Часы-убийцы - Карр Джон Диксон - Страница 18

Хедли повернул свой стул так, чтобы лучше видеть юношу.

– Раз уж вы потрудились прийти к нам, может быть, ваше состояние позволит ответить еще на пару вопросов. Меня зовут инспектор Хедли, а вы, насколько я понимаю, тот самый молодой человек, который знал, что в воздухе-пахнет убийством, и ни слова не сказал об этом?

– Да, – спокойно кивнул Гастингс, – это я и есть. Странным было такое внезапное, почти маниакальное спокойствие – в одно мгновение юношу словно подменили; к тому же у него снова открылось кровотечение. Вынув носовой платок, он прижал его к носу и запрокинул голову. Немного подождав, он проговорил дрожащим голосом:

– Прошу прощения. Я хотел бы дать показания, сэр. Только я предпочел бы, Элеонора, чтобы ты ушла. И ты тоже, Люси. А вы останьтесь, мистер Боскомб.

– Я не уйду! – Элеонора, выпрямилась, встала рядом со стулом юноши. Ее губы были крепко сжаты, на глазах выступили слезы. Бросив взгляд на Люси, она снова перевела его на Дональда. – Сумасшедший! – вырвалось у нее. – Почему ты не рассказал обо всем мне, пришел ко мне, почему тебе надо было обратиться к ней.

– Замолчи! – оборвала ее Люси. – Опомнись и не устраивай из убийства семейную сцену!

– Ты-то, разумеется, останешься здесь? – горько рассмеялась Элеонора.

– Искренне сочувствую, но я – его адвокат... – Люси покраснела и умолкла, потому что Элеонора вновь засмеялась. В такую минуту эти слова прозвучали действительно довольно глупо, подумал Мелсон, пусть даже сказанное и вполне отвечало истине. У него мелькнула мысль, что женщины-адвокаты могут пользоваться доверием разве что в университетских кругах. Люси Хендрет несомненно умна и, судя по всему, знает свое дело, но сейчас она показала себя всего лишь женщиной, способной потерять самообладание из-за насмешки соперницы. Хедли выразил свое мнение еще короче:

– Я не желаю, чтобы мне тут разыгрывали сцены из жизни детского сада. Мисс Карвер, будьте добры выйти. Если вы, мисс Хендрет, настаиваете на своих адвокатских правах, можете остаться. – Тут же, увидев, что Боскомб взял Элеонору под руку, инспектор бросил: – А вы куда, друг мой? Вас не интересует то, о чем мы будем говорить?

– Не очень, – холодно ответил Боскомб. – Я собираюсь проводить мисс Карвер, а затем вернусь. А вообще меня не интересуют показания всяких подглядывающих в щелки полицейских шпиков... Ну, ну, вы, кажется, не согласны со мной? Только спокойно... Сюда, пожалуйста, Элеонора...

Они вышли, и в комнате, где слышалось только добродушное хихиканье Фелла, постепенно воцарилось спокойствие. Гастингс вернулся на свое место.

– Я уже не раз подумывал о том, – мечтательно проговорил он, – чтобы расквасить этому типу морду, только это было бы вроде как бить лежачего. Выходит, я – шпик? – снова вспыхнул он. – Плевать мне на его мнение, но если этот сукин сын...

– Что мне особенно нравится в этом деле, – перебил его Фелл, – так это всеобщие любовь и доверие, несмолкающие веселые шутки. Чудесная атмосфера мирного английского дома. Продолжай, сынок.

– ...Сильно подозреваю, что он всегда не прочь был приударить за Элеонорой... – заговорил было снова Гастингс, но тут же умолк. Еще несколько мгновений и, улыбнувшись Феллу, добродушная внешность которого вызывала аналогичную реакцию у большинства людей, он уже миролюбиво сказал: – Вы правы, сэр. Самое трудное, – неуверенно продолжал он, – объяснить с чего все началось. Дело в том, что я изучаю право тут же, в Линкольнс Инн, под руководством старика Паркера. Вообще-то способности к этому делу у меня, есть и, говорят, из меня может получиться неплохой адвокат – только все не так просто. Учеба обходится в такую копеечку, что иногда мне кажется: уж лучше было бы стать пастором. Как бы то ни было, сверх ста гиней, которые я плачу Паркеру, у меня мало что остается. Говорю это к тому, что когда мы с Элеонорой познакомились... одним словом... ну, короче говоря, мы начали встречаться тут, на крыше. Разумеется, никто не знал об этом...

