Евроцентризм — эдипов комплекс интеллигенции - Кара-Мурза Сергей Георгиевич - Страница 34

На деле речь идет о том, чтобы перенять у Запада тип государственной власти, печально известный как «государство принятия решений» — продукт эволюции западного общества, в котором уже преодолена демократия, и все вопросы, даже определяющие судьбу больших масс людей, решают профессиональные специалисты с научным типом мышления. Это — последняя разновидность технократизма, в которой общество, рассматриваемое как машина, изживает, наконец, политику, заменяя ее поиском оптимального решения (при этом идеология заботится о том, чтобы людям не пришел на ум вопрос: а каковы критерии оптимизации и кто их устанавливает?). Исчезает проблема политического выбора, и все внимание концентрируется на анализе альтернатив решения проблемы. Никто уже не задается вопросом, хорошо ли бомбардировать Багдад, спор идет о том, как это лучше сделать.

Естественно, что при превращении политики в технологию нет нужды и в политической активности масс, нежелательно даже, чтобы слишком много их приходило на выборы. Обвинения в иррациональности и некомпетентности «человека с улицы» в вопросах, которых прямо касаются его жизни — стандартная практика «государства решений». При сохранении формально демократических структур это государство становится технократическим. В работе, посвященной историческому анализу технократии, испанский философ М. Медина пишет: «Поскольку легитимация власти основана на знаниях необходимых специалистов, руководство обществом, основанном на науке и технике, должно находиться в руках научно-технических экспертов. Такая форма правления исключает сама по себе демократическое участие масс, поскольку большинство людей не располагает знаниями, необходимыми для принятия политических решений. Управлять должно небольшое меньшинство технократов, так как лишь они подготовлены для этой роли» [32, с. 164].

Исходя из философии Поппера, неолибералы стремятся заменить осуществляемую выборными представительными органами политику на контролируемую специалистами технологию принятия решений. Утверждается, что таким образом можно будет избежать пороков демократического государства: коррупции с целью образовать большинство, подкупаемое на отнятые у меньшинства средства (примером такого развития событий считают шведскую демократию начиная с 60-х годов); принятия решений на основе пактов и уступок, с тенденцией превратиться в «неофеодальное» корпоративное государство; опасности гнета большинства или даже «тоталитарной демократии». Все это — под знаменем достижения максимально полной свободы индивидуума.

Но эта отвергающая демократию свобода ведет к тоталитаризму иного рода, на который указывал Г. Маркузе: «В таком мире технология предоставляет высокую степень рационализации отсутствия свободы человека и демонстрирует „техническую“ невозможность быть ему автономным, определять собственную жизнь. Ибо эта утеря свободы не представляется теперь ни иррациональной, ни политической, а означает подчинение техническому аппарату, который увеличивает жизненные блага и производительность труда. Таким образом, техническая рациональность защищает, вместо того чтобы разрушать, легитимацию подчинения, и инструментальный горизонт разума раскрывается в рационально тоталитарное общество» [31, с. 334].

Что же мы видим сегодня в России, разрушаемой в соответствии с мифами евроцентризма? Устранение не только социальных, но и глубинных культурных и психологических оснований власти, которая в России всегда легитимировалась не технологической эффективностью, а моральными ценностями — идеями любви и справедливости (чему совершенно не противоречат вспышки жестокости, которым бывают подвержены и отец, и царь, и кухарка). И в то же время России не дали вырастить ни ту форму демократии, к которой она совершенно очевидно и быстро эволюционировала (сравните ряд Сталин — Хрущев — Брежнев), ни ту, которая стала нарождаться в травмах перестройки — парламентскую, но сугубо российскую. Ей навязывают совсем уж несусветную модель технократического «государства принятия решений».

Вторую иллюстрацию деструктурирования России при подгонке ее под постулаты евроцентризма возьмем с другого конца спектра проблем. Взглянем на судьбу не власти, а «маленького человека» — отработавшего свой век пенсионера. Это — вопрос о социальном обеспечении, система которого в конечном счете предопределяется антропологической моделью, из которой исходит социальный порядок. Евроцентризм, как говорилось, исходит из представления о человеке экономическом — рационально считающим, прогнозирующим, знающим свою выгоду и накапливающим состояние. Такой человек чуть ли не с детства знает, что станет старым, больным и нетрудоспособным — и копит, копит, копит. Он знает также, что дети в старости ему не помогут — но и он им если и даст денег в долг, то под расписку (и под проценты). Раз так, неолибералы с полным основанием требуют ликвидировать всякие предусмотренные законом виды социального обеспечения, ибо оно есть не что иное, как регулярное изъятие некоторой доли из доходов всех людей и возвращение пенсионерам этих денег в старости (но уже на уравнительной основе). Это — ущемление свободы человека. Пусть, считают философы неолиберализма, он сам распоряжается этой долей дохода, а если распорядится неразумно (например, промотает в молодости), то это будет его ошибка.

В России, с энтузиазмом восприняв этот тезис, начали срочную ликвидацию «уравнительной» системы социального обеспечения, сведя на нет покупательную способность пенсии, ее наполнение реальной потребительной стоимостью (на деле просто украв изъятое у людей ранее средства ради формирования «слоя предпринимателей»). Одновременно началось создание альтернативных «западных» систем. Гайдар даже заявил, что он рассчитывал за 1992 год «изменить экономическое поведение населения России» — силой приучить их копить деньги на случай болезни и старости. Это было сказано в расчете на человека с полностью промытыми мозгами — для изменения стереотипа экономического поведения должно пройти несколько поколений. Совершенно очевидно, что даже если по приказу это поведение изменят люди самого активного возраста — 30-40 лет, они уже нормальным путем накопить себе на старость не смогут, они опоздали на 10-20 лет (не говоря уже о невозможности копить во время кризиса). О более старших поколениях и речь не идет. Схема реформы принципиально предопределяет заведомую бедность и страдания в старости большинства живущих ныне граждан России — даже если будет преодолен кризис и дела молодых пойдут на лад. Для пояснения рассмотрим показательный пример — положение стариков в Испании.