Собаки Иерусалима - Карпи Фабио - Страница 8

– …Кроме того, я весьма озабочен состоянием вашей сестры. Сегодня ночью ее била лихорадка, она бредила. Вы даже представить себе не можете, с каким душевным восторгом и гордостью она следила за вашим походом.

С этими словами Бласко весь подается вперед, чтобы проследить за выражением лица Никомеда, но оно по-прежнему неподвижно и непроницаемо.

– Уж не хотите ли вы этим своим неразумным поведением дать понять, что вздумали отрешиться от миссии крестоносца…

Никомед слегка опускает голову, словно погружаясь в молитву, но не отвечает.

Бласко склоняется над бароном и угрожающе шепчет ему на ухо:

– Господь видит вас! Всевышний за вами наблюдает!

Убедившись, что никакими уговорами туг не поможешь, Бласко делает знак Рамондо, и они отходят на несколько шагов, чтобы Никомед не мог их слышать.

– Что он сказал тебе перед тем… ну. прежде чем погрузиться в молчание?

– Перед тем? Перед тем он говорил о реке, на которой стоит город… Говорил, что мы уже прибыли в Антиохию… Про реку говорил…

– Оронт.

– Да, про реку Оронт. И еще говорил: вот городские стены, а вот триста шестьдесят его башен. Я запомнил, потому что башен на пять меньше, чем дней в году… Говорил, что город уже в руках у крестоносцев и что нам надо идти прямо в Иерусалим. Потом он остановился, подобрал с земли этот листок, принялся его разглядывать и больше не сказал ни слова. Я тоже посмотрел: ничего особенного, обыкновенный листок падуба.

Рамондо в растерянности смотрит на священника и добавляет:

– Не знаю, что и делать. Сам-то я ничего не могу решить. Идти дальше? Возвратиться назад? Скажите вы, падре, как мне быть?

После непродолжительного молчания священник говорит:

– Молись, чтобы Господь ниспослал ему просветление, – и удаляется в сторону замка.

Рамондо с отчаянием смотрит на хозяина, потом садится на другой камень и молитвенно складывает руки.

– Я не умею молиться, господин. Меня научили только считать до десяти. Но все равно попробую, вдруг поможет.

Набрав полную грудь воздуха и не отрывая взгляда от хозяина, Рамондо начинает считать: – Один… Два… Три… Четыре…

Внезапно сквозь свинцовые облака прорывается солнечный луч. Лицо Рамондо расплывается в довольной улыбке.

– Смотрите, хозяин, солнце…

Не получив никакого ответа, он со вздохом продолжает:

– …Пять… Шесть… Семь…

Вдруг Никомед медленно поднимается и, словно заколдованный, делает несколько шагов.

Рамондо вздрагивает. Он не может поверить своим глазам, но счета не прекращает:

– …Восемь… Девять… Десять.

Только после этого он вскакивает с места и, таща за собой мула, не без опаски следует за хозяином.

Никомед, пройдя немного вперед по протоптанной дорожке, неожиданно сворачивает и направляется в противоположную сторону – к замку.

Всполошенный Рамондо какое-то время молча бредет за хозяином, но, убедившись, что они все больше отклоняются от обычного курса, не без робости замечает:

– Мы вроде бы сошли с нашей дорожки…

Никомед утвердительно кивает. На его губах блуждает улыбка, свидетельствующая об обретенном им внутреннем покое.

– Да.

– Могу я спросить, господин, куда мы идем теперь?

– В Иерусалим.

Рамондо проводит рукой по лбу.

– Так мы ж и раньше шли в Иерусалим. Вы не считаете, господин, что мы сбились с пути?

– Мы направляемся в настоящий Иерусалим. Радуйся. Рамондо, ведь я внял твоим советам, изменил своим философам и отдался на волю Божью. Да, Рамондо, я вновь обрел веру, которую утратил в своей далекой юности.

Но убедить Рамондо не так-то просто.

– Вот так сразу? Посмотрев на листок?

– Даже в самом малом творении Господнем можно открыть для себя его чудесное присутствие. Просветление всегда приходит внезапно.

Рамондо совершенно сбит с толку.

