Голос призрака - Карр Филиппа - Страница 44

— Как раз об этом я тебе и говорю. Я всегда любил тебя, и ничто не заставит меня изменить отношение к тебе.

— Неужели ты не понимаешь, что все кончено? Я считала, что достаточно ясно дала тебе это понять.

— Безусловно, ты изменилась, стала отчужденной. Но это естественно.

Все дело в беременности.

— Ты ничего не понимаешь. Я глубоко сожалею о случившемся. Я поддалась своей слабости и вела себя глупо и подло.

— Ты была восхитительна. Ты страстная женщина, Клодина. У тебя есть желания, как и у всех остальных, и вполне естественно, что тебе хотелось их удовлетворить.

— Я совершенно удовлетворена тем, что имею. Ей-Богу, лучше бы никогда не случилось того, что было.

— Ты забываешь ту радость, которую мы давали друг другу.

— Это не имеет значения.

— Все обойдется, Клодина. Просто в тебе проснулся материнский инстинкт. Все изменится, когда родится ребенок.

И тогда ты вернешься ко мне.

— Интересно, что бы сказала Миллисент, узнав, что ее суженый пытается назначить свидание чужой жене как раз накануне официального объявления о помолвке.

— Ты что, собираешься сказать ей об этом?

— Нет, не собираюсь. Но я также не намерена встречаться с тобой наедине.

— Ты слишком драматизируешь положение. Все — твоя французская кровь. Пройдет время, и ты почувствуешь себя иначе.

— Ты просто циник.

— Нет, я — реалист.

— Ну, конечно, если разврат называется реализмом…

— Я понимаю, ты предпочитаешь жить в мире своих фантазий. Ты странная девушка, Клодина. Наверное, поэтому я и люблю тебя. Ты можешь быть практичной и в то же время идеалисткой. Вспомни голоса, которые тебе слышались.

— Я их постоянно вспоминаю.

— Именно с них и пошла наша размолвка. У тебя тогда начались приступы угрызений совести.

— Похоже, что ты никогда не страдал этой болезнью.

— Как странно, — сказал он, — наши отношения и раньше такими были… мы постоянно пикировались друг с другом.

До того самого момента в Эндерби, когда ты перестала притворяться и сказала правду. Помнишь?

— Я делала все, чтобы забыть, Джонатан. Прошу тебя лишь об одном. Пожалуйста, позволь мне забыть.

Он пристально посмотрел на меня. Я увидела свет в его глазах, но совсем не тот ярко-синий, который я сравнивала с пламенем. Этот свет был холодным и расчетливым. Я понимала, что в тот момент я со своей грузной фигурой и так называемым «материнским инстинктом» не возбуждала его, но все же он помнил прошлое и с присущим ему тщеславием верил, что мог бы воскресить во мне огонь желания, временно притушенный моим положением.

Он сказал:

— Ты еще не искушена в жизни.

— Если ты являешься примером зрелого человека, то хотелось бы мне никогда не взрослеть.

Ты сейчас просто наседка, мамаша. Не узнаю в тебе той страстной молодой девушки, которую я знал.

— Ты никогда больше не увидишь ее.

— Я найду ее. Уверен в этом.

— Зато я уверена совершенно в обратном: ты никогда ее не найдешь, потому что она ушла навсегда.

— Это стало бы таким тяжким бедствием, которого мне не перенести. Поверь мне. Я найду ее. Я вытащу ее из убежища.

— Интересно, как отнеслась бы к этому твоя будущая жена? О, смотри, она идет сюда. Не обсудить ли нам это с ней?

Миллисент, и вправду, пересекала лужайку по направлению к нам.

— А, вот вы где, — проговорила она. — Я тебя искала. Какой приятный денек!

Она опустилась на скамью по другую сторону от Джонатана и как собственница взяла его под руку.

Софи обосновалась в Эндерби. Этот дом соответствовал ее мрачному расположению духа. Казалось, она не замечала его таинственной атмосферы, а если и замечала, ее это не беспокоило.

Альберик Кларемон оказался великим благом, и она, несомненно, была от него в восторге. Он обладал веселым характером и особым даром заводить друзей, чем очень отличался от Софи. Нас всех приятно удивило, что она так благоволила к нему. Он быстро освоился с ролью домоправителя, работая вместе с Жанной, которая, к счастью, не только не обижалась, но даже поддерживала его. Жанна сделала бы что угодно, лишь бы облегчить жизнь Софи, и, конечно, она понимала, что интерес к этому юноше поможет Софи отвлечься от собственных тяжких воспоминаний.

