Войку, сын Тудора - Коган Анатолий Шнеерович - Страница 12

— С чем пожаловали, святые отцы? — князь без воодушевления поцеловал протянутый ему золотой крест. — Говорите скорее, нас ждут во дворце.

— Ради господня дела, — подняв еще выше распятие, строго сказал православный владыка Филимон, — бражное веселие может подождать, княже. Молим тебя, великий государь! Не отринь слезы наши, склони к стенаниям двух иноков высокий свой слух!

Аббат дон Ринальдо, перебирая четки, кивал после каждого слова своего собрата. Господарь с неудовольствием опустился на стул и пригласил святых отцов присесть.

— Не сядем, государь! Не встанем с колен, — епископ, однако, остался на ногах, — покамест не восстановишь божий мир и благолепие святой веры в своей вотчине, Белом Городе. Снова рыкают, великий князь, на грешной сей земле иаковитские львы. Опять дозволено стало им погубление христианских душ и глумление над пастырями вселенских двух церквей!

— Почему же опять, отцы! — спросил господарь. — Сорок пять лет назад дед мой Александр принял проповедника Иакова богемского с товарищами, дозволив им без притеснений жить на Молдове и молиться по своей вере. Слова деда моего, сколько помнится, никто не отменял.

— Ваше величество, возможно, этого не знает, — монсиньор Ринальдо вынул из под сутаны свиток с большой печатью. — Старые вольности, дарованные некогда приверженцам Яна Гуса господарем Александром Добрым, были отняты другим его венценосным внуком — князем Александром.

— Александрелом, сиречь — Александром Малым, — сурово уточнил воевода. — То был, святые отцы, не муж, но дитя, опекаемое неразумной матерью. А сама его мать воспитана старицей-кармелиткой. Эта грамота не имеет силы ни в Белгороде, ни в иных наших уделах. Слово деда в них по-прежнему будут соблюдать.

Глаза владыки Филимона выкатились из-под нависших бровей.

— Опомнись, государь! Не допусти, княже, развращения верных богу сердец в христолюбивой своей державе! Богомерзкие гуситы отрицают святейшие законы вселенских церквей, восстают на помазанных владык духовного царства Христова. Не блюдут ни святых праздников, ни постов. В противной богу гордыне и дерзости чинят исповедь друг перед другом, глумясь над освященной господом тайной. И даже женами, в соблазн христианам и во срам городу, владеют сообща.[2] Подумай, княже, какой сие греховный, диавольский пример!

Воевода усмехнулся с затаенным лукавством.

— Мы здесь одни, святые отцы. Мастер Антонио, как вы знаете, не чужой мне. Так просветите нас, многогрешных: разве в славном Белгороде добрые христиане не владеют сообща женами, как в иных селищах людских?

Глаза преосвященного Филимона сверкнули ужасом, словно он увидел самого Вельзевула. Но монсиньор Ринальдо мягко выступил вперед.

— Ваше величество, — тонко улыбнулся он, — святая церковь и монаршья власть не в силах навсегда изгнать дьявола с лица земли, ибо этого, по-видимому, не хочет сам всевышний. Но место деяниям Сатаны — в ночи и мраке, а не при свете божьего дня, твориться они должны тайно, а не въявь. Проклятые же церковью приверженцы богемского еретика совершают свои преступления явно, в насмешку христианским святыням. Их ересь заразительна и смущает прихожан. Доколе же доброта вашего величества будет ее терпеть?

— Господь был терпеливее вас, святые отцы, — с притворным смирением ответил князь. — Но трудно упрекать вас в этом, может быть, ваш крест поистине тяжелее Иисусова. Научите же, что нам делать? Как защитить истинных пастырей от ложных?

— Святая церковь милосердна. — Губы доминиканца тронула блаженная улыбка фанатика. — В руках ее, слава господу, много добрых средств вернуть в ее святое лоно заблудших овец. Но, чтобы применить эти средства, церковь нуждается в содействии мирской власти. Содействии полном и безоговорочном.

— Отцы мои, я понял вас. — Господарь встал. — Как верный сын церкви я не слушал речей гуситов. Поэтому не знаю, в какие соблазны может ввести вашу паству пример и даже проповеди иаковитов. Зато я знаю, как губит душу народа страх.

