Войку, сын Тудора - Коган Анатолий Шнеерович - Страница 94

— Мне не ведомо, — ответил Чербул, — как пролегают межи и готары маетков в Кымпулунгском цинуте. Ведомо лишь, что до мадьярской границы здесь и всюду — государева земля. Еду же я по государеву делу в Семиградскую землю.

— Отчего же тропой? — с хитрецою спросил Карабэц. — Отчего не по шляху?

— На то у меня своя причина. О ней поведаю государю своему или богу. Тебе не скажу.

— А если заставлю? — жестко прищурился боярин.

— Что ж, твоя милость, попробуй, — ответил сотник.

— Добро. То дело твое. — В планы боярина пока не входило ссориться с господарем Штефаном из-за какого-то сотника. — Но ты напал на моих людей. Ты убил четырех. И я, здешний вотчинник, должен за то тебя судить.

— Два суда надо мною — государев да божий,[54] — твердо ответил Войку. — Выбирай, пане Ионашку, любой из них.

— Биться с тобою думному боярину не в честь, — свирепо ощерился Карабэц. — Не забывайся, сотник, не вышел чином, да и годами мне не ровня. Ты и так у меня в руках, и принудить тебя к ответу в моей воле. Держишь ты меж людей некоего немчина, душегуба и татя, шестерых моих холопов безвинно сгубившего. По какому праву держишь, не отдаешь, как заведено, мне, кому обиду он нанес?

— немцы от твоих людей только оборонялись, боярин, — возразил Войку. — Зачем напали они на иноземцев разбойным обычаем, государевым указам вопреки?

На лице Карабэца появилась глумливая усмешка.

— Не ведомо тебе, парень, гостеприимство пана Ионашку. У боярина Карабэца исстари так заведено — посылать на дорогу слуг, дабы приводили они путников на двор его, для отдыха и достойного угощения. Так было и на сей раз. Только не явили учтивости твои грубые немцы, стали по слугам моим верным из пищалей палить. Выдай мне, сотник, немчина! И езжай с товарищами, куда держал прежде путь!

— К чему, пан-боярин, вести со мной недостойную игру? — спросил Войку. — Ведь знаешь ты, без сомнения, кто повинен в крови, на земле твоей пролитой. И коли не хочешь по правде — решай дело силой. А немчина не отдам. То мне не в честь, а значит, и государю, коему служу, бесчестье.

— Зачем слушаешь дерзости, пане-брате? — спросил Гырбовэц. — Свистни, и слуги твои сомнут наглеца и его лотров. И будет он висеть на суку, другим голодранцам в урок.

Боярин Карабэц, однако, не слушал приятеля. Карабэц обдумывал положение, ибо давал волю жестокости и алчности, лишь зная наперед, что это для него не опасно.

Ионашку Карабэц был одним из вождей боярской партии, считавшей, что против утеснений и неправд, чинимых господарем Штефаном великим панам, осталось одно только средство. И средство это — заставить Землю Молдавскую склонить голову перед султаном Мухаммедом, единственно способным поставить нового господаря, покорного во внешних делах Порте, а во внутренних — им, великим боярам и панам. Молдавские паны-туркофилы копили силы, плели нити заговоров, сносились с врагами, готовились к мятежам. Но время для того еще не настало. Штефановы враги с нетерпением ждали большого нашествия на Молдову, которое султан готовил еще с зимы. Пока же не следовало давать господарю повода обрушить на них свой страшный меч.

— Счастливая твоя звезда, государев сотник, — промолвил боярин после долгого молчания. — Ты сын капитана Тудора из Четатя Албэ, и это уберегло тебя сегодня от гнева моего. Пять лет назад капитан Боур спас мне жизнь в бою с татарами, так что я до сего дня оставался его должником.

Войку об этом не знал. Тудор Боур не любил рассказывать о своих подвигах.

— Но только до сегодняшнего дня, — повторил со значением боярин, и лицо его опять исказила жестокая усмешка. — Ты волен продолжать свой путь, с людьми своими и немчином вместе, но с этого часа я сполна в расчете с твоим отцом, ибо прощаю сыну обиду, какую никому не спускал. Так что запомни, сотник: встретишься следующий раз с боярином Карабэцом — берегись его тяжелой руки.

Боярин резко повернул коня и поскакал прочь. Вскоре вся чета магната, снявшись с места, исчезла за поворотом тропы.

