Еще один шанс... - Злотников Роман Валерьевич - Страница 26

Но дядька уже совал дворовому грамотку. Тот, брезгливо кривя губы, скосил взгляд на грамотку, потом поднял взгляд на Тимоху.

– Этот, что ли? Этот – пусть проходит. А сам – ступай. Тут тебе не постоялый двор…

Дядька Козьма униженно закивал головой и торопливо подбежал к Тимохе. Скинув с седла мешок с его рухлядью, он помог мальчику спрыгнуть с лошади и, на мгновение замерев, тихо произнес:

– Ну вот и все, Тимофей Дмитрич, довез я тебя куда было велено.

Тимоха несколько мгновений смотрел на дядьку внезапно повлажневшими глазами, а затем рывком даже не бросился, а влип в его могучую грудь, обхватив его обеими руками. Тот замер, потом шмыгнул носом и сказал таким… напряженным голосом:

– Ну будет, будет… чай, не навек прощаемся. Свидимся еще… А ты… ты вот что… ты учись справно… старайся… чтобы батюшка, с небес на тебя глядючи, радовался…

Через двор Тимофей шел, все время оглядываясь. Но когда он добрался до указанного дворовым крыльца, дядьки Козьмы за воротами уже не было. Тимофей вздохнул, утер предательскую влагу с глаз и двинулся вверх по ступеням.

– Значится, «отрок Тимофей, сын Дмитрия, из дворян рязанских», – пробурчал себе под нос важный дьяк, приняв от Тимохи грамотку, и поставил в длинном списке, что лежал от него по левую руку, жирный крест. После чего повернулся и с силой стукнул в бревенчатую стену.

За стеной что-то стукнуло, брякнуло, и в следующее мгновение в приоткрытую дверь просунулась чья-то заспанная рожа.

– Ты, Паньша, проводи-ка отрока Тимофея к остальным школьным отрокам.

– Слушаюсь, Дамиан Никитич, – отозвалась рожа, и Тимофей двинулся за дворовым холопом в новую жизнь…

Школьные отроки обретались в дальних клетях. И было их, на взгляд Тимохи, едва ли не сотня, а то и поболее. Когда Паньша, толкнув дверь, вошел в большую горницу и, окинув взглядом помещение, кинул мешок с рухлядью Тимохи на свободную лавку, взоры всех присутствующих тут мальчишек обратились на вошедшего. И стоило Паньше выйти за дверь, как Тимоху окружили несколько человек.

– Откуда будешь, новик?

Тимофей слегка набычился. Столько народу и так близко – это было непривычно.

– Из рязанских я…

– А-а, так ты Аникея земляк будешь? Эй, Аникей, тут рязанский приехал!

К Тимофею тут же подскочил парнишка, где-то на полголовы ниже, чем он. Но такой шустрый, что, казалось, и минуты не способен усидеть на месте.

– Ты, что ли, рязанский? Ну давай здоровкаться. Меня Аникеем зовут…

Учение началось с литургии. Затем школьных отроков осмотрели лекари, потом писари проверили, как кто знает буквицы и цифирь, и разделили по десяткам, постаравшись свести их в десятки так, чтобы в одном десятке буквицы и цифирь все знали приблизительно равно. И Тимофей, державший в голове свою неудачу перед тем дьяком, испытал немалое облегчение, когда узнал, что из всей сотни с небольшим отроков лучше чем он грамотой владеют всего-то человек пятнадцать. А большинство и вовсе буквиц не знали. Затем их собрали в большой горнице и велели чинно рассесться на лавках. А потом отворилась дверь, и в горницу вступил сам боярин. Тимофей уставился на него во все глаза. Боярин был важным и грузным, в огромной роскошной меховой шубе, в высокой горлатной шапке, с пальцами, унизанными перстнями. А и то, это же каким знатным и важным надо быть, чтобы этакое богатое поместье иметь. Да еще не где-нибудь, а на самой Москве… Он так пялился на боярина, что даже не заметил, как следом за боярином в горницу вошел еще один паренек, чуть постарше Тимофея, одетый хоть и заметно побогаче, чем остальные пацаны, но тоже не слишком броско. Меж тем боярин проследовал к длинному столу, стоявшему у окна, перед рядами лавок, на которых сидели школьные отроки, и, поворотясь к этому пареньку, внезапно… отвесил ему поясной поклон.

– Вот, царевич, как твой батюшка повелел, собрал я тебе сотоварищей на учебу.