Вдруг раздается пение какой-то птицы. Никомед вдохновенно комментирует этот факт:

– Даже в соловьиной трели можно распознать присутствие Бога.

– Это не соловей, господин, это скворец.

– Нет, соловей!

– Прошу прощения, господин, но только это скворец.

– Ну что ж. Бог может явить себя и через пение скворца, ибо скворцы тоже твари Господни. Но только это соловей.

– Как вам будет угодно. Вы мой хозяин, и все, что говорите вы, правильно… – отзывается Рамондо, но после короткой паузы, понизив голос, добавляет: – Хотя я уверен, что это не соловей, а скворец.

Никомед, окинув слугу грозным взглядом, ускоряет шаг, чтобы обогнать его.

Аделаида сомневается в существовании бога, а Бласко читает молитву

Все с той же башни Аделаида и Бласко смотрят вдаль. Оба крайне взволнованы.

– Они исчезли. Оба – и мой брат, и слуга с мулом. Все, конец. Бедное мое сердце не выдержит этого.

– Увы, последовательность поступков вряд ли можно отнести к сильным чертам личности вашего брата.

– Они ушли куда-то в сторону от замка. Если бы брат решил отказаться от своего намерения, то пошел бы по дороге, ведущей к дому…

– Опять-таки все в воле Господней…

Аделаида, пристально посмотрев на священника, изрекает богохульную мысль:

– Если Господь вообще существует…

Вместо ответа Бласко затягивает молитву:

– Помилуй меня, Боже, по великой милости твоей. Во имя Отца…

Никомед совершает преступление и вновь возвращается на свою тропу

Никомед и Рамондо со своим неразлучным спутником-мулом бредут по тропинке через дубовую рощу.

– Ты так жаловался на однообразие нашего путешествия. Теперь можешь радоваться. Леса, равнины, море, горы… Скоро ты все это увидишь наяву. Каждый день – новый пейзаж.

– Да я уж как-то привык путешествовать и на словах.

– Путешествие на словах утомительнее. Не ощущаешь прохлады даже от таких вот ясеней.

– Вообще-то это дубы, господин…

Никомед вскидывает на него недовольный взгляд:

– Ты уверен?

– Конечно, господин. Растения, птицы, животные – единственное, что я знаю. Это ж моя жизнь, господин.

На сей раз Никомед не вступает в спор и предпочитает переменить тему разговора. А чтобы досадить слуге, напоминает ему о предстоящем плавании.

– Через месяц мы погрузимся в Таранто на корабль, у тебя опять начнется морская болезнь, а потом, если Господь даст нам силу, мы присоединимся в Константинополе к воинству крестоносцев.

Наши путешественники выходят на поляну, и Никомед, услышав вдалеке чей-то плач, останавливается. Он делает знак Рамондо не шевелиться, а сам крадучись идет на звуки.

Но слуга, ослушавшись господина, следует за ним.

Картина, открывшаяся их глазам, не требует объяснений. Она отвратительна.

На поляне пожилой мужчина гоняется за молоденькой и явно беременной девчонкой, которая жалобно всхлипывает и сквозь слезы приговаривает:

– Нет… нет… Пожалуйста… Ради Бога…

Не обращая внимания на мольбы несчастной, мужчина притискивает ее к дереву и зажимает ей рот рукой, чтобы она перестала кричать.

Девушка падает на землю. Похоже, она в обмороке.

Мужчина на мгновение замирает в растерянности, но потом решительно наклоняется над девушкой и задирает ей юбку. Конечно же, он намеревается изнасиловать несчастную.

Никомед обнажает меч и бросается вперед.

Рамондо, ухватив хозяина за руку. пытается его удержать:

– Оставьте, господин, не встревайте…

Но Никомед рывком освобождает руку и, гневно глянув на слугу, восклицает:

– Разве тебе не известно, что воины Христовы должны всегда заступаться за слабых и обиженных? Deus vult! [4]

С этими словами он, размахивая мечом, выскакивает на поляну. Не успевает охваченный ужасом мужчина обернуться, как меч Никомеда пронзает его.

Девушка открывает глаза и, увидев в руках Никомеда окровавленный меч, осознает, что случилось. Склонившись над телом убитого, она безутешно рыдает.

4

Такова воля Господня (лат.).