Сказка о музыканте - Кай Ольга - Страница 31

Прошло несколько дней, беглецы вышли на дорогу только незадолго до развилки перед Вышегорском. Луговчане решили пока не возвращаться в свой поселок, а пройти через перевал в селение, где остался Тим, и на его окраине разбить временный лагерь, а заодно помочь местным в случае нападения отбить атаку королевских отрядов.

Дорога раздваивалась: одна ветвь широкой глиняно-желтой лентой уходила вверх, через сосенки, над которыми едва виднелись каменистые вершины, другая вела вниз, в долину, через небольшую рощицу — к деревеньке Наис, а оттуда рукой подать до наезженного пути в Карену. Здесь, на распутье, Ния попрощалась с луговчанами и с Илларией.

— Ты едь домой, побыстрее. Предупреди Ярдена, расскажи, что и как…

— А ты? — перебила женщина и, уперев кулаки в крутые бедра, строго свела брови. — Неужели ты решила одна вернуться в Рийн? Это… Это же…

— Ничего со мной не случится, — Ния похлопала сумку, где лежали одолженные у луговчан обноски, перелатанный плащик да немного пакли. — Ты мне поможешь?

Ненадолго Ния с Илларией снова скрылись в лесу, а потом по дороге к Наису двинулась одинокая женская фигурка, а вышедшая вместе с нею старушка в древнем плаще, из-под капюшона которого свешивались две белесо-желтоватые пряди, бодро отправилась на запад.

* * *

За прошедшее время королевский наместник слегка похудел, но изгнание мало сказалось на его внешнем виде. У короля он по-прежнему был в милости, и потому жил в почестях при дворце Рийнского губернатора. И на допрос музыканта они пришли вдвоем, а с ними — здешний глава полицейского управления, только вчера назначенный в замену погибшего, да пара палачей, давно уже зарабатывавших на хлеб пытками заключенных в Рийнской тюрьме.

На допрос Эльнара притащили едва живого — тюремщики и конвоиры отомстили ему за двадцать девять человек, погибших в полицейском управлении, хотя видимых повреждений на теле музыканта не было. Главный полицейский понимающе усмехнулся и не стал бранить своих людей за самоволье.

— А ты постарел! — королевский наместник пристально вглядывался в лицо пленника. — Видно, убийство не прошло тебе даром. Ну что ж, по мне так ты наказан недостаточно. И в прошлый раз мы зря не казнили тебя на главной площади — все чего-то тянули… и дождались побега!

Лаэрт проследил взглядом за наместником и увидел вдруг свой старый, потрепанный футляр. Когда холеные руки вынули скрипку и с интересом ощупали лакированные бока, музыкант брезгливо скривился — ему было неприятно, что такой человек, как наместник, касается инструмента. Тот подметил реакцию пленника и спросил с усмешкой:

— Что, не нравится?

Ответом его Лаэрт не удостоил.

— Надо же… — наместник аккуратно опустил скрипку в футляр и провел пальцами по струне, — придумали ведь: "сломали скрипку, порвали серебряные струны". Красиво придумали. Наверняка и баллады сложили по этому поводу, как ты думаешь, а? Ну, ничего, пусть поют, пусть рассказывают сказки. Мы этих сказочников теперь быстро переловим, вот увидишь. Хотя — нет, ты этого уже не увидишь.

Наместник подошел к пленнику, взял в руки его ладонь, прищурился, глядя на полоски свежих шрамов, паутинкой покрывающие пальцы музыканта. Лаэрт дернулся, но его держали крепко, и вырваться не получилось.

— А ведь ты действительно предатель. Если б ты не признался тогда, твои друзья все равно бы погибли, и ты бы тоже погиб, но зато Эльнар никогда бы не был пойман. И со временем нашелся бы кто-то, кто взял это имя и снова отправился дарить людям надежду. Глупую и несбыточную, но это не важно. Совсем не важно… А теперь Эльнар умрет. Раз и навсегда. Его смерть увидят многие и расскажут остальным. И узнав об этом, чернь больше никогда не поднимет голову. Я уверен, что у них даже не останется сил отомстить за тебя. Потому что ты больше не Эльнар, верно?

