Подмененная - Карр Филиппа - Страница 18

Он внимательно наблюдал за моей матерью и время от времени выговаривал ей за то, что она недостаточно отдыхает. Бабушка с дедушкой смотрели на это одобрительно. Они действительно были очень счастливы, а теперь, когда бабушка убедила себя и, полагаю, дедушку в том, что я прекрасно прижилась в этом доме, ничто уже не омрачало ее настроения.

Мать со смехом жаловалась, что мы относимся к ней, как к какому-то инвалиду. Нам следовало бы помнить, что она не первая женщина на этом свете, собирающаяся родить ребенка. Она чувствует себя прекрасно, так почему бы всем не перестать с ней носиться?

— Это относится и к тебе, Бенедикт, — добавила она.

Все рассмеялись. Таким образом, Рождество у нас получилось веселое, даже для меня. Я не знала, что теперь мне долго придется ждать следующего веселого Рождества…

Наши отношения с матерью вновь стали гораздо теснее. Бывали дни, когда она нуждалась в полном покое. Я находилась рядом с нею, читала ей вслух она это любила. Мы читали «Джен Эйр» — произведение, по мнению мисс Браун, не вполне подходившее мне по возрасту, но мать решила, что это весьма подходящее чтение.

Ни мать, ни ее родители никогда не пытались держать меня в хрустальной клетке, охраняя от правды жизни, как делает большинство воспитателей. Они полагали, что, поскольку мне предстоит жить настоящей жизнью, я должна знать о ней столько, сколько в состоянии понять.

Наверное, это делало меня несколько старше своего возраста. То же можно было сказать и о Патрике.

Это было самое счастливое время с тех пор, как я узнала о том, что мама собирается выходить замуж.

А потом грянул гром.

Отчим поехал в Лондон на заседание палаты общин.

Мама собиралась отправиться вместе с ним, но перед самым отъездом вдруг почувствовала слабость, и Бенедикт настоял на том, чтобы она осталась в Мэйнорли.

Меня это обрадовало.

Помню, стоял солнечный мартовский день. Было прохладно, но мне казалось, что я чувствую первые признаки весны. На кустах появились желтые почки.

Мы пошли к скамье, которую уже начали называть «моей», и сели там, глядя на пруд, у которого Гермес готовился к полету.

Мы говорили о ребенке — это была главная тема разговоров в те дни. Мама сказала, что, когда мы в следующий раз окажемся в Лондоне, она поищет какое-то специальное детское белье, о котором ей довелось слышать.

— Ты поможешь мне выбрать, — сказала она.

В этот момент появилась служанка. Она сообщила, что прибыл слуга из лондонского дома и просит немедленной встречи с моей матерью. Выяснилось, что это Альфред, посыльный. Мама встревоженно встала.

— Альфред! — воскликнула она.

— Умоляю вас, не пугайтесь, мадам, — сказал Альфред.

Мама перебила его:

— Что-то случилось? Мистер Лэнсдон…

Альфред старался сохранять чувство собственного достоинства даже в кризисной ситуации.

— С мистером Лэнсдоном все в порядке, мадам. Я прибыл сюда по его приказу. Он решил, что наиболее надежным способом сообщения будет послать меня.

Дело в мистере Питере Лэнсдоне. Он серьезно болен.

Вся семья собирается в их доме, мадам. Мистер Лэнсдон полагает, что если вы достаточно крепки для путешествия, то было бы неплохо, если бы вы приехали туда.

— Дядя Питер… — растерянно проговорила мать.

Она взглянула на Альфреда. — А что случилось? Вам это известно?

— Да, мадам. Мистер Питер Лэнсдон перенес сегодня ночью тяжелый удар. Его состояние, как говорят, весьма неудовлетворительное. Именно по этой причине…

Она перебила его:

— Мы выезжаем немедленно. Альфред, вам, наверное, нужно поесть. Пройдите к миссис Эмери. Она позаботится о вас, пока мы соберемся в дорогу.

Я взяла маму под руку, и мы прошли в дом. Я чувствовала, что она потрясена.

— Дядя Питер, — пробормотала она. — Я надеюсь, с ним… я надеюсь, он поправится. Я всегда считала его каким-то несокрушимым.

