Русское солнце - Караулов Андрей Викторович - Страница 47

Олеша насмешничал: с такой-то рожей — и в Москву! Нет, Егорка знал: хошь спасти завод от назаровских — убирай Горбачева, при нем толку не будет, одно предательство. А если к власти придет Ельцин, он рассует воров и кооператоров по тюрьмам, сделает нормальные цены и жизнь — будет в радость.

— Водка бу как при Брежневе, — доказывал Егорка. — Понимашь?

Олеша не верил.

— Поздно. Нищие мы, Ленин изгадил. А потому правители в России — против народу. Был бы Ленин честный — залез бы на броневик… так мол и так, господа хорошие, сам я не здешний, из Швейцарии еду, порядков ваших не знаю, живу в шалаше…

Олеша любил «Комсомольскую правду».

Красноярье — центр России; земли отсюда поровну что до Бреста, что до Магадана — три с лишним тысячи верст… Егорка знал: если он, Егор Решетников, не спасет завод от назаровских, его никто не спасет, погибнет предприятие, Ачинск погибнет, тогда уезжать, — а как уезжать-то?..

Велика Россия, но отступать некуда, кому чужие нужны? Интересно, сколько русских сейчас, — а?

Горбачев — врет, Ельцин — не врет, Ельцину помочь надо, помочь. Заводы покупают, ошалела страна… И кто? Назаровские! Тюрьма по ним плачет, а Горбачев в люди их выводит, с ума сошел. Или, мож, они с ним делятся, — а?

Нет, грохнуть его — праздник будет! Все вздохнут. Напарник нужен, а его нет, ёшкин кот, вдвоем-то веселее будет, это ясно…

Егорка решил серьезно посоветоваться с Олешей и пригласил Борис Борисыча — самого умного в Ачинске мужика.

Беседовать в квартире было бы глупо, Егорка боялся прослушки. (Этот КГБ, он, говорят, всюду.) А дело такое, без пол-литры не разберешься, но пить-то тоже надо с умом: в «Огнях Сибири» — денег не хватит, ведь пол-литры, между прочим, будет мало, а это все — траты. Егорка выбрал фабрику-кухню, хотя здесь он обычно не пил, брезговал, зато горячее на фабрике-кухне давали до девяти вечера, правда, пельмени исчезали уже к семи, оставалось только тушеная капуста. Водку народ приносил с собой. Если не хватало, тетя Нина, хозяйка, давала в долг, причем по-божески: четыре сорок за стакан плюс процент за инфляцию.

— На отелю скинемси, — уверил Борис Борисыч, — Москва деньгу любит, факт, так шо скинемси. Но условие: сначала должен моё отдать, — понял? Деньгу мою.

— У него, поди, при себе-то не бу, — засомневался Олеша.

— Бу не бу — не е..т, — отрезал Борис Борисыч. — Он его стукнет, а я с кого получу? Он знашь мне ско-ка должен?

— Скоко? — заинтересовался Егорка.

— До хера, во скоко!

Первый стакан входил эффектно, как язычок пламени. Чтобы жар в горле не исчезал, нужно быстро принять второй, тогда пожар идет по всему телу. Борис Борисыч нагнулся к Егорке:

— Горбатый, сука, должен мне тридцать шесть ведер — п-понял? Я нормально считаю, по двадцать пять, не какие-нибудь… тыры-пыры…

Борис Борисыч степенно выпил стакан до дна.

— А в ведрах шо? — не понял Олеша.

— Э-а! — Борис Борисыч попытался было встать, но это уже не получилось. — Я как считаю?! Я честно считаю! М-мне чужого… — не возьму!

Борис Борисыч сунул руку за ватник и выхватил листочек школьной тетрадки, грязный и рваный, с дырками.

— Тут все… все по справедливости… — смотри! При Леониде Ильиче я, бл, мог купить на зарплату пятьдесят семь водок, — помнишь, «Русская» была… с красной по белому… вот! Знача, смотрим: должность мне не прибавили, денег тоже… тады па-а-чему ж, скажи, я могу ноне с получки взять тридцать шесть бутылей, — и все, а? Во шо эта сука сделала! Пятьдесят семь м… м-минус тридцать шесть… — Борис Борисыч задрожал, — чистый убыток — д-двадцать одна бутыль!.. Н-ну не гад, а? Двадцать одна каждый месяц, — это ж диверсия! Он же… он… враг народа, бл, с-считаем: он в марте явился, восемьдесят пятый, я проверял. Нн-ноне шо? Декаб девянос-первый. Знача, кажный год… недостача… д-двести… двести пятьдесят две бутыли… вот шо эта проб…ь устроила, вот как над народом, знача, измываются, да его… да…

Борис Борисыч задыхался.

