Войку, сын Тудора - Коган Анатолий Шнеерович - Страница 57

19

Мессер Христофоро был уже при мече, когда утром, рядом с князем Александром и рыцарем ла Брюйером, наблюдал со стены за армией осман, двигавшейся к старой крепости на скале.

Перед оттоманским войском, являя усердие, пронеслись новые союзники и вассалы турок — татарские отряды, потом появились сами османы. Полчища турок текли по трем дорогам; от Каффы, из степи и от Каламиты, осада которой началась два дня назад. Все ближе придвигались легкие эскадроны спахиев, колонны бешлиев и янычар; пылила тяжелая конница тимариотов, ползли обозы. Войку впервые видел давних своих врагов вот так — в свете летнего солнца и блеске оружия, уверенных в себе, вызывающе веселых. Сотник невольно подался вперед, слушая пение труб, ржание боевых коней и ритмичный бой огромных барабанов, которые везли на особых больших возах меланхоличные аравийские верблюды. Сжимая оружие, следили за движением противника молдавские войники. Некоторые из них, подобно Чербулу, успели перевидаться с турком, другие ждали своего часа.

— Силища, — проговорил рядом с Войку Жосан.

— Не робей, — отозвался Кочу. — Под Высоким Мостом их было больше, а как оттуда бежали!

Жители города долго смотрели на разворачивающиеся колонны врагов. По проказу князя женщины, старики и дети оставили стены, а воины притаились за зубчатыми гребнями крепости. И вовремя: невесть откуда вылетевший чамбул татар на всем скаку осыпал стены и башни тучею стрел. Правда, издалека, так что они, уже на излете, не могли причинить большого вреда.

Войско осман продолжало подходить.

Вот среди неторопливо продвигавшихся алаев появилась группа всадников в сверкающих доспехах. Впереди в руках знаменосца плыло большое зеленое полотнище — войсковой алем, за которым везли два бунчука, алый и черный, — знаки высокого достоинства паши. Сам паша ехал со своими значками на аргамаке, покрытом раззолоченной попоной. Но насколько богато был убран конь, настолько же скромным казался наряд хозяина — плащ, белая кука янычара. Раззолоченные шлемы, яркий шелк головных повязок, парча и бархат великолепных одежд его приближенных подчеркивали скромность сераскера, снискавшую ему любовь солдат и благоволение святых имамов, чей голос в диване падишаха был так весом.

Спустившись с холма, Гедик-Мехмед и его свита двинулись вдоль городских стен, сохраняя безопасное расстояние. Временами паша останавливался, осматривая местность, отдавая распоряжения. От свиты отделялись и спешили к полкам конные офицеры связи — алай-чауши. Гедик-Мехмед был чем-то недоволен, и беки свиты, прикладывая руки к груди, успокоительными речами старались умерить его гнев.

Паша сердился, однако, не на своих соратников. Его злила неожиданная сила встреченного сопротивления. После легкой победы над Каффой Гедик-Мехмед думал раздавить маленький Мангуп легким ударом, как яйцо. Но опытным глазом сразу увидел камень, о который можно разбить даже латную перчатку.

Османские военачальники были теперь хорошо видны, и Чербул узнал среди них отцовского приятеля Эмин-бея. В голове свиты ехал также всадник в странном для турка снаряжении: его рослую фигуру облекали стальные рыцарские доспехи, широкие латы прикрывали и коня. Но на щите оттоманского рыцаря не было герба, а лицо под откинутым забралом с вершины цитадели нельзя было рассмотреть.

Между тем на черту, указанную пашой, начала выдвигаться артиллерия. Огромные пушки баджалашко подвозили на тяжелых возах, запряженных двумя дюжинами быков. Поставив над возами треноги из бревен, с блоками у вершины, топчии поднимали тяжелые стволы на канатах. Затем телеги откатывали, и люди бережно опускали повисшие в воздухе медные чудовища на дубовые корытообразные лафеты.

Другие воины тем временем устраивали лагерь. Палатки разбивали концентрическими кругами, в центре которых вскоре вырос большой белоснежный шатер паши с двумя бунчуками у входа. Гедик-Мехмед со свитой вскоре поскакал к этому войлочному дворцу.

