Запоздавшее возмездие или Русская сага - Карасик Аркадий - Страница 65

— Убивец? Пусть сидит, так ему и надо, мерзавцу этакому!… Еще какие новости?

Возведя хитрые глаза к потолку, Заяц принялся перечислять новых попрошаек, каждому давал короткую характеристику. Сообщал куда их поставил и почему именно на Самотеку, а не, скажем, Мясницкую. Проинформировал хозяина об установленной каждому суточной норме.

В заключении — о произведенных наказаниях. Они не такие страшные, как только-что вынесенный приговор беглянке. Немому пацану, которому давно невесть кто отрезал язык, за невыполнение нормы отпущено десять «палок». Бабе во время не возвратившей младенца, — двадцать. Участник войны, потерявший обе ноги и одну руку, с учетом его героическое прошлого, отделался суровым внушением и твердым обещанием в следующий раз лишить его мужских причиндал.

У Сидякина в глазах забегали чертенята, сознание затуманилось. Какой к черту он совладелец фирмы, когда все дела вершит разворотливый Федька? Если тот посчитает накладным держать рядом компаньона, который ничего не вкладывает в дело, вполне может расправиться.

Выход один: постараться стать полезным Семенчуку, лучше — незаменимым.

— Одно плохо, — продолжал плакаться Заяц после передачи боссу сумки с деньгами и золотишком, получив соответственное «вознаграждение» — себе и шестерым помощникам. — Возраст подпирает. Почти всем трудягам у нас — за шестьдесят перевалило. Это ежели не считать инвалидов войны. Молодежи не прибавляется. Пройдет десяток лет, с кем останемся?

— С носом, — угрюмо пошутил Федька, многозначительно поглядывая на друга. — Прав ты, Заяц, во всем прав. Действительно, с молодежью надо работать. За подброшенную идейку — держи!

Тугая стопка рублевок шлепнулась на стол. Прикрыв глаза красными веками парень долго пел благодетелю хвалебные оды…

— Понял Зайцеву идею? — развалившись на сене и положив голову на сумку с деньгами, спросил Семенчук. — Вот только где найти безруких-безногих пацанят. Правда, безрукость не обязательна. Твой сынишка, к примеру, за пояс заткнет других инвалидов — насквозь просвечивается, худоба, прямо скажем, поразительная… Как смотришь на привлечение его к делу? Конечно, никаких наказаний и прочих строгостей. Согласен?

— Подумаю, — уклончиво ответил Сидякин, зная — согласится. Ибо только сын может утвердить влияние Прохора на дела семенчукской фирмы, следовательно, обеспечить безопасность. — Через пару деньков дам ответ…

Глава 18

"… Сидякин-младший передохнул, по детски всхлипнул и продолжил свое нелегкое повест вование. Я старался не пропустить ни слова.

Образ ротного старшины, моего фронтового побратима, приобрел совсем другой оттенок — мрачный и зловещий…"

Из коричневой тетради.

Плод неожиданной любви ротного старшины и медсестры из медсанбата оказался таким же непрочным, как и их брак. Еще в младенческом возрасте врачи нашли у Марка разъедающий печень врожденный гепатит. Страшная болезнь съедала силы мальчишки, влияла на его нервную систему, вызвала сердечную недостаточность и уйму других болезней. Ходил он покачиваясь и спотыкаясь на каждом шагу, большая, несоизмеримая с туловищем, голова мелко подрагивает, худоба такая, что он, казалось. просвечивается.

В школе к нему накрепко прилипло прозвище «доходяга». Наверно, по этой причине сверстники не били его — боялись убить. Больно хлипок, драться с таким — никакого удовольствия.

Галилея упрямо водила больного сына к самым высокопоставленным медицинским светилам, на нем пробовали новые лекарства, советовали приобщить мальчика к спорту. Ничего не помогало. Лекарства оказались бесполезными, тренеры детской спортивной школы дружно отказывались связываться с хлипким «спортсменом». В конце концов, врачи признали свое бессилие, махнули рукой — будь что будет!

Но мать есть мать. Она упорно не сдавалась, таскала Марка по всезнающим бабусям, пробовала обращаться к знахаркам, поила отварами всесильных трав. Одновременно, старалась укрепить характер немощного сына, все время напоминала ему о том, что тот не имеет права сдаваться, что он — сын героя войны, доблестного воина, чуть ли не Героя Советского Союза.