Еще одна частая гостья бывала в доме — Долли Мэйфер. Это вполне понятно. Долли, подобно Софи, была обезображенной, а подранков Софи особенно опекала, ведь они помогали ей преуменьшать собственные несчастья, в то время как другие, например, моя мать — красивая и любимая, имеющая детей, постоянно напоминали Софи, что ее жизнь не удалась.

Ко мне у нее было особое чувство, и она интересовалась моими делами. Я стала более других желанной гостьей в доме, и однажды, в порыве откровенности, столь необычном для нее, она сказала, что часто думает обо мне как о своей дочери.

— Если бы не трагический фейерверк, то никогда бы не произошло бы несчастья в ту ночь на площади, и я бы сейчас жила совсем иначе. Впереди меня ждало замужество. Я собиралась выйти замуж за твоего отца, и вы с Шарло стали бы моими детьми.

Я не заостряла ее внимание на том, что моя мать тоже кое-что сделала для моего появления на свет, и уверена, будучи дочерью Софи, я выросла бы совсем иным человеком.

Она говорила о Леоне Бланшаре, которого она полюбила много позже. Я помнила его. Он появился в нашем замке в качестве домашнего учителя для Шарло и Луи-Шарля, и мы все очень полюбили его. Потом он исчез. Помнится, у него было какое-то романтическое увлечение Софи. Потом оказалось, что он вовсе не учитель и проник в наш замок, чтобы шпионить за нами; к тому же он призывал народ к революции.

Бедная Софи, жизнь обошлась с ней жестоко.

А сейчас у нее собственное хозяйство в Эндерби, где она строит жизнь со своими подранками — несчастным Альбериком, бежавшим из Франции, и печальной малышкой Долли.

Стоял июль. К тому времени я сильно отяжелела, но все еще ходила гулять, когда могла, и расстояние до Эндерби как раз подходило мне, в частности потому, что я имела возможность там отдохнуть, прежде чем пуститься в обратный путь.

Подходя к дому, я увидела у входа Эви и Долли. Я тут же вспомнила разговор с миссис Трент на похоронах и подумала: «Интересно, поддерживает ли Эви отношения с Гарри Фаррингдоном. Должно быть, это довольно трудно, учитывая, что они живут далеко друг от друга и не принадлежат к одному и тому же кругу семейств, чтобы иметь возможность наносить друг другу визиты». По-видимому, у них было что-то вроде легкого романа. Не удивительно, что миссис Трент хотела его ускорить.

— Привет, миссис Френшоу, — сказала Эви. — Долли пришла повидаться с мадемуазель д'Обинье. Ее пригласили.

— А тебя? — спросила я.

— Нет… не приглашали. Только Долли.

Вероятно, такая красивая девушка, как Эви, напоминает Софи о собственном несчастье. Как печально, что кто-то видит жизнь только в таком свете. Бедная Софи! Но кто я такая, чтобы осуждать ее за человеческие слабости?

— Я тоже зайду к ней, — сказала я.

Тут из дома появился Альберик. Он поклонился нам и перевел взгляд на Долли.

— Мадемуазель д'Обинье будет рада видеть мадам Френшоу и вас, мадемуазель.

— Надеюсь, что это так, — ответила я.

— Она ожидает вас, — обратился он к Долли. Долли повела свою лошадь в конюшню, а я, попрощавшись с Эви, вошла в дом.

Софи сидела в маленькой комнатке, выходившей в холл, где обычно принимала визитеров. Она была в своем розовато-лиловом платье, которое так шло к ее смуглому лицу; чепец гармонировал с платьем.

— Как хорошо, что ты пришла, Клодина, — сказала она.

— Я хотела узнать, как у вас дела. Я, наверное, не скоро смогу прийти в следующий раз — только после родов.

— Садись, дитя мое. Ты, должно быть, устала. Я ответила, что небольшая прогулка, — это как раз то, что мне под силу.

Вошла Жанна и поздоровалась со мной.

— Вы просто чудеса сделали в доме, Жанна, — сказала я.