И Тимофей мысленно ахнул. Так вот он, значит, какой, царевич…

Следующие несколько месяцев пролетели для Тимофея как один миг. Учиться оказалось трудно, но страшно интересно… Когда он в первый раз услышал, чему их тут будут учить, то даже слегка испугался. Ну, что письму и чтению, а также цифири – было понятно, недаром дьяк его проверял. А вот что они будут еще языки учить иноземные, да сколько – греческий, латинский, германский, свейский, польский, татарский, голландский, османский, хранцузский, итальянский, персиянский, аглицкий! Это ж никакой головы не хватит. Правда, чуть позже выяснилось, что обязательно они все будут учить токмо греческий, латинский и германский. А остальные по два на выбор. Причем и эти два не с первого году. Но и без того премудростей, кои надобно было освоить, хватало. В предметы, кои следовало изучить и кои были красиво выведены в десятской росписи, определявшей, какому десятку когда каким предметом заниматься, входили: логика, риторика, лекарское дело, кашеварство, умение карты и планы составляти, хвилосовия, коновальство, каменное устроение, воинское устроение, каковых было аж три – конное, пешее и еще одно, до сих пор невиданное, именуемое в росписи «подлая схватка». Оказалось, что сие устроение призвано воину, без оружия врагами подло оставленному либо в одиночку супротив множества оказавшемуся, при сем неправедном случае не токмо живу остаться, но и врагов своих повергнути. Уф, Тимофей едва сие пояснение прочитать смог. Ну и непременно Закон Божий, коий им преподавал сам отец Макарий, духовный самого царевича! Еще было обещано, что в будущем им расскажут о рудознании, горном деле, хитростях литейного дела, о том, как купцы во многих землях прибыли свои добывают, о верном землеустройстве поместном и вотчинном, о кузнечном деле и еще о многом, чего, как Тимофей понял, ему самому нипочем ни в жисть не осилить. Впрочем, не он один так считал. Аникей, узнавши, чему их в этой царской школе учить собираются, сел на лавку, обхватил голову руками и застонал:

– Ой-ой-ой, бедная моя головушка… Надобно к бондарям бежать, обручей заказывать, не то, ей-ей, лопнет…

Но мало-помалу дело с места сдвинулось. С распорядком в царской школе все было устроено строго. Поднимали к заутрене, после чего все выбегали на двор и, скинув рубахи, непременно обливались студеной водой из колодца. А как пал первый снежок, то и им также было велено обтираться. Причем велено тем, кто и сам сим делом занимался с удовольствием. Самим царевичем! Затем утренняя молитва, после чего отроков плотно кормили. Кашей с мясом, а в пост – с рыбой. Никто из собранных в царскую школу недорослей дворянских до сего времени мяса каждый день отродясь не едал. Если только по праздникам, да и то не по всем. Затем шли занятия в классах языками, письмом и цифирью. Перед самым обедом обычно занимались воинским учением. Обед опять же также часто был с мясом. После обеда всем давалось время отдыха, в которое прилежные ученики вольны были либо отдыхать, либо чинить одежку, либо еще какими делами заниматься по своему усмотрению, а те, кто прилежания не показал, – одни либо с помощью сотоварищей повторяли то, что не усвоили. После сего часа снова были занятия в классах, и уже перед ужином они занимались делом доселе невиданным. Упражнялись в беге, в разном лазанье хитром и поднятии специальных чугунных тягостей. Говорят, что сии упражнения сам царевич придумал устроить, а вычитал он про них в греческих свитках, в коих про великих воинов древних времен сказано было – Александра Македонянина, Епаминонда Фиванского и Фемистокла Афинского. Будто в те древние времена были в их городах школы, наподобие ихней, царской, но именуемые гимнасиумами. И вот в тех школах дети дворянские разные науки осваивали, но пуще всего свои силы и умения разные развивали – со щитом бегая и без оного, копия метая и всякие тяжести поднимая.

Впрочем, когда Тимофей и сам грецкую грамоту начал разуметь, он те свитки тоже прочитал. Со святой горы Афон они были. Там, в надежном месте сохраненные, переписанные и патриарху русскому по его просьбе патриархом вселенским, Константинопольским, коий самым старым среди всех православных патриархов был, переданные. Хотя то уже не в первый год обучения произошло… И вот ведь какое чудо случилось. Ранее Тимофей едва-едва одни русские буквицы разумел, а не прошло и полгода, как не только по-русски уже вполне бегло Псалтырь, молитвослов и Деяния апостолов читать стал, а и на других языках, к своему удивлению, понимать кое-что начал. Вечером, после ужина, опять же время ото всего свободное дано было, теперь уже всем, невзирая на то, кто какое прилежание высказывал. Хотя многие, коим учеба тяжело давалась, тако же в сие время повторяли чего не поняли. Вылететь из царской школы за небрежение никому не хотелось, ибо все отроки были вдовьи дети, и возвращаться в нищее прозябание никто не желал. Однако многим учение все равно давалось с трудом, и тем, кто все одно до конца недели не успевал все свои огрехи исправить либо в слишком большом озорстве замечен был, в субботу, до бани, надлежало явиться на конюшню и на собственной спине розгами свое небрежение почувствовать. Тимофей-то там только пару раз оказался, ну не давалась ему поначалу латынь, хоть ты тресни! Совсем чужим язык казался, ну как по-кошачьи разговаривать… А вот его приятель Аникей там частенько гостил. Уж больно неуемный у него характер оказался. Так и тянуло на всякие шалости. Ну а в воскресенье, после обедни, они все были совсем свободны и часто бегали на торг, или, когда уже пал снег, в Скородом, да на Заячью гору, кататься со снежных горок, либо на Москву-реку, к Лубяному торгу, в снежки ратиться.