Валет червей - Карр Филиппа - Страница 8

Я была очарована особняком, но еще больше его обстановкой.

А ведь помимо всего этого еще существовал и сам Париж — город шарма, шума, веселья, грязи и, контрастов. Наверное, именно это и поразило меня более всего во время моих прогулок — запущенность, нищета и убожество, соседствовавшие с крайней утонченностью и богатством.

Граф был уверен, что я полюблю Париж Только позднее я поняла, что у него были скрытые мотивы вместе с моей матерью он решил отвлечь мои мысли от Дикона. Но тогда я относила все это на счет национальной гордости. Однако в Париже действительно было чем гордиться.

Итак, он решил показать мне все, но прежде отвел нас к модной портнихе, так как для представления ко двору в Версале нам с Софи были необходимы новые платья.

— Я хочу, чтобы ты понравилась королю, — сказал он мне, — иначе ты не сможешь бывать при дворе Возможно, сразу мы его и не застанем, придется подождать, надеясь на то, что он все же появится Все, что от тебя требуется, — это сделать несколько более глубокий, чем обычно, реверанс, а если он обратится к тебе с вопросом — ясно ответить на него. Прием будет весьма коротким, а если он решит поговорить с тобой, то я дам ему понять, что ты находишься во Франции всего лишь с кратким визитом, — на тот случай, если вдруг он решил попросить кого-нибудь позаботиться о тебе. Там будет присутствовать много людей, и каждый будет надеяться, что король удостоит именно его своей милости и обратится к нему с приветствием, однако король лишь пройдет через приемную по пути на важную встречу.

— И для этого нам следует шить новые платья?

— Вы должны довериться мне, — сказал граф.

— Похоже, что тут есть очень много всяких формальностей.

— Такова Франция, — ответил граф.

Итак, мы отправились к портнихе — очень внимательной женщине; она выглядела старой и была так напудрена и нарумянена, что из-под слоя румян и пудры едва можно было разглядеть лицо. Создавалось впечатление, что на ее лицо надели маску. Она разложила ткани и нежно ласкала их длинными белыми пальцами, словно это были любимые существа; потом вызвала своих помощниц. Они крутили меня во все стороны, приподнимали и распускали мои волосы и вообще обращались со мной так, словно прикидывали, стоит ли меня купить. И все это время портниха внимательно рассматривала меня. Ее глаза сверкнули, когда она произнесла: «Это всего лишь дитя… пока что… но мы постараемся что-нибудь придумать». А обратившись ко мне, она сказала:

— Когда ты станешь постарше , когда ты станешь женщиной, верно?.. Вот тогда одевать тебя будет сплошное удовольствие.

Наконец, они решили, что для меня подойдет синий шелк насыщенного переливчатого оттенка.

— Все очень просто! — воскликнула она. — Мы покажем это дитя… а в ней будущую женщину.

Со мной она провела очень много времени, гораздо больше, чем с Софи. Ей тоже выбрали синий цвет, но с бирюзовым оттенком.

Когда мы вышли, я рассмеялась.

— Она воспринимает свои платья ужасно всерьез, — сказала я.

— Она одна из величайших портних Парижа, — пояснила Софи. — Когда-то она шила для самой мадам Помпадур.

Это произвело на меня впечатление, но Париж интересовал меня гораздо больше, чем предстоящее посещение Версаля, который и был причиной столь тщательных приготовлений.

Часто мы отправлялись на прогулки только вдвоем с графом. Судя по всему, он сам этого хотел, и бедняжка Софи частенько оставалась в одиночестве. Как правило, он отказывался от собственной кареты и нанимал для разнообразия небольшой экипаж. Такие экипажи называли pots de chambre , и хотя они не защищали пассажиров от плохой погоды, мы менее всего обращали на это внимание. В них мы объездили весь Париж. И как только я слышу цокот лошадиных копыт по мостовой, я переношусь в эти волшебные дни.

