Братская ГЭС - Евтушенко Евгений Александрович - Страница 14

14

ДИСПЕТЧЕР СВЕТА

Я диспетчер света, Изя Крамер.Ток я шлю крестьянину, врачу,двигаю контейнеры и краныи кинокомедии кручу. Где-то в переулочках неслышных,обнимаясь, бродят, как всегда.Изя Крамер светит вам не слишком?Я могу убавить, если да. У меня по личной части скверно.До сих пор жены все нет и нет.Сорок лет не старость, это верно,только и не юность сорок лет. О своей судьбе я не жалею,отчего же все-таки тогдазубы у меня из нержавейки,да и голова седым-седа! Вот стою за пультом над водою,думаю про это и про то,а меня на белом свете двое,и не знает этого никто. Я и здесь и в то же время где-то.Здесь - дела, а там - тела, тела...Проволока рижского геттонадвое меня разодрала. Оба Изи в этой самой коже.Жарко одному, другой дрожит.Одному кричат: «Здорово, кореш!» -а другому: «Эй, пархатый жид!» И у одного, в тайге рождаясь,просят света дети-города,у другого к рукаву прижаласьжелтая несчастная звезда. Но другому на звезду, на кепкусыплется черемуховый цвет,а семнадцать лет - они и в гетто,что ни говори, семнадцать лет. Тело жадно дышит сквозь отрепьяи чего-то просит у весны...А у Ривы, как молитва ребе,волосы туманны и длинны. Пьяные эсесовцы глумливошляются по гетто до зари...А глаза у Ривы - словно взрывы,черные они, с огнем внутри. Молится она окаменело,но молиться губы не хотяти к моим, таким же неумелым,шелушась, по воздуху летят! И, забыв о голоде и смерти,полные особенным, своим,мы на симфоническом концертев складе продовольственном сидим. Пальцы на ходу дыханьем грея,к нам выходит крошечный оркестр.Исполнять Бетховена евреямразрешило все-таки эсэс. Хилые, на ящиках фанерных,поднимают скрипки старички,и по нервам, по гудящим нервампляшут исступленные смычки. И звучат бомбежки ураганно,хоры мертвых женщин и детей,и вступают гулко и органнотрубы где-то ждущих нас печей. Ваша кровь, Майданек и Освенцим,из-под пианинных клавиш бьет,и, бушуя, - немец против немцев, -Людвиг ван Бетховен восстает! Ну, а в дверь, дыша недавней пьянкой,прет на нас эсэсовцев толпа...Бедный гений, сделали приманкойбогом осененного тебя. И опять на пытки и на мукитащит нас куда-то солдатня.Людвиг ван Бетховен, чьи-то рукиотдирают Риву от меня! Наш концлагерь птицы облетают,стороною облака плывут.Крысы в нем и то не обитают,ну, а люди пробуют - живут. Я не сплю, на вшивых нарах лежа,и одна молитва у меня:«Как меня, не мучай Риву, боже,сделай так, чтоб Рива умерла!» Но однажды, землю молчаливорядом с женским лагерем долбя,я чуть не кричу... я вижу Риву,словно призрак, около себя. А она стоит, почти незримаот прозрачной детской худобы,колыхаясь, будто струйка дымаиз кирпичной лагерной трубы. И живая или неживая -не пойму... Как в сон погружена,мертвенно матрасы набиваетчеловечьим волосом она. Рядом ходит немка, руки в бедра,созерцая этот страшный труд.Сапоги скрипят, сверкают больно.Сапоги новехонькие. Жмут. «Эй, жидовка, слышишь, брось матрасы!Подойди! А ну-ка помоги!»Я рыдаю. С ног ее икрастыхстягивает Рива сапоги. «Поживее! Плетки захотела!Посильней тяни! - И в грудь пинком. -А теперь их разноси мне, стерва!Надевай! Надела? Марш бегом!» И бежит, бежит по кругу Рива,спотыкаясь посреди камней,и солдат лоснящиеся рылас вышек ухмыляются над ней. Боже, я просил ей смерти, помнишь?Почему она еще живет?Я кричу, бросаюсь ей на помощь,мне товарищ затыкает рот. И она бежит, бежит по кругу,падает, встает, лицо в крови.Боже, протяни ей свою руку,навсегда ее останови! Боже, я опять прошу об этом!Милосердный боже, так нельзя!Солнце, словно лагерный прожектор,Риве бьет в безумные глаза. Падает... К сырой земле прижаласьдевичья седая голова.Наконец-то вспомнил бог про жалость.Бог услышал, Рива: ты мертва... Я диспетчер света, Изя Крамер.Я огнями ГЭС на вас гляжу,грохочу электротракторамии электровозами гужу. Где-то на бетховенском концертевы сидите, - может быть, с женой,ну, а я - вас это не рассердит? -около сажусь, на приставной. Впрочем, это там не я, а кто-то...Людвиг ван Бетховен, я сейчасна пюпитрах освещаю нотыиз тайги, стирая слезы с глаз. И, платя за свет в квартире вашей,счет кладя с небрежностью в буфет,помните, какой ценою страшнойИзя Крамер заплатил за свет. Знает Изя: много надо света,чтоб не видеть больше мне и вамни колючей проволоки геттои ни звезд, примерзших к рукавам. Чтобы над евреями бесчестноне глумился сытый чей-то смех, чтобы слово «жид» навек исчезло,не позоря слова «человек»! Этот Изя кое-что да значит -Ангара у ног его лежит,ну, а где-то Изя плачет, плачет,ну, а Рива все бежит, бежит...