Журнал «Если» 2010 № 3 - Резанова Наталья Владимировна - Страница 51

Лубра — существо женского пола, и я ожидал подобного гостеприимства, зная, что таков обычай анула. Я попросил Маккабби объяснить, что причины моего отказа религиозного свойства, и пошел ставить шатер на бугорке с видом на лагерь туземцев. Когда я в него забирался, Маккабби спросил:

— Решил пораньше распахать глубину?

— Просто хочу снять одежду, — сказал я. — В чужой монастырь… и так далее. Узнай, нельзя ли мне раздобыть волосяные стринги.

— Голый миссионер? — шокированно вопросил он.

— Моя церковь учит, что тело — лишь вместилище души. А кроме того, на мой взгляд, истинному миссионеру не следует возноситься над паствой в вопросах одежды и поведения в обществе.

— У истинного миссионера, — сухо ответствовал Маккабби, — нет крокодильей кожи, как у этих бингхов.

Но все-таки принес мне волосяную веревку. Завязав ее на талии, я заткнул за нее Новый Завет, карманную расческу и очешник.

Когда я был готов, я показался себе беззащитным и слегка вульгарным. Главным образом потому, что я человек скромный и склонный к интроспекции, и мне неприятно было думать о том, как выйду из палатки — особенно на глазах у женщин — в моей полнейшей белой наготе. Но, утешал я себя, я же не настолько гол, как моя паства. По предписанию сиднейского врача мне еще неделю полагалось носить бандаж.

Выбравшись из палатки, я распрямился, изящно переминаясь, так как сухая растительность царапала голые подошвы. О боже, сколько белков белых глаз на черных лицах! Маккабби пялился так же сосредоточенно и недоверчиво, как и все остальные. Какое-то время он жевал губами, прежде чем заговорить.

— Мать мою растак! Неудивительно, что ты девственник, бедолага.

Тут аборигены сгрудились вокруг нас, начали лопотать и измерять мое устройство пальцами, словно прикидывали, не завести ли себе такое же украшение. Наконец я чуть раздраженно спросил моего переводчика, из-за чего такое волнение.

— Они считают, ты либо похваляешься, либо их надуваешь. Честно говоря, и я тоже.

Пришлось рассказать про операцию, которой я подвергся, потому что таков обычай анула. Маккабби повторил мою историю толпе. Аборигены умудренно покивали друг другу и забормотали еще яростнее, а потом один подошел и похлопал меня по голове.

— Э, они одобряют, да? — спросил я с немалым удовлетворением.

— Они думают, что ты сумасшедший, как кукабурра,[4] — отрезал Маккабби. — У них считается, что теребить перец к удаче.

— Что?

— Посмотришь на мужчин своей паствы, — посоветовал он, — и заметишь, что обычай обре-матьего-зания уже довольно давно вышел из моды.

Я посмотрел: так оно и было. Я поймал себя на том, что мысленно составляю кое-какие далеко не христианские замечания в адрес майора Мэшворма. А потому, чтобы возвысить мои мысли, предложил снова попробовать раздать дары, а именно бусы. Не знаю, что Маккабби сказал туземцам, но все племя с жадностью направилось к грузовику, из которого каждый унес по две пригоршни. Некоторые даже сходили по два-три раза. Я был удовлетворен.

Надвинулись короткие тропические сумерки. Среди акаций замерцали кухонные костры анула. Сегодня мне большего совершить не удастся, поэтому мы с Маккабби поставили на костер собственный котелок. Только мы сели ужинать, как из лагеря явился абориген и протянул мне кусок коры с горкой какой-то местной еды. Что бы это ни было, оно заметно подрагивало, и, глянув на него, дрогнул я сам.

— Жир эму, — сказал Маккабби. — Излюбленный тут деликатес. Это в обмен на бусы.

Радости моей не было предела, но проглотить блюдо было тошнотворно трудно: словно ешь миску губ.

— Я бы на твоем месте сожрал поскорее, — посоветовал Маккабби после визита к туземным кострам. — Они, вероятно, придут забрать его назад, когда сдадутся с бусами.

— Что?

— Они уже два часа их варят, и, похоже, бусы все еще жесткие на вкус.

— Они едят бусы?

