безмятежный вид местных жителей придаст вам смелости. И то правда, нужны были бы огромные тяжести, чтобы поддался этот слой льда в два-три фута толщиной. Снег одевает его, и река ничем не отличается от твердой земли, разве что стоящие то там, то здесь на зимовке пароходы, которых застали неожиданные холода, напоминают вам о текущей подо льдом воде.

Нева — это сила Санкт-Петербурга. Ей воздают почести и с большой помпой освящают ее воды. Эта церемония, которую называют крещением Невы, происходит 6 января по русскому стилю. Я присутствовал на ней, глядя из окна Зимнего дворца, доступ к которому мне был дозволен благодаря одной милостивой протекции. Несмотря на то что в тот день была очень мягкая погода, а в этот период обычно наступают великие холода, мне все-таки было трудно, недостаточно еще акклиматизировавшись, простоять час-два на улице с непокрытой головой, да еще на ледяной набережной, где всегда дует резкий ветер. Обширные залы дворца были наполнены собравшейся элитой: высокие придворные чины, министры, дипломатический корпус, генералы, все в золотых позументах, увешанные орденами, прохаживались туда и обратно между рядами солдат в парадных мундирах в ожидании начала церемонии.

Сначала проходит церковная служба в часовне дворца. Встав подальше от колонны, я с уважением и интересом наблюдал ритуал этого неизвестного мне богослужения, отмеченного печатью таинственного восточного величия. Время от времени, в положенные моменты священник, почтенный старец с длинной бородой и длинными волосами, как волхв, с митрой на голове, облаченный в твердый от вышивки серебром и золотом стихарь, поддерживаемый двумя церковными служками, выходил из алтаря, врата которого открывались, и старческим голосом, но еще очень отчетливо и ясно произносил священные слова. В то время как он читал свои молитвы, в алтаре сквозь сияние золота и свечей видны были император и члены его семьи. Затем золотые врата вновь закрывались, а служба продолжалась перед сияющим иконостасом.

Певчие в парадных одеждах из бархата с золотыми галунами сопровождали службу и с чудесной точностью русских хоров подхватывали гимны, в которых можно было бы отыскать многие мелодии утерянных старинных греческих музыкальных тем.

После службы царский кортеж отправился через залы дворца к месту крещения или, скорее, освящения Невы. Император, великие князья в военных мундирах, служители церкви в облачениях из золотой и серебряной парчи, в красивых священнических одеждах византийского покроя, пестрая толпа генералов, офицеров высших чинов, проходя в залах сквозь плотную массу выстроенных в линии войск, являли собою великолепное и впечатляющее зрелище.

На Неве, напротив Зимнего дворца, у самой набережной, с которой его соединяла покрытая ковром лестница, был воздвигнут павильон или, скорее, часовня с легкими колоннами, поддерживающими решетчатый купол, покрашенный в зеленый цвет. Под куполом, окруженный лучами, парил Святой Дух.

Посередине площадки под куполом был устроен обрамленный перилами колодец-прорубь. На Неве в этом месте прорубили лед. Линия расставленных далеко друг от друга солдат ограждала на реке свободное пространство вокруг часовни. Положив около себя каски, солдаты стояли с непокрытыми головами, ноги их были в снегу; они держались совершенно неподвижно, так что их можно было принять за придорожные столбы.

Под самыми окнами дворца, сдерживаемые всадниками, били копытами землю лошади черкесов, лезгин и казаков, входивших в эскорт императора: очень странно видеть среди самой высокой цивилизации — не на ипподроме и не на подмостках сцены — прямо-таки средневековых воинов в кольчугах, вооруженных стрелами и луками или одетых по-восточному. Вместо седла они сидели на персидских коврах, вместо сабли бряцали дамасскими изогнутыми клинками, исписанными стихами из Корана. Подобные персонажи могли бы входить в кавалькаду какого-нибудь эмира или калифа.

Какие воинственные и гордые лица, какая дикарская чистота типов, какие тонкие, изящные и нервные тела, какое изящество движений! А костюмы особого покроя, приятных тонов, так хорошо пригнанные и подчеркивающие всю красоту человека! Цивилизованные люди полностью утратили чувство костюма.

Кортеж выехал из дворца, и из моего окна сквозь двойные рамы я увидел, как император, великие князья, священники вошли в часовню, которая вскоре наполнилась людьми до отказа, так что с трудом можно было проследить за жестами священников, отправлявших службу над прорубью. Выставленные на другом берегу, на Биржевой набережной [37], пушки палили поочередно в кульминационные моменты службы. Большой шар голубоватого дыма, пронизанный молниями, рассеивался между снежным ковром реки и серо-голубым небом, затем слышен был взрыв, от которого дрожали стекла. Выстрелы раздавались один за другим совершенно регулярно. Как все, что представляет собою силу, пушки обладают элементами одновременно чего-то ужасного, торжественного и веселого. Их гремящий в сражениях глас прекрасно сочетается с праздниками. Пушки привносят в праздник ту частицу радости, которая была неизвестна древним, не имевшим ни колоколов, ни артиллерии… Грохот! Только он может говорить при большом стечении народа и быть слышим среди необъятных просторов.