Роковой шаг - Карр Филиппа - Страница 20

Я лежала, ожидая утра, и внезапно меня осенило: человек, которого я заметила внизу, был тем самым, кого я видела в трактире.

Как странно! Тогда он явно проявлял к нам интерес, а теперь очутился в замке. Что бы это значило?

Успокаивающий дневной свет проникал в комнату, рассеивая ночные фантазии.

Сколько мужчин в Англии носят коричневые бобриковые пальто, черные чулки и треугольные шляпы? — Тысячи.

Утром я посмеюсь над собой.

Долго я буду помнить те первые дни в замке Хессенфилд. Были беседы с Эммой — беспечная, легкомысленная болтовня, которая очаровывала меня, потому что с этими разговорами приходило ощущение прошлого и приносила давно забытые воспоминания.

Потом были целые заседания с дядей Полом, мое знакомство с замком и странная атмосфера напряженности, которой я не понимала в то время. Это с трудом сдерживаемые волнение и беспокойство охватывали, казалось, всех, кроме Эммы.

Она вела себя как хозяйка замка, и было совершенно ясно, что дядя Пол любит ее. Она заставляла его улыбаться, а я уверена, что любой, кому это удалось бы, стал бы его любимцем.

Мы с дядей разговаривали об Эмме.

— Она обладает истинно французским обаянием, — сказал он. — Это у нее от матери. Должен признать, что атмосфера в замке стала более оживленной с тех пор, как она приехала.

Я попросила его рассказать мне о ее приезде.

— Когда война кончилась и установилось свободное сообщение между двумя странами, она и приехала. Эта весьма находчивая молодая леди. Однажды летним утром она очутилась в замке и объявила, кто она такая. Она отдала мне кольцо, часы и письмо от моего брата.

— Когда он написал его? — спросила я.

— Наверно, перед смертью. Должно быть, он отдал его матери Эммы как гарантию, что о ребенке позаботятся. Он умер внезапно, но и жил он рискованно. Он никогда не знал, где его ждет ловушка. Представляешь, за его голову было назначено вознаграждение.

— Можно мне посмотреть письмо отца? Я никогда не видела его почерка.

— Конечно, можно. Там ясно сказано, что его дочь будет иметь долю его состояния.

— Упоминает ли он обо мне?

— В этом письме — нет. Он уже писал мне о тебе, когда твоя мама приехала с ним во Францию. Он сказал тогда, что ты должна быть его наследницей.

— А потом он написал об Эмме?

— Очевидно, Джон отдал письмо матери Эммы, чтобы его доставили мне в случае его смерти.

Дядя Пол вынул ключи из кармана и дал их мне.

— Открой, пожалуйста, вон тот ящик, — сказал он. — Внутри ты увидишь бумаги. Принеси их, пожалуйста, мне.

Я сделала, как он просил, и вернулась с бумагами. Он просмотрел их и нашел письмо, которое протянул мне. В правом верхнем углу листка был адрес отеля.

Я прочла:

«Дорогой Пол,

Сегодня с нами произошло неприятное событие, которое заставило меня осознать, что в любое время я могу умереть. Я знаю, это относится ко всем нам, но к некоторым особенно — и я один из тех, с кем это может произойти внезапно.

К тому же я осложнил свою жизнь некоторой ответственностью и хочу, чтобы дочь имела долю моего имущества. Ее мать как-нибудь найдет способ передать это письмо тебе. Потом я напишу поподробнее, но в случае, если что-нибудь случится, прежде чем мне удастся это сделать, я хочу быть уверенным, что об этой девочке позаботятся.

Позднее я все ясно изложу. Этот ребенок — один из нас, и я знаю, Пол, что могу положиться на тебя. Я перешлю это, когда смогу организовать дело с деньгами.

Твой любящий брат Джон».

— И он дал это письмо матери Эммы? — спросила я.

— Да. Думаю, так все и было.

— На нем нет даты, — обратила я внимание.

— Эмма сказала, что оно было написано за несколько дней до его смерти, словно у него было предчувствие… или, может быть, он уже тогда чувствовал себя плохо.

— Значит, он видел мать Эммы непосредственно перед смертью.

