Оскар Уайльд. Афоризмы - Уайльд Оскар - Страница 14

14

* * *

Он умер. По-видимому, он придавал слишком большое значение диагнозу своих врачей.

* * *

Хотите понять других – пристальнее смотрите в самого себя.

* * *

Чтобы хоть отчасти понять самого себя, надо понять все о других.

* * *

Я – единственный на свете человек, которого мне бы хотелось узнать получше.

* * *

Только неглубокие люди знают самих себя.

* * *

Я не верю в прогресс, но верю в постоянство человеческой глупости.

О разном

В храме все должны быть серьезны, кроме того, кому поклоняются.

* * *

Во всех пустяковых делах важен стиль, а не искренность. Во всех серьезных делах – тоже.

* * *

Всегда надо играть честно, если все козыри у тебя на руках.

* * *

Деяния – последнее прибежище людей, которые не умеют мечтать.

* * *

Есть только два явления, которые и в нашем девятнадцатом веке еще остаются необъяснимыми и ничем не оправданными: смерть и пошлость.

* * *

Каждый должен ходить к хироманту хотя бы раз в месяц, чтобы знать, что ему можно, а чего нельзя. Потом мы, конечно, делаем все наоборот, но как приятно знать о последствиях заранее!

* * *

Мода – настолько невыносимая разновидность безобразия, что приходится менять ее каждые полгода.

* * *

Модно то, что носишь ты сам, немодно то, что носят другие.

* * *

Можно восхищаться чужим языком, даже если не можешь свободно говорить на нем, как можно любить женщину, почти не зная ее.

* * *

Мы живем в эпоху, когда необходимы только бесполезные вещи.

* * *

Ненавижу, когда несерьезно относятся к еде. Это неосновательные люди, и притом пошлые.

* * *

Нет нетактичных вопросов, есть только нетактичные ответы.

* * *

Нет ничего опаснее, чем быть модным. Все модное быстро выходит из моды.

* * *

Ни одна из ошибок не обходится нам так дешево, как пророчество.

* * *

Ничегонеделанье – самое трудное в мире занятие, самое трудное и самое духовное.

* * *

О футболе я самого лучшего мнения. Отличная игра для грубых девчонок, но не для деликатных мальчиков.

* * *

Определить – значит ограничить.

* * *

Папиросы – это совершеннейший вид высшего наслаждения, тонкого и острого, но оставляющего нас неудовлетворенными. Чего еще желать?

* * *

Природа – отнюдь не выпестовавшая нас мать. Она есть наше творение.

* * *

Природа ненавидит разум.

* * *

Пунктуальность – воровка времени.

* * *

Работа – последнее прибежище тех, кто больше ничего не умеет.

* * *

Стоит делать лишь то, что считается невозможным.

* * *

Тот, кто смотрит на дело с обеих сторон, обычно не видит ни одной из них.

* * *

Трудно избежать будущего.

* * *

Это не мое дело. Поэтому оно меня и интересует. Мои дела всегда нагоняют на меня тоску. Я предпочитаю чужие.

* * *

Это ужасно тяжелая работа – ничего не делать.

* * *

Я всегда так поступаю с добрыми советами: передаю их другим. Больше с ними нечего делать.

* * *

Я не люблю принципов. Мне больше нравятся предрассудки.

* * *

Я ненавижу драки, независимо от повода. Они всегда вульгарны и нередко доказательны.

* * *

Из письма Уайльда Аде Леверсон:

Я читал Алфреду отрывки из его собственной жизни. Это был сюрприз для него. Каждый должен вести чей-либо чужой дневник; надеюсь, вы будете вести мой.

Оскар Уайльд о других

О Шекспире:

Городская жизнь воспитывает и совершенствует все наиболее цивилизованное в человеке. Шекспир, пока не приехал в Лондон, не написал ничего, кроме скверных памфлетов, и не написал ни строчки, когда навсегда покинул Лондон.

* * *

Чем объективнее кажется нам произведение, тем оно на деле субъективнее. Быть может, Шекспир и вправду встречал на лондонских улицах Розенкранца и Гиль-денстерна или видел, как бранятся на площади слуги из враждующих семейств, однако Гамлет вышел из его души и Ромео был рожден его страстью.

* * *

Об Оноре де Бальзаке:

Почитайте-ка Бальзака как следует, и наши живущие ныне друзья окажутся просто тенями, наши знакомые – тенями теней. Одна из величайших драм моей жизни – это смерть Люсьена дю Рюбампре.

* * *

Бальзак не больше реалист, чем был Гольбейн. Он созидал жизнь, а не воспроизводил ее.

* * *

Об Эмиле Золя:

Золя старательно создает панораму Второй империи. Но кому теперь интересна Вторая империя? Она уже устарела.

* * *

О Чарлзе Диккенсе:

В искусстве Диккенса столь мало здравого смысла, что он не способен даже на сатиру, его подлинная стихия – карикатура.

* * *

О Роберте Льюисе Стивенсоне:

Романтическое окружение – наихудшее окружение для романтического писателя. На Гауэр-стрит Стивенсон мог создать новых «Трех мушкетеров». А на Самоа он пишет письма в «Тайме» насчет немцев.

Я также вижу, что он из кожи вон лезет, стремясь к естественной жизни. Если ты валишь лес, то, чтобы делать это с толком, ты не должен уметь описывать этот процесс. Естественная жизнь – это, в сущности, бессознательная жизнь. Взяв в руки лопату, Стивенсон всего-навсего расширил область искусственного.

Если я проведу остаток жизни в парижском кафе за чтением Бодлера, это будет более естественно, чем если я наймусь подстригать живые изгороди или сажать какао по колено в грязи.

* * *

Об американском писателе Генри Джеймсе:

Он пишет прозу так, как будто сочинять для него тяжелое наказание.

* * *

Об ирландском писателе Джордже Муре:

Он писал на блестящем английском языке, пока не открыл для себя грамматику.

* * *

О романисте Джордже Мередите:

Как повествователь он владеет всем на свете, за исключением языка, как романист умеет абсолютно все, не считая способности рассказать историю, а как художник тоже постиг все, кроме дара изъясняться внятно.

* * *

О поэте Роберте Браунинге:

После Шекспира не было шекспировской личности. Шекспир умел петь миллионами голосов, Браунинг – заикаться на тысячи ладов.

* * *

Мередит – это Браунинг в прозе, да и Браунинг – тоже.

* * *

Об одном из своих современников:

Если бы он меньше знал, он, возможно, стал бы поэтом.

* * *

Об английском критике Максе Бирбоме:

Боги наделили Макса даром вечной старости.