Граф хотел познакомить меня с жизнью Парижа. Он хотел, чтобы я послушала, что говорят люди, приходящие к заставам рано по утрам, чтобы доставить свои продукты на рынки. Париж просыпался рано, и к семи утра, хотя на улицах еще не было экипажей, они были полны людей, спешащих по своим делам. Больше всего мне нравилось смотреть, как гарсоны из кондитерских бежали в жилые дома с подносами, на которых стояли кофе и рулеты для обитателей этих домов Похоже, представители разных специальностей появлялись на люди в твердо определенное время. В десять часов юристы, одетые в парики и мантии, направлялись в Шатле и устраивали целый спектакль перед бегущими за ними клиентами, чьи дела должны были рассматривать сегодня. Полдень принадлежал биржевым маклерам Но в два часа становилось тихо. Это было обеденное время, и вновь город оживал лишь к пяти часам Именно тогда он становился очень шумным, улицы его были забиты экипажами и пешеходами Самое опасное время — это когда начинает темнеть, — пояснял граф — В это время дамам не следует выходить без сопровождения. Кругом кишат воры и личности еще похуже. Стража к этому времени еще не заступает на дежурство, и никто не может чувствовать себя в безопасности Позже, когда улицы заполняются людьми, становится гораздо спокойнее Спектакли начинались в девять, затем улицы несколько затихали примерно до полуночи, когда их вновь заполняли публика и экипажи, возвращавшиеся из театра, с приемов, из гостей.

Мне все это нравилось. Я с удовольствием рано вставала, чтобы поглядеть на крестьян, привозивших фрукты, цветы и всевозможную провизию на Центральный рынок. Мне нравилось наблюдать за работой каменотесов, приносивших с собой хлеб. Я любила покупать кофе у разносчиц, стоявших на углах улиц с оловянными сосудами за спиной. Кофе стоил два су за чашку Чашки были глинянными, но напиток казался мне нектаром Я любила слушать уличных певцов — одни распевали священные гимны, а другие непристойные песенки Мне кажется, граф тоже получал удовольствие от этих прогулок и, возможно, благодаря мне узнал Париж лучше, чем прежде. Отправляясь на прогулки со мной, он одевался очень просто и всегда крепко держал меня под руку. Меня трогала его забота, то, как он защищал меня от потоков грязи, летящей из-под колес экипажей, — парижская грязь имела дурную славу, так как содержала серу, проедавшую одежду, если сразу же не почистить ее. Граф сводил меня в собор Парижской Богоматери — эту великую достопримечательность великого города. Собор потряс меня своим величием, но главное — своей древностью. Мы вошли внутрь, и граф показал мне знаменитые витражи на северном нефе и розетку над органом, мы поднялись по тремстам девяносто семи ступеням винтовой лестницы на башню, чтобы взглянуть на Париж с крыши собора; потом мы сидели в соборе в полумраке, и граф рассказывал мне о событиях, связанных с историей собора Парижской Богоматери. Мы вышли из собора, и он показал мне химер, украшавших стены, и неуловимым образом мое настроение несколько изменилось. У химер были такие странные лица… такие злые., такие хитрые.

— Зачем их поместили здесь? — спросила я. — Они портят красоту собора.

Однако я не могла оторвать взгляд от их отвратительных лиц… мрачных… злых, но более всего меня поразило, что они, похоже, насмехались надо мной — Над чем они насмехаются? — спросила я.

— Над глупостью человеческой натуры, так мне всегда казалось, — ответил граф.

Должно быть, он заметил, какое впечатление произвели на меня химеры, но считал нужным показать мне все без исключения. Мы осмотрели и тюрьмы. Мне запомнились две из них — Консьержери на Набережной Часов, чьи круглые башни можно было видеть с мостов и набережной реки, и Бастилия у ворот Сент-Антуан, ощетинившаяся угрюмыми бастионами и башнями Из бойниц торчали пушки. Бастилия повергла меня в ужас.

Сюда попадают не только преступники, объяснил граф. — Некоторые просто жертвы своих врагов люди, пострадавшие по политическим мотивам… или ставшие слишком опасными в результате придворных интриг.

И тогда он рассказал мне о пресловутых lett res de cachet санкционированных королем Франции. И хотя на них стояла подпись министра, все знали, что издавались они королем.