Советы одиного курильщика.Тринадцать рассказов про Татарникова. - Кантор Максим Карлович - Страница 24

Денис Макаров повернулся к Розе Кранц, даме в красном, полногрудой кураторше с выпученными глазами.

— Бога нет! — крикнула Роза Кранц, а юноша уже ощупывал ее соломенную фигуру, искал, откуда идет шнур питания. И точно — нашел! — вот он шнур, уходит куда-то в кружевные панталоны. Взволнованный юноша заглянул в мучнисто-белое кукольное лицо кураторши — выпученные глаза смотрели мимо, Роза Кранц не замечала присутствия молодого художника.

— Поймите, — нервно говорил Денис Макаров в кабинете следователя, — она не человек! Понимаете? Они там ненастоящие!

— А какие же? — спросил майор Чухонцев.

— Чучело это! Чучело, соломой набитое!

— Говорящее чучело, — уточнил Гена Чухонцев скептически. — Понятно. — Он сделал пометку в блокноте «солом. чучело». Поставил знак вопроса. — Продолжайте, — сказал Гена посетителю.

Денис Макаров продолжил свой несуразный рассказ. Итак, он держал за плечи чучело Розы Кранц, а слева от него («вот прямо на расстоянии метра, не больше!») совершал однообразные движения Роман Мямлин; точнее, двигалась лишь правая рука бездушной фигуры Мямлина. Директор по финансовой части тоже был набит соломой! И точно такой же электрический провод тянулся из-под его белого шарфика — чучело жило электрической жизнью, оно двигалось и сопело.

Мямлин сделал очередное судорожное движение рукой — он продолжал колоть иглой существо, сжавшееся в центре стола. То была маленькая серая крыса, едва народившаяся на свет. Мямлин тыкал в крысенка длинной иглой, и улыбка ползала по его неживому лицу.

Молодой художник Денис Макаров оцепенел от ужаса. Мысль о том, что перед ним произведение радикального искусства, обычная инсталляция — эта мысль не сразу посетила его. Он глядел на неживых кукол и не мог пошевелиться.

И вдруг Роза Кранц повернула к юноше свои выпученные глаза, словно только сейчас увидела Дениса Макарова, ночного визитера.

— Ешьте его! — дико крикнула Роза Кранц, и Денис Макаров опрометью бросился вон из кабинета.

— Ешьте его! — Страшный крик гудел под стальными перекрытиями Музея современного искусства, крик преследовал ополоумевшего юношу, пока тот, спотыкаясь, бежал среди прогрессивных инсталляций.

— Ешьте его! — выла Роза Кранц, и эхо разносило голос чучела по залам.

Денис бежал сквозь непонятные кривые сооружения, образчики современного творчества, — и ему казалось, что объекты искусства гонятся за ним: банки с экскрементами норовили перевернуться, измазать его, проволока старалась опутать ноги, а огромный телеэкран, по которому демонстрировался один и тот же фрагмент фильма, показал вдруг зверское лицо чучела с выпученными глазами, и чучело завыло — жутко, поволчьи завыло:

— Ешьте его!

Денис бежал — и прибежал ночью к зданию на Петровке, откуда уже уходить не хотел, сидел под дверью до утра, дрожал от холода.

— Рассвело, и я к вам, — сказал Денис. — Поехали?

— Куда поехали? — спросил Гена Чухонцев. — В дурдом?

— Нет, в Музей современного искусства, — сказал непонятливый Денис. — Видите ли, дело в том, что в музее такой инсталляции нет. Думал, это такая художественная скульптура, ну как в Музее восковых фигур, знаете? Но там нет такой инсталляции, я экспозицию хорошо помню.

— И что?

— Как вы не понимаете! Значит, они действительно ненастоящие! То есть я хочу сказать, значит, чучела — настоящие! Они убили Бакланова и Мямлина!

— Кто убил?

— Чучела! Убили и съели!

Гена Чухонцев пересказал мне всю эту галиматью и спросил, как и Денис Макаров:

— Поехали?

— В музей?

— Ну да, в музей. Ты хотя бы репортажи пишешь, ты журналист, человек культурный. — В голосе майора Чухонцева появились искательные нотки. — А я с ними вообще не могу разговаривать, не умею с культурной публикой общаться.

