Принцесса Грамматика или Потомки древнего глагола - Кривин Феликс Давидович - Страница 29

— Это любопытный взгляд, — заинтересовался Лопух. — Посмотреть на наше существование с точки зрения, так сказать, отсутствия существования, точно так же, как мы смотрим на отсутствие существования с точки зрения существования… Тот же подход к проблеме, только, так сказать, с другой стороны. И как вам это пришло в голову, коллега?

— Очень просто. Вот здесь, допустим, существование, здесь — отсутствие существования, а посредине я. Я говорю: всем оставаться на своих местах, сейчас я решу, куда смотреть и откуда… — Он растерянно оглянулся на Синта и Морфа. — Ничего этого, разумеется, не было, просто я с другой стороны смотреть не могу… Я ведь живу там, по ту сторону существования. В стране Где Ничего Нет.

— Как, совсем ничего? У нас здесь тоже бывает: то дождя нет, то солнца… Но что-то все-таки есть. А так, чтоб совсем не было…

— Здесь такого не бывает, — согласился Мазурий. — Но я ведь не отсюда, я из страны Где Совсем Ничего Нет, из страны Полного Отсутствия Существования.

— Значит, обскакали вы нас, — вздохнул доктор Лаппа-Минор. — Смотреть на Все из Ничего для мыслителя более выгодная позиция, чем устремлять взгляд из Всего — в Ничто.

— Ну, пошли местоимения, — поморщился Морф. — Самая неинтересная тема.

— Вы так думаете? — оживился Лопух. — В таком случае посмотрите на нее… — И он ткнул пальцем в пространство, где стояла Лунария Оживающая.

Она стояла и умирала.

Может быть, от любви.

— Посмотрите на нее, — продолжал Лопух, — она умирает и оживает двадцать пять лет подряд, и всякий раз — словно с луны свалилась. У нее и стручки в виде ущербной луны, отсюда ее ущербная философия. Ведь умирать — это, согласитесь, ущербная философия. В особенности учитывая тот факт, что сейчас не война 1812 года. А она умирает. Правда, потом оживает. Или сначала оживает, а потом умирает. Это вопрос дискуссионный. Вы спросите: зачем она оживает? Это тоже вопрос дискуссионный, но могу высказать свою точку зрения. Ей, видите ли, понадобился Подснежник. А он уже два месяца как отцвел.

Он замолчал, и все явственно услышали, как Лунария сказала:

— Подснежник, я опять опоздала к тебе. Двадцать пятый год я оживаю ради тебя и всякий раз опаздываю…

— Вы слыхали такое? — шепнул Лопух гостям. — Чтобы кто-то оживал ради кого-то… По-моему, это ненаучный взгляд.

— Не сходи с ума, Лунария, стоит ли вспоминать тех, кто отцвел? Надо рассуждать здраво…

— Это Белена, — представил Лопух говорящую.

— Я не могу рассуждать…

— Ну, матушка! Если нашей сестре не рассуждать… Тогда хоть не цвети, честное слово!

— Ты разве забыла? Я же тебе рассказывала, а ты снова забыла, — сказала Лунария. — Давным-давно, когда на земле все было покрыто снегом, когда никто не решался распустить лепестки, одна Снежинка рискнула превратиться в Цветок, чтобы своим теплом согреть землю.

— Антинаучный бред! — шепнул гостям Лопух. — Чтобы Снежинка превратилась в Подснежник!

— А почему бы и нет? — сказал Морф. — Ведь у них общий корень.

— Какой корень? Какой у Снежинки корень?

— Снег. Корень снежинки снег, в котором «г» чередуется с «ж» по правилу чередования согласных.

— Я отказываюсь вас понимать, — сказал доктор философии. — Если снег — это корень, тогда ответьте мне: почему он лежит на земле? Ведь корень должен быть в земле, насколько я понимаю.

— Вы знаете Сольданеллу? — спросила Лунария.

— Я знаю Белладонну, — сказал Морф. — В переводе это — «прекрасная дама», и, как всякая прекрасная дама, Белладонна в небольших дозах — лекарство, а в больших дозах — яд.

Лунария продолжала:

— Они с Подснежником познакомились там, под снегом. Снег был плотный, трудно было пробиться наверх, и Сольданелла построила под ним ледяной домик. Внутри она обогрела его и сказала Подснежнику: «Там, над снегом, зима, совершенно не подходящие для жизни условия. А здесь, в нашем домике, весна. Давай будем жить и цвести вместе».