Падал вечер. В лагере зажглись тысячи костров. Турки, казалось, решили не спешить. В чистом воздухе до феодоритов ясно доносились обычные звуки воинского стана — голоса и смех солдат, ржание коней, рев быков и верблюдов, звон котлов и медных мисок. Раздавались протяжные голоса муэдзинов, зовущих к молитве, и на несколько минут все стихло: османы творили намаз. Затем шум возобновился. Казалось, рядом возник новый город, по-своему уютный и мирный, пришедший к старому Мангупу в гости, словно к доброму соседу. Еще ни один крымский город, намеренный жить со всеми в согласии и никому не мешать.

Идиллическую картину, однако, нарушили новые резкие звуки. В еще светлом небе вдруг появились черные зловещие тени, и хриплое карканье заставило людей поднять глаза.

К столице Феодоро, к раскинувшемуся перед нею оттоманскому лагерю летели стаи воронов. Неисчислимые и тяжелые, словно тучи жирной сажи, взметенной ветром над чудовищным пожарищем, они спешили с севера и юга, с востока и запада, будто все воронье мира назначило здесь встречу. Полчища черных птиц по-хозяйски кружили над обоими человеческими поселениями, старым и новым, словно выбирали себе добычу. И пронзительное, злое карканье заполнило до края гаснущее небо, наливая его темной угрозой. Люди в городе и в лагере с суеверным страхом встретили появление этого третьего войска. Набожные воины Мангупа тихо крестились и шептали молитвы. А турки, будто сойдя с ума, принялись остервенело бить из пищалей в воздух и вопить. Турки гнали прочь крылатую нечисть с неба тем же способом, каким дома, при лунных затмениях, пытались устрашить злых духов, закрывавших светило ночи и грозивших его пожрать.

— Вестники горя, — промолвил князь Александр, задумчиво перебирая пальцами свою бородку. — Вестники смерти. Но для кого?

Вороны долго кружили над городом и окрестными возвышенностями, словно не зная, где выбрать ночлег. Наконец черные птицы разлетелись по окрестным лесам.

А утром, после молитвы, османы двинулись на приступ.

Турецкое войско, словно невиданной величины разноцветный спрут, начало спускаться в узкую долину перед крепостью, выставив угрожающие бивни штурмовых колонн. Мимо бодро шагавших полков неутомимые саинджи бегом тащили длинные лестницы, большие пучки хвороста, связки кирок и лопат. У подножья возвышенности, на которой стоял город, вокруг орудий суетились топчии и знаменитые оттоманские бомбардиры-хумбараджи. Пешие колонны достигли линии своей артиллерии и остановились. Вдоль юоевых порядков оттоманского войска, сопровождаемый блестящей свитой, неторопливо проехал командующий в своем неизменном сером кафтане и простом железном шишаке, делая аскерам последний смотр.

Воины Мангупа были все на стенах — готы, евреи, греки, армяне, татары. Рядом с ними изготовили к бою меткие луки молдавские войники. Пригнулись к бойницам на своих местах оставшиеся в городе русские ремесленники и купцы, и с ними — бежавшие из Каффы, Солдайи, Чембало и прибрежных замков генуэзские мастера, солдаты и моряки.

Но время битвы еще не настало. Не были исполнены все обряды, обязательные перед доброй дракой.

Вначале перед оттоманскими полками появился глашатай; развернув свиток пергамента, он начал читать. Воинам Мангупа предлагалось сложить оружие и вынести его к войскам падишаха за ворота. Жителям города, от имени султана, была обещана жизнь, свобода, сохранение имущества и вечная защита Вечной Порты. Феодориты знали: все эти обещания недавно были получены жителями Каффы.

Посланец ждал ответа. Тогда Палеолог взял из рук Иосифа большой лук; стрела вонзилась в землю перед копытами лошади глашатая. Это был отказ от любых переговоров.

Тогда странный, закованный в латы всадник отделился от свиты Гедик-Мехмеда и тяжелой рысью подъехал к башне, где стоял базилей. Всадник поднял забрало, и все узнали грубое, жестокое лицо Якопо Гризольди, старшего из пяти генуэзских братьев-разбойников.

— Князь Палеолог! — крикнул фрязин, багровея. — Ты украл мою жену и обманом захватил мой дом! Выходи со мной биться, как мужчина, равным оружием!