— Скока он при власти? Шесть лет!.. Выходит… тридцать шесть ведер по двадцать пять литров кажное, — это не п-преступление?!

Олеша, силившийся хоть что-то понять, вдруг вскрикнул, откинул стул и куда-то пошел, задевая столики.

— Налей… — тихо попросил Борис Борисыч. Вокруг гудела, лениво переругивалась столовая, пьяные грязные слова цеплялись за клубы табачного дыма и повисали в воздухе. Трезвых здесь не было.

— Налей! — повторил Борис Борисыч, — горит все…

Егорка налил стакан, пододвинул его к Борис Борисычу, но сам пить не стал.

— Зачем он нас… так… — а, Борисыч?

— Жизни нашей не знает. Потому все.

Он поднял стакан и тут же, не раздумывая, кинул водку в рот. Не пролилось ни капли — а ещё говорят, русские не умеют пить!

— Перестарался Горбачев, — подытожил Борис Борисыч. — Ум за разум… короче…

Если уж пить, то по-настоящему, чтоб захлебываться: вроде как водку водкой закусываешь.

Егорка о чем-то думал, но сам не понимал о чем.

— Горбачев-то… прячется поди… — сказал Борис Борисыч.

Есть все-таки в водке огромный недостаток: от вина люди пьянеют степенно, красиво, а водка может подвести: она подрубает сразу, одним ударом. Но когда он придет, этот удар, — вопрос. Глаза Борис Борисыча налились чем-то похожим на кровь, но больше от обиды: русский человек не любит если его считают дураком.

Егорка взял котлеты с пюре, но к котлетам так никто и не притронулся.

— Прячется, точно…

Все, финиш: Борис Борисыч отяжелел, голова клонилась к столу, но он упрямо откидывал голову назад, будто боролся со сном.

— Ты… Егорий… м-ме-ня… да? — вдруг крикнул Борис Борисыч.

— Уважаю, — кивнул головой Егорка.

— Тогда… брось это дело, понял? Никто нас не защитит!

— Почему?

— Человека нет.

— А кто нужен? — удивился Егорка.

— Сталин. Такой, как он… — п-пон-нял? Он забижал, потому что грузин был… но забижал-то тех, кто нужон ему был, а таки, как мы, — жили как люди! А счас мы — не люди… Кончились мы… как люди… — понял? Говно мы. Выиграт в Роси-рос-сии… — Борис Борисыч старательно выговаривал каждое слово, — выиграет тока тот, кто сразу со-бразит, что Россия — это шабашка, потому что жопа мы, не народ, любой к нам заскочит, бутыль выставит, заколотит на горбах на наших и — фить! Нету его, отвалил, а сами мы… жопа… ничего не могём… — не страна мы… шабашка…

Борис Борисыч не справился с головой, и она свалилась на стол.

— Они б-боятся нас… — промычал он, — а нас нет!

Через секунду он уже спал. И это был мертвый сон.

Водка врезала и по Егорке: столовая свалилась куда-то вбок и плыла, плыла, растекалась в клубах дыма. Тетя Нина достала допотопный, ещё с катушками, магнитофон, и в столовую ворвался старый голос Вадима Козина, магаданские записи:

Магадан, Магадан, чудный город на севере дальнем,

Магадан, Магадан, ты счастье мое — Магадан…

«Как это Магадан может быть счастьем?.. Как?..»

Егорка схватил стакан, быстро, без удовольствия допил его и пододвинул холодную котлету.

— Ты что, Нинок, котлеты на моче стряпаешь? — крикнул кто-то из зала.

Тетя Нина широко, по-доброму улыбнулась:

— Не хошь — не жри!..

— Деньги вертай! — не унимался кто-то.

— Ну ты, бля… — удивилась тетя Нина. — Не дож-ждесси!

Сквозь полудрему Егорке почудилось, что рядом с ним кто-то плачет. Он не сразу узнал Олешу: его физиономия разбухла, Олеша не мог говорить, только тыкал в Егорку листом бумаги.

— Чё? — не понял Егорка. — Чё с тобой?

— Ты… чё? А ничё! — взвизгнул Олеша. — Тридцать два ведра… — п-понял? Тридцать два ведра!

Борис Борисыч, удачно сложившийся пополам, вдруг рыгнул и упал на пол. Олеша рухнул рядом с Борис Борисычем и вцепился в него обеими руками:

— Тридцать два ведра, — слышь… слышь!.. Тридцать два ведра!..

Борис Борисыч не слышал. Его башка послушно крутилась в Олешиных руках и тут же падала обратно на пол.

— Суки, с-суки, с-с-суки! — вопил Олеша.