— Дорогая моя, — сказал дядя Пол, — не надо так переживать. Джон был такой… любвеобильный. У него всегда были женщины… хотя к твоей матери он относился по-особому и к тебе, своей дочери, тоже. Но ясно, что он любил и мать Эммы и, конечно, Эмму. Он был донжуан, но очень сентиментальный. У него было сильно развито чувство чести, и он никогда не уклонялся от ответственности.

Я посмотрела на письмо, написанное рукой отца. Почерк был четкий и плавный, типичный для мужчины.

— Можешь себе представить, как я был тронут, когда приехала Эмма, — продолжал дядя Пол. — Она рассказала мне, что ее мать хранила это письмо, кольцо и часы, собираясь сама приехать в Англию, как только будет возможно. Но когда представилась возможность, Эмма стала достаточно взрослой, чтобы путешествовать одной, а ее мать вышла замуж. Вполне естественно, что она не захотела посвящать мужа в свои прошлые любовные дела, поэтому Эмма поехала одна. Я надеюсь, ты довольна, что у тебя есть сестра. Она прелестная девушка, полная жизни. Дочь моего брата и не может быть иной. Ты тоже такая же, дорогая моя, и постарайся сохранить это качество. Надеюсь, вы подружитесь, как и должно быть между сестрами.

Мне все больше нравился мой дядя.

Эмма и я много ездили верхом. Она хотела показать мне всю местность.

Дядя Пол настаивал, чтобы мы брали с собой грума, поскольку времена были тревожные. Но Эмма ухитрялась сделать так, что мы ехали впереди грума и постоянно пытались оторваться от него. Я отказывалась следовать за ней, потому что грум мог получить выговор, если бы отпустил нас одних, но старалась сохранять между нами и им достаточное расстояние, чтобы мы могли свободно предаваться той болтовне, которая так нравилась мне.

Разговор шел то на французском, то на английском. Я узнала многое о жизни в Париже и чуть-чуть о семье, в которой я жила в те ранние годы. Эмма пробудила во мне воспоминания. Казалось, я чувствую запах парижских улиц.

— Горячий хлеб, — говорила она. — Это самый вкусный запах на земле. Он заполнял улицы, когда булочники приходили на улицу Гонес с корзинами, полными горячего хлеба. Потом приходили крестьяне со своим товаром: цыплятами, яйцами, фруктами, цветами.

Я вспомнила брадобреев, покрытых мукой с головы до ног, с париками и щипцами в руках… ларьки с рыбой и яблоками на базаре.

— Я ходила на крытый рынок с корзиной в руке, — вспоминала Эмма. — Мама говорила, что я лучше ее умею торговаться. Я была проворная, я была… как это сказать?..

— Безжалостная? — предложила я.

— Безжалостная, — повторила она. — Я умела купить подешевле и сэкономить деньги.

— Могу себе представить.

— Значит, ты считаешь меня… ловкой, сестричка?

— Не просто считаю. Я это знаю.

— Почему ты так говоришь? — довольно резко спросила она.

— Это как раз то, что я поняла.

Эмма легко обижалась, вероятно потому, что плохо понимала английские выражения. Я думала, ей понравится, что я отметила ее ловкость и умение.

— Мы были бедны, — сказала она, оправдываясь, — Нам надо было беречь каждое су. Когда наш отец умер, все изменилось.

— Его смерть повлияла на всех нас, — напомнила я ей.

Мне было кое-что известно о бедности на улицах Парижа. Я рассказала сестре о подвале, и ужас пережитого снова нахлынул на меня.

— Однако, у тебя была добрая тетя Дамарис, которая спасла тебя.

— А у тебя была мать.

— Но нам трудно жилось. Не очень-то утешает жизнь в богатой семье, если когда-то ты была так бедна, что не знала, где достать еды. Подобная бедность не забывается.

— Это верно, — ответила я.

— Ты ценишь это… находишь это хорошим… Деньги приносят комфорт. Ты сделаешь все, чтобы получить их… и удержать…

— Меня приводит в ужас одна мысль о возвращении в тот подвал.

— Жанна позаботилась о тебе, да?

— Что бы я делала без нее, не могу представить. Я оставалась бы там… Или, может быть, умерла бы от голода или еще чего-нибудь.

— Это научило тебя, что такое бедность… и это хороший урок, который заставит тебя понимать тех, кто страдал.

— О да, я согласна. Расскажи мне об отце. Ты часто его видела?