Чудо в аббатстве - Карр Филиппа - Страница 2

МАДОННА, УКРАШЕННАЯ ДРАГОЦЕННОСТЯМИ

Родилась я в сентябре 1523 года, через девять месяцев после того, как в рождественское утро монахи обнаружили в яслях дитя. Мое рождение, как говорил мне отец, тоже было чудом. В то время он был уже немолодым человеком, ему было уже около сорока лет. Он недавно женился на моей матери, которая была моложе его на двадцать лет. Его первая жена умерла после нескольких безуспешных попыток доносить плод положенный срок, родив мертвого ребенка. Вот поэтому мой отец появление ребенка в семье и назвал чудом.

Нетрудно вообразить радость всех домочадцев. Кезая, которая в те дни была моей няней и воспитательницей, постоянно говорила мне об этом.

— Милосердный Боже! — рассказывала она. — Был устроен целый пир. Это было, как свадьба. Весь дом пропитался ароматом оленины и молочных поросят. Были пироги с пижмой и шафраном, их запивали медом. Со всей округи приходили нищие. Сколько их было! В Аббатстве они ночевали, получали кусок хлеба и благословение, а затем отправлялись в Большой дом на угощение. И все это из-за тебя.

— И младенца, — напоминала я ей, ибо очень скоро узнала о чуде в аббатстве Святого Бруно.

— И младенца, — соглашалась она, и всякий раз, когда она говорила о нем, улыбка освещала ее лицо и оно делалось красивым.

Моя мать, для которой основным развлечением был ее сад, назвала меня Дамаск, в честь розы, которую доктор Линакр, королевский врач, в том году завез в Англию. Я росла с чувством собственной значимости, потому что все попытки матушки родить еще раз не увенчались успехом. За пять последующих лет у нее были три выкидыша. Меня баловали, не сводили с меня глаз, во мне не чаяли души.

Отец был очень хорошим, мягким человеком; работал он в Сити. Каждый день от нашего причала одна из лодок, которой правил слуга в синей ливрее, отвозила его вниз по реке. Иногда матушка носила меня к причалу, чтобы проводить его. Она просила меня махать рукой, чтобы отец с любовью мог смотреть на меня, пока лодка не унесет его слишком далеко.

Большой, просторный, с большим залом, многочисленными спальнями и комнатами для гостей, зимней гостиной и тремя лестницами бревенчатый дом с фронтоном был построен моим дедом. В восточном крыле каменная винтовая лестница вела в спальни, расположенные в мансарде, где жили наши слуги. Были еще маслобойня, коптильня, прачечная, пекарня и конюшни. У отца было много акров земли, которую обрабатывали люди, живущие в его имении; была также скотина — лошади, коровы и свиньи.

Наши земли граничили с землями аббатства Святого Бруно, и отец дружил с несколькими мирскими братьями, поскольку было время, когда он чуть не стал монахом.

Между домом и рекой раскинулся сад, которому матушка придавала очень большое значение. Там она почти круглый год выращивала цветы — ирисы, тигровые лилии, лаванду, розмарин, левкои и, конечно, розы. Однако дамасская роза была ее любимицей.

Матушкины лужайки были гладкими и красивыми, благодаря близости реки они всегда зеленели; и она, и отец любили животных. У нас были собаки и павлины; как часто мы смеялись, глядя на этих птиц, важно вышагивающих, расправив свои красивые хвосты, самки с простым оперением следовали за своими самовлюбленными повелителями. Одно из моих первых воспоминаний — я кормлю их горохом, который они очень любят.

Мне всегда доставляло удовольствие сидеть на каменной стене и смотреть на реку. И сейчас, когда я гляжу на нее, она, как ничто другое, дает спокойствие и умиротворение. А в те дни в моем счастливом доме я чувствовала себя в полной безопасности, которую я в то время не ценила. Я не была достаточно умна, чтобы понимать это, и принимала все как само собой разумеющееся. Но меня быстро лишили моей самодовольной молодости.

Я помню день, когда мне исполнилось четыре года Я любила наблюдать за идущими по реке судами, и, так как мои родители не могли отказать себе в удовольствии потакать мне, мой отец часто брал меня на берег — мне запрещалось ходить туда одной, потому что их приводила в ужас одна мысль о том, что с их единственным любимым ребенком может случиться какое-нибудь несчастье. Там отец сидел на низкой каменной стене, а я стояла на ней. Он крепко обнимал меня рукой, показывая мне проплывающие мимо лодки, иногда он говорил:

— Это милорд Норфолк, — или:

— Это барка герцога Суффолка.

Он немного знал этих людей, потому что иногда, по роду своей службы встречался с ним.

В этот летний день мы услышали музыку, доносившуюся с большой барки, идущей вверх по реке. Рука отца крепко обняла меня. Кто-то играл на лютне, кто-то пел.

— Дамаск, — тихо сказал он, будто боясь, что его подслушают, — это королевская барка.

Она была красивая — самая большая из всех, которые я видела. Ее украшали шелковые разноцветные флаги, я видела на барке людей, солнце играло на драгоценностях, сверкающих на их камзолах.

Мне показалось, что отец хочет забрать меня и пойти домой.

— О нет, — запротестовала я.

Казалось, он не слышал меня, но я чувствовала его нерешительность, он вдруг изменился, выглядел не таким сильным и умным, как всегда. Хотя я и была маленькой, мне стало страшно.

Он поднялся, и крепко обнял меня. Теперь барка подошла совсем близко, громко звучала музыка. Я услышала смех, а потом вдруг увидела великана — человека с золотисто-рыжей бородой и казавшимся огромным лицом, его голову покрывала усыпанная драгоценностями шапочка, на его камзоле тоже сияли самоцветы. Возле него находился мужчина в алых одеждах, и великан, и мужчина в красном стояли очень близко.

Отец снял шляпу и стоял с непокрытой головой. Он шепнул мне:

— Сделай реверанс, Дамаск.

Мне не нужно было этого говорить. Я знала, что находилась в присутствии богоподобного создания.

Видимо, мой реверанс оказался удачным, ибо великан засмеялся и помахал рукой, унизанной кольцами. Барка проплыла мимо; отец вздохнул свободно, но все еще продолжал крепко держать меня и смотреть вслед барке.

— Отец, — воскликнула я, — кто это? Он ответил:

— Дитя мое, на тебя обратили внимание король и кардинал.

Я заметила его волнение, и мне захотелось больше узнать об этом большом человеке. Значит, это был король. Я слышала о короле. Люди говорили о нем приглушенными голосами. Они почитали его, они преклонялись перед ним так, как должны преклоняться только перед Богом. И больше всего на свете они боялись его.