Мы успели на лондонский поезд в 3.30 и отправились прямо в дом дяди Питера. Там уже был Бенедикт.

Он нежно обнял мою мать, а меня, кажется, даже не заметил.

— Уже отослав Альфреда, я сообразил, что это может излишне взволновать тебя, дорогая, — сказал он. — Я решил, что ты и сама захотела бы приехать сюда, но дядя настоятельно просил об этом.

— Как у него дела?

Бенедикт лишь печально покачал головой.

Появилась тетя Амарилис, растерянная, ошеломленная. Я никогда не видела ее в таком состоянии. Похоже, она вообще не сознавала нашего присутствия.

— Тетя Амарилис, — сказала мама. — О, моя милая…

— Накануне с ним все было в порядке, — проговорила тетя Амарилис. — Я и подумать не могла бы… А потом вдруг… он просто потерял сознание.

Мы окружили его кровать. Он выглядел совсем другим… - достойным, благообразным, но совсем другим. Он был очень бледен и казался гораздо старше, чем в последний раз, когда я его видела.

Я оглядела стоящих возле кровати, его семью, самых близких ему людей. Меня поразило недоверчивое выражение на их лицах. Он умирал, и все понимали это, но смерть была понятием, совершенно несовместимым с личностью дяди Питера. Однако она, в конце концов, добралась и до него. Вот он лежал, этот пират, смело плывший по бурным волнам житейского моря, почти всегда побеждавший и не слишком разборчивый в средствах, — об этом изредка шептались в семье.

Лишь однажды он оказался на краю катастрофы. Это было связано с весьма подозрительными, имевшими дурную репутацию, клубами, от которых он получал солидную долю дохода, создавшего фундамент его состояния. Потом он стал филантропом, и большая доля денег, полученных из этих сомнительных источников, пошла на добрые дела, вроде той миссии, которой руководили его сын Питеркин с женой Френсис.

Мне кажется, мы все его любили. Да, он был жуликом, но очень умным. Я знала, что мать, бабушка и дедушка любили его. Он всегда был добр к ним и всегда был готов помочь. Тетя Амарилис обожала его и отказывалась видеть в нем хоть какие-нибудь недостатки. Остальные прекрасно видели эти недостатки, но от этого любили его ничуть не меньше.

И вот теперь он умирал.

В газетах появились заметки о дяде Питере. Его называли миллионером-филантропом. Везде сообщались трогательные подробности из его жизни, и никто. не пытался намекать на то, каким путем ему удалось сколотить себе состояние. Смерть очищает покойного.

Всем хотелось бы стать миллионерами, но никому не хочется стать покойником. Так исчезает зависть. Более того, людям неудобно распространять порочащие сведения о покойном, а особенно о недавно умершем.

Быть может, здесь присутствует и страх перед невидимым. «Никогда не высказывайся дурно об умерших» — таково общее правило.

Дядя Питер запомнился своими благими деяниями, а никак не дурными. На похоронах присутствовало множество людей. Тетя Амарилис была убита горем.

Даже Френсис, известная своей блестящей работой в миссии и тем, что она, чуть ли не единственная из всех, никогда не пыталась льстить покойному, была искренне опечалена. Что же касается остальных — мы чувствовали себя осиротевшими.

Я только-только начинала осознавать эту перемену в нашей жизни и теперь повсюду обнаруживала ее признаки.

В положенный срок было зачитано завещание. Я не присутствовала на этой церемонии, но мне ее описали.

Слуги остались очень довольны. Все они получили приличное вознаграждение. Никто не был забыт, чего и следовало ожидать от дяди Питера. Тетя Амарилис получила пожизненное содержание; Елена, Мэтью, Питеркин, Френсис — все получили свою долю. Покойный оставил огромное состояние, но большая часть его была вложена в дело, а если называть вещи своими именами — в эти пресловутые клубы. Их он завещал своему внуку Бенедикту Лэнсдону.

Все судачили об этом, и я задумалась: что же это будет значить для нас?

Вскоре все начало выясняться. Взаимоотношения между моей матерью и ее мужем несколько изменилось. Она уже не пребывала постоянно в идиллически-счастливом настроении. В ней начала чувствоваться какая-то неуверенность.