Я понял, почему Гена хочет в музей. Сам он не сказал этого, боялся даже заикнуться, но я-то сразу понял. Дело в том, что в Москве был зафиксирован случай людоедства, — про это, разумеется, нигде не писали, боялись огласки. Однако факт обнаружился страшный: в центральном районе столицы (теперь стало понятно, что это происходило в районе музея) нашли фрагменты обглоданного тела, со следами человеческих зубов. Следствие установило, что данные фрагменты принадлежали иностранному туристу — директору парижского аукционного дома. Следствие было поручено другому отделу (Гена, если бы ему поручили такое, слег бы с инфарктом) — однако все, и Гена в том числе, были в курсе расследования. Собственно расследования никакого не было — началось и развалилось: вещественные доказательства исчезли. Кто-то похитил из морозильной камеры объедки и оставил вместо них пучки соломы. Как хотите, так и интерпретируйте, — Поехали в музей, — сказал я, и мне стало страшно.

Мы приехали, предъявили документы, и нас провели к Эдуарду Бакланову в кабинет.

Строгий мужчина в военном френче без знаков различия предложил нам сесть.

— У вас все спокойно в музее? — спросил его Гена. — Происшествий нет?

— Какие же могут быть у нас происшествия? — Голос Бакланова был ровным, глаза смотрели не мигая. — Здесь не вокзал, не пивная. Публика интеллигентная. Вы чего, собственно, ждете?

— Предметы искусства у вас не пропадали?

— Насколько мне известно, нет. Появился сегодня один странный предмет — ученическая картинка с цветами. Полагаем, кто-то из школьников забыл. Это все?

— Скажите, — не удержался я, — а ваши сотрудники Мямлин и Кранц сегодня вышли на службу? А то данные имеются… — не договорил я в лучших традициях прокурорской работы.

— Какие данные?

— Есть сведения, — отчеканил Гена Чухонцев, — что сотрудник Мямлин — не тот, за кого себя выдает.

— Это любопытно, — холодно сказал Бакланов. — Рекомендую вам провести расследование. Мямлин сейчас в командировке.

— А где конкретно?

— Роман Мямлин находится в Нью Йорке, собирает экспонаты для выставки «По направлению к объекту».

— Он утром вылетел, — прошептал мне на ухо Гена, — мне сведения из Шереметьева передали. — И уже громко, Бакланову: — А где Роза Кранц?

— Куратор Кранц в настоящее время больна. — Директор музея встал, показывая, что аудиенция окончена. — Еще вопросы есть? — и протянул мне руку.

Я пожал его холодную твердую ладонь, посмотрел в его немигающие глаза. Глаза Бакланова вспыхнули и погасли — не оранжевым светом, нет. Просто вспыхнули на мгновение глаза — может быть, вдохновенная мысль посетила директора музея.

— До свидания, — сказал я, и тут заметил страшную деталь. Из-под воротника военного френча Эдуарда Бакланова торчала соломинка! Обыкновенная желтая солома — но откуда она может взяться в Москве, в центре города, в Музее современного искусства!

Бакланов проследил за моим взглядом, неторопливо поднял руку и вынул соломинку из-под воротника.

— На дачу вчера ездил, — сказал директор ровным голосом. — Спал на сеновале.

— Еще один вопрос имеется, — сказал Гена Чухонцев. Все-таки он носил погоны, обязан был работать. — Вам знаком директор парижского аукционного дома господин Дрюмо?

— Прекрасно знаю Пьера.

— И вам известно, что он пропал в Москве? — Это был коронный прием Чухонцева, задать вопрос сразу в лоб. — Причем сразу после посещения вашего музея. — Это уже была импровизация, и мысленно я аплодировал Чухонцеву.

— Пьер находится в Париже, вчера беседовал с ним по телефону. Не желаете ли с ним поговорить? Если нет, то прошу извинить — спешу. Государство выделило средства на строительство нового здания нашего музея — сегодня конкурс проектов.

— Большое будет здание? — зачем-то спросил Гена.

— Двадцать этажей.

Гена ссутулился, когда выходил из кабинета. Мы спустились по железной лестнице — во всех современных музеях специально сделаны очень неудобные железные лестницы — и едва вышли за порог, Гена сказал:

— Вези к Татарникову.

Сергей Ильич выслушал наш рассказ внимательно, ни разу не перебив. Он лишь прикуривал одну от другой, и слушал, пуская кольца желтого дыма.