Принцесса Грамматика или Потомки древнего глагола - Кривин Феликс Давидович - Страница 32

— Он просто хотел отличиться, — подхватили Шушу-ки, — и поэтому стал бегать с сумасшедшей скоростью за этой волной. Это же так просто…

— Нет, не просто, — сказал нарушитель Гик. — В том краю, где живут Топот и Гул, где уходит вдаль Перестук, пропадая где-то за поворотом, там стоят у дороги деревья и верстовые столбы и с тоской глядят на дорогу. Они ждут: не покажется ли вдали автобус, телега или пешеход. Ну-ка, кто быстрей пробежит мимо пешехода, телеги или автобуса? Они приготовились. Они замерли в ожидании… Вот сейчас покажется телега, пешеход или автобус — и они побегут…

— Деревья и столбы побегут! — зашумел Галдеж. — И как же они побегут — медленно или быстро?

— Мимо автобуса быстро, мимо телеги медленней, а мимо пешехода шагом пойдут.

Децибел сказал:

— Опять ты, Гик, сочиняешь.

— Он не сочиняет, — сказал профессор Храп. — По теории относительности нет никаких оснований утверждать, что автобус движется мимо деревьев, а не деревья мимо автобуса. Если заданы две системы, движущиеся относительно друг друга равномерно и прямолинейно, то любая из них может рассматриваться как покоящаяся.

— Значит, если Гик пробегает мимо нас с превышением скорости, то можно считать, что это мы превышаем скорость, двигаясь мимо него в противоположном направлении? — сказал Хрипу Сип. — Нет уж, не будем валить с больной головы на здоровую!

А нарушитель Гик продолжал:

— Сколько в мире деревьев, столбов, домов… Сколько в мире их, движение которых зависит от нас, способных двигаться! Ведь если те, кто способен двигаться, будут оставаться в покое, то те, которые от природы обречены на покой, никогда не узнают, что такое движение…

— И солдат Бравоит никогда не двинется с места, — сказал фон Этик своим друзьям.

Профессор Храп уже говорил вполне членораздельно:

— В земных условиях атомы газа сталкиваются со своими соседями миллиарды раз в секунду. А в межзвездном пространстве атому, чтобы с кем-то столкнуться, требуется чуть ли не триста лет… Так что хорошо, что мы живем не в межзвездном пространстве, что имеем возможность сталкиваться, как-то общаться…

И Морф подумал, что буквы, только встречаясь, образуют слова…

И Синт подумал, что слова, только встречаясь, образуют предложения…

А иначе в мире ничего бы не было сказано и среди множества неорганизованных звуков не звучала бы осмысленная, членораздельная речь…

И тут опять заговорил нарушитель Гик:

— В том краю, где никогда не было слышно ни Плеска, ни Шелеста, куда не докатывался могучий Раскат и не долетал быстрокрылый Щебет, где не тревожился Шорох и не ликовал Звон, — в том краю жила Тишина, одинокая и гордая царица…

— Я же вам рассказывал, — шепнул фон Этик приятелям. — Тишине было легко и спокойно царствовать, потому что в царстве ее не было ни вредного для здоровья Шума, ни Шумихи, вредной его жены, не толкались Толки, не плелись Сплетни, — ни один звук не долетал в счастливое царство Тишины, потому что вокруг была пустота, а звуки в пустоте не распространяются.

Так шли годы, века и тысячелетия, которые пролетали, как одна секунда, потому что время — понятие относительное… И чем больше пролетало тысячелетий, тем больше старилась Тишина.

И вот однажды…

Однажды, когда пролетело бесконечное множество секунд-тысячелетий, из далекого края звуков долетел настойчивый Зов. Вокруг по-прежнему была пустота, но он все-таки долетел, потому что был настойчив и летел из всесильного края Разума. Он прилетел и крикнул: «Тишина! Ты слышишь меня, Тишина?»