Вот найдется отец, сгинувший в военное лихолетье, быстро поставит на ноги больного наследника.

Наконец, отец нашелся. Но в каком виде! Мумия, закованная в гипс, обмотанная бинтами. Но страшно не было, мальчишка, почти не общаясь с Сидякиным, не только не любил его, но и боялся. Не помогли ни «героические» рассказы матери, ни военные книжки, которые он читал запоем.

И вот свершилось то, казалось, обычное событие, которое перевернуло дальнейшую жизнь «доходяги».

В день своего рождения — пятнадцать лет — он не рискнул пропустить уроки, несмотря на совет матери полежать, отдохнуть, упрямо поплелся в школу. Кроме немощного отца он боялся буквально всех: сверстников, учителей, пионервожатую, секретаря комсомольской организации, классного руководителя. Даже добрую бабушку-уборщицу.

Первый урок — литература. Читать Марк любил, но вот с пересказами прочитаного, тем более, анализом произведений ничего не получалось. Дополниительно ко всем своим болячкам он страдал заиканием, когда волновался — невозможно понять ни одного слова. Поэтому учительница литературы, тощая пожилая женщина с очками, сидящими на кончике носа. старалась не трогать больного мальчика, без опросов и экзаменов выводила ему в табели аккуратную четверку.

Сидел страдалец, ничем не занимаясь, за партой и с завистью, полученной в наследство от отца, слушал бойкие ответы вызванных к доске соучеников.

Неожиданно в класс вошел директор школы. Извинился перед педагогом и вызвал в свой кабинет ученика Сидякина. У того в голове забегали тревожные мысли, в глазах помутнело, и без того слабые ноги превратились в ватные придатки. Поднялся из-за парты и, покачиваясь, пошел за директором.

В кабинете сидел… отец. Несмотря на то, что он видел паралитика в госпитале всего несколько раз, Марк узнал его с первого взгляда. По суровому взгляду, выпирающему подбородку, выложенным на колено мозолистым рукам. Вместе с удивлением его охватила тревога.

— Что с мамой? — заикаясь, спросил он.

— Ничего с твоей мамашей не произошло — жива и здорова, — с недоброй улыбкой успокоил старшина. — Я попросил вызвать тебя с уроков для серьезного разговора. Сейчас прогуляемся, поговорим… Надеюсь, вы разрешите? — повернулся он к директору.

— Конечно, — поспешно разрешил тот, с уважением оглядывая разноцветную гирлянду наградных планок на груди фронтовика. — В школу можешь сегодня не возвращаться, — обратился он к ученику. — Если возникнет необходимость, завтра тоже.

Ответная благодарность — нечто среднее между ворчанием собаки, получившей вкусную кость, и мяуканьем голодной кошки. Что-нибудь понять из этой смеси попросту невозможно. Но оба, и директор школы и отец заики, сделали вид — все поняли.

— Как живешь, сынок? — скрывая отвращение, спросил Сидякин вихляющегося рядом сына, когда они покинули школьный двор и пошли по многолюдной улице. — Как учишься?

— Все в порядке, отец, — более или менее внятно ответил успокоившийся Марк. — Двоек не получаю.

— Молодец! Только я думаю, что восемь классов в наше время — вполне достаточно. Теперь надо научиться самому зарабатывать на хлеб.

Марк с восторгом слушал необычные отцовские наставления. Мать ежедневно твердит ему совсем другое. Ученье, мол, — свет, неученье — тьма, без высшего образования все пути-дороги перекрыты, закончит школу — институт, потом, дай-то Бог, аспирантура. В результате — крупный ученый, уважаемый человек. К тому времени ученые найдут средство лечения гепатитов, выздоровеет Маркуша, заведет семью, появятся внучата.

Если признаться честно, Марку больше по душе отцовский вариант, школа прискучила ему, сверстники в классе и во дворе вызывают устойчивую антипатию, круто замешанную на боязни. А тут — самостоятельность, деньги!

— Мать не позволит бросить школу, — с тайной надеждой на отцовскую поддержку проскрипел «доходяга». — Ни за что не разрешит!