Увидев мой ужас, он почти надо мной сжалился:

— Местные бингхи, Преп, живут лишь ради того, чтобы есть, чтобы жить, чтобы есть. У них нет домов, нет карманов, поэтому собственность им ни к чему. Они знают, что сами безобразнее задницы вомбата, поэтому и украшения им ни к чему. Найти пропитание в этой никудышной стране крайне тяжело. Когда появляется что-то новое, они пытаются это съесть — вдруг получится.

Я слишком устал, чтобы переживать. Я забрался к себе в шатер, желая лишь «пропахать глубину», по выражению Маккабби. Но, как выяснилось, поспать мне удалось лишь самую малость. Мне приходилось то и дело выгонять чернокожих девушек, которых, как я предположил, привело детское желание ради разнообразия провести ночь под кровом.

Поднялся я довольно поздним утром и обнаружил, что анула все еще корчатся, постанывая, на своих циновках.

— Сегодня мумбо-джумбо с птицами не увидишь, Преп, — сказал Маккабби, роясь в своем мешке. — Но немного магарыча я на них потрачу.

— Что?

— Жвачка. Я всегда к ней прибегаю, когда надо у бингхов что-то выторговать или их умаслить. Ее вид им нравится гораздо больше бус.

— Но это же слабительное! — воскликнул я, когда он достал «магарыч».

— Как раз это они в нем и любят. Удовольствие о двух концах.

События того дня не поддаются описанию. Но лучи заходящего солнца играли бликами на горках бусин, тут и там рассыпанных по окрестностям. А меня одолевали собственные беды: все мое тело начало невыносимо зудеть. Маккабби не удивился.

— Мясные муравьи, — предположил он, — или, может, сахарные муравьи, белые муравьи, бугонги. Еще тут водятся антилопьи мушки. Говорю тебе, Преп, у миссионеров шкура тонка расхаживать с голым задом.

Без чрезмерных сожалений я отказался от мысли жить так же примитивно, как моя роговокожая паства, и вернулся к ношению одежды.

Однако день не прошел совершенно напрасно. Я напомнил Маккабби, что нам нужен водоем для ритуала, и он повел меня в племенной оазис анула.

— Жалкое зрелище в засуху, — признал он. Пруд был сравнительно широким и глубоким, но содержал лишь вонючую пенистую грязь, через которую петляла угрюмая зеленоватая струйка шириной в простой карандаш. — Но когда наступит сезон дождей, тут и Ной содрогнется. И вообще, это, наверное, он в твоем «Златосуке» описан. На протяжении ста миль никакой другой воды нет.

Я задумался: если герой Фрейзера достаточно отчаялся, чтобы попытаться вызвать дождь, то как же ему подыскали подходящий водоем?

— А, будь все проклято, — пробормотал я.

— Твоя неумеренность в выражениях, Преп, меня изумляет.

Но у меня созрел план, который я и объяснил Маккабби. Мы перебросим временную дамбу через нижний конец прудика. К тому времени, когда анула оправятся от желудочно-кишечных неполадок, вода достигнет уровня, достаточного для наших целей. Именно так мы с Маккабби и поступили: притащили и нагромоздили камни, а щели между ними замазали глиной, которую палящее солнце быстро превратило в цемент. Закончили мы к ночи, и вода уже поднялась нам до лодыжек.

На следующее утро меня разбудили улюлюканье, свист и лязг из лагеря анула. Ага, подумал я, довольно потягиваясь, они обнаружили улучшенную систему водоснабжения и празднуют. Тут в палатку влезла щетинистая физиономия Маккабби, и он возбужденно возвестил:

— Войну объявили!

— Неужто с Америкой? — охнул я (в его словах прозвучала явная укоризна), но физиономия так же внезапно исчезла.

Натянув ботинки, я вышел к нему на пригорок и тут понял, что он имел в виду межплеменную войну.

Под нами было эдак вдвое больше черных, чем я помнил, и каждый улюлюкал за двоих. Они топтались на месте, били друг друга по головам копьями и палками-копалками, бросались камнями и бумерангами, а еще совали угли от костров в курчавые волосы друг дружке.

— Это соседи, — пояснил Маккабби. — Племя бингхи-бангхи. Они живут ниже по ручью, а сегодня на восходе обнаружили, что им выключили воду. Они винят анула в преднамеренном массовом убийстве с целью захватить их земли для выращивания ямса. Ну и переплет!

4

Зимородок-хохотун.