– Чушь! – с профессиональной краткостью вставила Люси. – Об этом знали все в доме, кроме, может быть, тетушки Стеффинс. Крис Полл и я, во всяком случае, знали. Даже о том, что ты читал там наверху стихи...

Покрытое пятнами йода лицоУастингса побагровело.

– Замолчи! Что ты несешь... Какие стихи? Я...

– Мой мальчик, я только хотела выразиться поделикатнее, – сказала, вздохнув Люси. – Ну, тебе виднее. Неважно, в конце концов, чем вы там занимались. – Она пожала плечами. Лицо ее было бледным и озабоченным, но на губах появилась легкая улыбка. – И, право же, не стоит так злиться. Крис Полл задумал как-то пойти за вами, высунуть голову в люк и простонать: "Это я, твоя совесть. Тебе не стыдно?", но мне удалось отговорить его.

Странно, но Гастингс не вспылил. Не отрывая глаз от девушки, он только тихо спросил:

– Скажи, значит, Полл бывал там наверху?

Терпеливо слушавший Хедли теперь наклонился вперед. В голосе Гастингса ощущался какой-то непонятный страх. Он звучал не так, как звучит голос человека, реагирующего на шутку; казалось, юноша видит перед собой темные трубы, возвышающиеся над городом, и уверенно скользящую между ними тень.

– Вернемся к делу, – сухо проговорил Хедли. – Объясните, что вы сейчас имели в виду.

– По временам я слышал какие-то шорохи, – ответил Гастингс, – а пару раз между трубами вроде бы мелькнула чья-то тень. Сначала я думал, что кто-то шпионит за нами, но все оставалось спокойно, и, в конце концов, я решил, что ошибся. Элеоноре я даже говорить об, этом не стал. Зачем было пугать ее? На первых порах, я, знаете, просто приносил с собой книги и помогал Элеоноре заниматься. Ну, что вы улыбаетесь? – Он огляделся вокруг. – Это правда – что ж тут такого? Там наверху есть маленькая площадка, со всех сторон окруженная трубами. Элеонора приносила с собой пару подушек и лампу, держала она их в той комнатке, где есть люк, ведущий на крышу. Трубы закрывают свет, так что увидеть нас было невозможно... Иногда – и когда горела лампа – откуда-то слышались царапанье или шорох. Однажды мне показалось, что колпак трубы шевельнулся, и я как будто увидел в образовавшейся щели звезды. Ночью, однако, да еще в полной тишине человеку всякое может померещиться – часто ведь кажется, что кто-то смотрит на тебя, хотя на самом деле никого нет. Реально я ни разу ничего не видел – до сегодняшней ночи.

Он неуверенно умолк. Его симпатичное лицо, покрытое, словно какая-то диковинная маска, пятнами йода, выражало сейчас крайнюю растерянность. Он оглянулся назад, поправил забинтованной рукой сбившийся набок галстук и болезненно сморщился.

– Ну, а теперь, пожалуй... о том окошке. Мне и в голову не пришло бы подсматривать через него, не прими дело такой оборот. Вообще-то мы встречались в четверть первого... Дверь запирают в половине двенадцатого, а потом еще немного времени проходит, пока все разбредутся по своим углам. Но я всегда приходил раньше. На добрых полчаса. Черт возьми... – он немного замялся, – вы же знаете, как это бывает. Дожидаясь, я бродил по крыше – очень осторожно, да и на ногах у меня всегда были теннисные туфли. Так я обратил внимание на это окошко...

– Одну минутку. Когда это было? – перебил Хедли, карандаш которого деловито бегал по листкам блокнота.

– Месяца полтора назад, не меньше. Было еще тепло, и окошко, как правило, не закрывалось. Звуки из комнаты через него почти не проникают, если не наклониться совсем близко, – и то, когда штора задернута не до конца. В ту ночь, однако, я обогнул трубу и подполз вплотную к окошку, потому что изнутри доносились голоса. Если кто-то и знал, что я бываю на крыше, то они точно не подозревали об этом. Тогда я услышал первые слова, – он громко глотнул слюну, – слова Боскомба. Я их никогда не забуду: "Мне кажется, Стенли, у тебя маловато храбрости, чтобы пойти на убийство. А ведь ясно, что тебя тянет к этому". Тут он засмеялся: "Ты же и того беднягу финансиста застрелил потому, что считал, будто тебе это сойдет с рук".