Отвернувшись, наместник снова взял в руки скрипку. Инструмент почему-то притягивал его, вызывая одновременно и страх — шутка ли, безобидная с виду, скрипка эта оказалась грозным оружием. Королевский наместник подумывал оставить ее у себя для коллекции, но потом решил, что не стоит.

— Я слышал, что вам нельзя убивать вот так, — задумчиво проговорил он, обращаясь к пленнику. — Ты еще жив. Быть может, ты лишился своего дара? Хотя я, конечно, не верю в подобные предрассудки…

Лаэрт верил. Он и сам удивлялся, что до сих пор жив. А ведь после того, как освобожденные Нией пленники вынесли его, едва живого, из полицейского управления Рийна, он так и не брался за смычок. Не попробовал — может ли еще играть.

Наместник словно прочел его мысли и с улыбкой протянул музыканту скрипку:

— Здесь, в футляре, есть запасные струны. Попробуй! Я прикажу развязать тебе руки.

— Нет.

— Почему нет? Боишься? Или считаешь нас недостойной публикой?

Палачи за спиной наместника хохотнули, и даже губернатор Рийна усмехнулся.

— Ну что ж, нет — так нет.

Скрипка упала на каменные плиты и целое мгновение одиноко лежала, сияя теплыми янтарными отблесками на поцарапанном лаке. А потом — удар тяжелого сапога, хруст ломающегося корпуса и тихий жалобный стон, словно прощание слетевший с порванных струн.

— Вот и все, — наместник подошел к двери, и, обернувшись на пороге, скользнул взглядом по замершему, словно переставшему дышать пленнику: — Его следует казнить, и чем скорее — тем лучше.

* * *

Однако губернатору города Рийна захотелось таки пообщаться с великим музыкантом и певцом, о котором он столько слышал, но не видел никогда. Ведь на этот раз Эльнара поймали его люди, а значит, он будет сам принимать решения относительно судьбы столь важного пленника. По-хорошему, следовало бы спросить мнения его величества, но связь со столицей была нарушена, вот уже несколько дней там творилось невесть что, а посему советоваться с монархом совсем необязательно.

Лаэрт рассказал губернатору все то, что говорил когда-то в Вышегорске, не больше, но видимо правитель Рийна остался доволен и малым. Только не переставлял удивляться и качать головой, когда человек, чье пение некогда врачевало сердца и вдохновляло людей на подвиги, заходился сухим кашлем, после чего возобновлял монотонную речь хриплым, едва слышным голосом. К разочарованию палачей, пленник покинул допросную относительно целым и невредимым, хотя все тело по-прежнему болело, и ощущалась странная слабость, так и не прошедшая с тех пор, как пальцы музыканта порвали струны на скрипке.

Красную повязку на ладони — лоскуток от юбки Нии — он предусмотрительно снял и спрятал в карман штанов. Когда его обыскивали в тюрьме — карманы вывернули, но никто не обратил внимания, что заключенный, нагнувшись, снова поднял и спрятал выпавшую тряпочку. Теперь же, сидя в темной камере, Лаэрт пальцами нащупывал прохладный шелковый лоскуток, и немного успокаивался, думая о том, что Ния вместе с луговчанами, должно быть, добралась до развилки, а возможно, они с Илларией уже едут на попутной повозке домой, в Карену.

Сутки проходили одинаковые, длинные, сырые и темные. Пальцы музыканта остались целы, и каждый раз, возвращаясь из допросной, он все еще радовался тому, что если выберется отсюда — снова сможет играть. Наверное, сможет. Конечно, вряд ли друзья успеют, да и небезопасная эта затея — освобождать знаменитого Эльнара из втрое лучше, чем обычно, охраняемой тюрьмы, но… быть может, народное возмущение дойдет и до Рийна, и город взбунтуется?

Даже когда ему сообщили, что казнят завтра утром на Рийнской центральной площади, Лаэрт все еще надеялся. Отсчитывал часы, вслушивался в доносившиеся сквозь толстую кладку почти неразличимые, слабые звуки и ждал: вот-вот что-то изменится.

О том, что пришло утро, Лаэрт узнал по шагам тюремщика, сопровождавшимся тяжелой поступью конвоиров. Дверь со скрипом отворилась, и желтый фонарь заглянул в проем, осветив помещение.