— И что же ответил Подснежник на это разумное предложение? — спросила Белена.

— Он ответил: «Если каждый будет цвести в своем домике, то там, над снегом, никогда не наступит весна».

— Можно подумать, что весна от него зависит, — усмехнулась Белена. — Здраво рассуждая, Подснежник на то и Подснежник, чтобы оставаться под снегом. Если б от него требовалось подниматься над снегом, его бы называли Надснежником.

— Какое тонкое наблюдение! — восхитился Лопух.

— Раз уж тут заговорили о приставках… — сказал Морф. — Я не собирался говорить о приставках, но раз уж тут заговорили, я скажу… Значит, по-вашему, Подснежник из-за своей приставки должен всю жизнь оставаться под снегом? Но в таком случае подбор должен находиться под бором, подлог — под логом, я правильно рассуждаю?

— Вам не откажешь в логике, — одобрил Лаппа-Минор.

— А поднос? Он должен быть только под носом. А подвода? Исключительно под водой. А куда мы поместим подлизу? Под какую-то Лизу? Где эта Лиза? Покажите мне ее!

Никакой Лизы поблизости не было.

— Приставка, — торжественно подытожил Морф, — это часть слова, придающая ему новый смысл. Поэтому нужно хорошо вникнуть в смысл, прежде чем говорить о приставках.

— Мы все должны быть благодарны Подснежнику, — по-своему подытожила слова Морфа Лунария Оживающая.

— Может быть, ты специально ради этого оживаешь? — иронически спросила Белена.

— Да, для этого. Мне хочется сказать ему спасибо. Но я каждый раз опаздываю…

— Так стоит ли спешить, если он не хочет тебя дождаться? Только из благодарности? О, это живительное чувство благодарности! — воскликнула Белена. — Оно поднимает нас над землей и приближает к солнцу. Правда, всего на какие-то сантиметры, пустяк, который можно не принимать во внимание. Так стоит ли тянуться?

— Вот под этим я готов подписаться, — сказал Лопух и объявил свою подпись: — Лаппа-Минор, доктор философии.

— Послушайте, Лаппа, — сказал Синт, — а почему, собственно, вы Минор? Доктор философии — и Минор! Пора уже вам стать Мажором…

Морф дополнил Синта:

— Минор в переводе означает меньший, а мажор — больший. И уж если вы растете, как всякое растение, то должны расти от минора к мажору.

— Да, пожалуй, — согласился Лопух после минутного молчания. — Я и сам чувствую, что расту… Может быть, мне даже пора писать воспоминания о моем участии в войне 1812 года… вот только вспомнить бы, наступал ли я с Кутузовым или отступал вместе с Наполеоном. В научной литературе пишут, что я был занесен из России во Францию то ли на конском хвосте, то ли на поле шинели, но что это был за хвост, что это была за шинель? — доктор философии помолчал. — А что касается того, чтобы сменить Минор на Мажор, то для меня в этом нет никаких затруднений. Но дело в том, что я уже зарекомендовал себя как Лаппа-Минор, в научной литературе меня знают как Лаппу-Минор. А кто знает Лаппу-Мажор? Нет такого доктора философии!

И снова Синт вспомнил сказку, рассказанную ему в детстве, когда он не хотел заниматься синтаксисом. И он рассказал ее:

— В некоторой книге, где растут на дереве фиги, посреди страницы, которой правят царь и царица, жили-были слова, объединенные в одно предложение…

— Это какая фига? Из семейства тутовых? — поинтересовался Лопух.

— Фига — это так, присказка. А вы слушайте сказку. Итак, жили эти слова в предложении и были связаны между собой синтаксически и по смыслу. Но одному слову, — кажется, это было слово значит, а возможно, понимаете… не исключено также, что кажется или возможно, — в общем, было слово со значением, с хорошим, весомым смыслом… И вдруг ему захотелось выделиться, чтоб подчеркнуть свой хороший, весомый смысл…

— Теперь я припоминаю: фига — это инжир. Или еще ее называют смоковницей, — задумчиво произнес философ Лаппа.

— Ну при чем здесь фига? Я говорю о слове, которому захотелось выделиться, чтобы его все знали так же, как знают Лаппу-Минор.

— Так, как Лаппу-Минор? — недоверчиво улыбнулся Лаппа-Минор. — Ну, это вы преувеличиваете… А что касается фиги…