Отряд Войку, соблюдая осторожность, двинулся снова в путь.

50

Боярин сдержал слово; путники не встретили в Кымпулунгском уезде новых засад. Вскоре вдали показалась большая трансильванская дорога, петлявшая между гор, и Войку решительно повернул в ту сторону: погони уже можно было не опасаться. По шляху свернули к Родне. Горы становились все выше, над дорогой нависали грозные скалы, кое-где еще увенчанные развалинами рыцарских гнезд.

Семиградская дорога, как всегда, была оживленна. В обе стороны двигались караваны возов, всадники, вьючные лошади и мулы. Пылили стада быков и овец, перегоняемые на продажу за рубежи. На крепких мажах и мажарах, укрытых парусиной, туда же везли сырые и выделанные кожи, медвежьи, волчьи, рысьи, бобровые и иные меха, бочки меда и вина, огромные круги сыра и воска, соленую рыбу. Навстречу им шестерные воловьи упряжки на шести тележных, скрепленных брусьями осях степенно волокли тяжелые мельничьи жернова, изготовленные иноземными мастерами в Брашове. Под охраной дюжих монахов при саблях и буздуганах оттуда же везли новенький колокол.

Роксана и Войку с любопытством рассматривали встречных путешественников и тех, которых нагоняли в пути. К Семиградью и из него ехали купцы и священники, бояре и куртяне, простые воины и люди неведомого чина, обвешанные оружием, как на великую рать. Шумными ватагами тряслись в деревянных седлах свободные крестьяне Молдовы. Ехали греки и итальянцы, мунтяне и немцы, мадьяры и ляхи, москвитины и негоцианты, из далеких ливонских городов. Встречались турки, персы, татары, шемаханцы.

— У каждого свое ремесло, от бога определенное, — говорил Клаус белгородцу Перешу, с которым сразу подружился. — У меня — ратное дело, такое же честное, как и любое иное. Иные парни в немецких землях, дослужившись у хозяина до подмастерья, берут аршин с ножницами или мастерочек с отвесом и идут из города в город и из замка в замок — деньжат подработать, делу своему у славных искусников поучиться да и божий мир повидать. Так и я: взял у отца, оружейника, аркебузу, этот нагрудник и двинул в люди, честно зарабатывать свой хлеб. У многих знатных господ служить, скажу тебе, довелось: немецких и итальянских герцогов, польских и литовских князей… Разве что Большому Турку еще не служил.

— А стал бы? Богомерзкому-то султану?

— А чего ж! — простодушно удивился Клаус. — Ежели щедро платит да сытно кормит — чего ж ему не служить? Наше дело, дело вольных ратников, вроде меня, по свету бродящих, — доброго господина искать да честно за него биться. Кто же он сам, с кем воюет, и за что — то дело уже не наше.

— Экий ты, друг-немчин, недотепа! Так он же, царь турецкий, — диаволу слуга. Стало быть, через него сатановым ратником стал бы и ты.

— Ну нет, Клаус — не дурак! Клаус дал бы присягу Большому Турку, а с кем у того дела — за то уже в ответе не я, а он!

— За худое дело биться мужу — не в честь, — нахмурился молодой белгородец. — Пан Тудор Боур, знаменитый воин и отец сотника Чербула, не раз нам об этом говорил.

— Его милость, пан Боур, может, и прав, — сказал немец, подумав. — Только та правда — для вас, кто на своей земле воюет. А наша честь, честь бродячих ратников, — верность господину и храбрость на поле битвы. За что нас во всех странах господа любят и на службу берут.

— И много ты с таким чином наслужил? — насмешливо спросил Переш. — Стал князем? Или хотя бы важным воеводой?

— Стать военачальником? Или герцогом? К чему это мне? — искренне удивился наемник. — Клаус — не дурак. Клаус хочет всегда простым ратником оставаться. Не ломать голову над всякими хитрыми делами, от коих так рано седеют знатные господа. Спать на свежем воздухе, а не в душных дворцах или шатрах. Ходить на собственных ногах — на своих двоих оно лучше, чем на чужих четырех. Ведь бьемся мы, как я говорил, пешими.

— Это и видно, — усмехнулся Переш, глядя, как неловко сидит в седле честный немец. — Накопил ты хотя бы в своей службе золота?

54

Войку имеет в виду божий суд — поединок.