Преосвященный Филимон заморгал глазами, не разумея, куда клонит государь. А дон Ринальдо продолжал улыбаться, хотя понял уже, что сегодняшнее, с такими надеждами задуманное дело не удалось.

— Отцы мои, — продолжал князь, уже без мнимого смирения, — я понял вас. Теперь вам мало одной людской веры: вам нужно еще, чтобы вас боялись. Пришли требовать, чтобы я дозволил разослать соглядатаев по улицам и домам. Чтобы вольно было вам зажечь и на Молдове свои костры и срубы. Сему не бывать.

— Ваше величество, — опустив глаза, промолвил аббат, — в этом городе выросло много виселиц и без вмешательства святых вселенских церквей.

— Лобное место есть и в Сучаве, — ответил Штефан. — Но мимо него проходят с дрожью только воры и тати. Честный не боится своего государя на моей земле, и в этом ее сила и моя опора. Пока я жив, вам не выбить ее из под моих ног. Да и сколько у нас тех еретиков, вашим святостям ненавистным? Десяток, два? О чем же говорить?

Штефан стремительно шагнул к двери, и монсиньор Ринальдо невольно попятился, давая ему дорогу. Преосвященный Филимон, подняв крест, ринулся было наперерез, но наткнулся на твердую спину Хынку.

7

На следующий день господарь со своей небольшой свитой покинул Белгород. Вместе с ним отбыл на княжью службу москвитин Володимер. Войку смог проводить нового друга до самого Тигечского кодра в рядах воинского эскорта, который сопровождал князя под началом пана Думы, одного из двух местных пыркэлабов. По возвращении же, согласно воле пана Тудора, для капитанского сына началась жизнь простого войника крепостного гарнизона, трудная воинская учеба и страда.

С тех пор Войку жил на первом, большом дворе крепости, в казарме наемных солдат гарнизона. На самом строгом режиме, который можно было тогда установить для наемного солдата. Это значило частые наряды в дозор, долгое выстаивание на часах у ворот и на Сторожевой башне, усиленные упражнения на внутреннем плацу и на конном ристалище.

Обучение бойцов небольшого постоянного войска Земли Молдавской, особенно молодых, было суровым и трудным. Молдова была бедна и сравнительно малолюдна. Вторгавшиеся в нее враги, особенно приходившие с запада, нередко носили тяжелое вооружение, сплошные панцири, снаряжение же защитников края было легким. Исходя из этого, а также из постоянной угрозы от легковооруженных, но быстроконных степных грабителей, и строилось обучение молдавского воина.

От него требовали прежде всего умения точно бить в цель из лука и арбалета; отсюда — многие часы, проводимые на стрельбище. Потом — искусства рубиться верхом с конником в тяжелых латах, уклоняться от его ударов и метко поражать незащищенные места; для этого самые сильные и опытные облачались на время ученья в полные, хранившиеся специально, доспехи, а остальные по очереди вступали с ними в бой. Затем ценилось умение ловить мчащегося всадника арканом. Наконец — и это считалось главным — надо было уметь пешим драться с конным латником, останавливать его на всем скаку длинным, крепко упертым в землю копьем, резать вражьим коням сухожилия саблями и продольно укрепленными на древках лезвиями кос, стаскивать всадников наземь баграми и крючьями.

Большую часть этой науки Войку и его товарищи, порубежные крепостные стражники, проходили и закрепляли на деле, в боях. Вместе с другими войниками капитанский сын по нескольку раз в месяц скакал в поле — биться с татарами и бандами лотров, мало чем отличавшихся от ордынцев. Войку рубился с налетчиками, ловил их арканом, гнал, заманивал в ловушки, поражал из лука, из которого стрелял все лучше. У заколотого им на всем скаку татарина молодой боец взял отличный московский сагайдак с двумя колчанами стрел и носил его с подлинным войницким шиком, небрежно закинув за спину. Рыжий капитан Молодец, в чьей чете воевал и учился парень, не мог им нахвалиться.

В этой молодецкой ватаге, спаянной постоянной опасностью, Войку скоро стал всеобщим любимцем. И получил признанное всеми прозвище; теперь его звали Войку Чербулом, то есть Оленем, — за быстрые ноги и пристальный, олений взгляд, под которым человеку, замыслившему подлость, становилось не по себе и хотелось, как говорили иные войники, очистить совесть исповедью.

2

Вздорное обвинение, которым пытались в то время опорочить гуситов их враги.