Она его не услышала. Она напрягала слух, но не могла уловить ни одного звука. «Тишина! — взывал Зов. — Откликнись, я пришел к тебе, Тишина!» Тишина молчала… Просто столько лет… И хотя время — понятие относительное, но когда его слишком много проходит, Тишина превращается в Глухоту… Когда столько лет стараешься ничего не слышать, невольно превращаешься в Глухоту — из прекрасной, чуткой Тишины в безобразную, равнодушную Глухоту…

— А я-то мечтал оглохнуть! — сказал дядюшка Децибел. — Гик, или ты издеваешься над стариком, или мне действительно лучше не глохнуть?

6

Фрегат, который фон Этик упорно называл «фрИгат», уносил их все дальше в открытое Книжное море. Фон Этик теперь был с ними: встреча с Морфом напомнила ему о пока еще не решенном споре произношение — написание, и ему захотелось продлить этот спор там, где можно не просто бесконтрольно звучать, но постоянно сверять свое звучание с написанием. Потому что все познается в сравнении, в том числе устная и письменная речь.

Фон Этика потянуло в мир организованных Звуков. Гомон — это, конечно, хорошо. И Вой, и Треск, и Свист, и Галдеж — все это хорошо, но даже все вместе взятые, они не заменят одного значащего Слова.

Они расстались с Мазурием в Периодической системе. У него там было много дел, несмотря на то, что он не оправдал ожиданий химиков как самостоятельный элемент. Но, возможно, существование всех этих элементов было бы неполным без его несуществования? И, может быть, как раз такие, несуществующие, делают простое существование жизнью? Потому что для жизни мало одного существования…

Да, согласно теории относительности, которую так просто и убедительно изложил ухарь Гик, покой может восприниматься как движение, отсутствие как присутствие, нет как есть. Мазурий это и прежде чувствовал, когда собирался отправиться в страну Где Ничего Нет, и на вопрос: а есть ли такая страна? — отвечал:

— Есть. Вернее, нет, но для нее это все равно, что есть: это же страна Где Ничего Нет, поэтому для нее нет все равно что есть.

Он чувствовал: должна быть где-то страна, где он, Мазурий, которого здесь, в природе, нет, может быть полноправным жителем.

— Ах, какая это страна! — мечтательно говорил он. — Чего только нет! Каких там нет рек и озер, каких удивительных восходов и закатов!

И вдруг он перестал говорить о стране Где Ничего Нет и заговорил о тех, которые есть в его родной, хотя и отвергнувшей его, Периодической системе элементов.

— Вы знаете, сколько на Земле Астата? Шестьдесят пять миллиграммов, всего-навсего. Других миллиарды тонн, а его — ничтожная доля грамма, ну как тут не переживать? Ну, я ему, конечно, говорю: спокойно, всем оставаться на своих местах. Тебя, Астат, в природе шестьдесят пять миллиграммов, а меня и вовсе в природе нет. По сравнению со мной тебя вон как много!

Рассказал это Мазурий и заволновался: как там без него Астат? Ведь ему кажется, что его много только тогда, когда он сравнивает себя с Мазурием, а когда ему не с кем себя сравнить… То есть, сравнить-то ему есть себя с кем, только сравнение будет не в его пользу.

— Ать-два, бравой! Пора мне возвращаться к своим, — сказал Мазурий. — Чего доброго Кислород соединится с Железом, а не с Алюминием, а ведь это далеко не одно и то же. Железо он разрушает, Алюминий же — предохраняет от разрушения. Представляете? Один и тот же Кислород!

А Палладий? Ведь он же, наверное, опять не вынимает головы из кастрюли. И это называется благородный металл! Если каждый будет поглощать Водород, то можно вообще остаться без Водорода. Будем потом бегать, искать, добывать искусственным способом.

Пусть посмотрят на Мазурия. Пусть увидят, что бывает, когда какого-то элемента нет. Совершенно нет. И нигде его не достанешь.

— Ать-два, бравой! — сказал Мазурий, как говорил полюбившийся ему солдат Бравоит. — Мне еще нужно один Изотоп застать, повидаться с ним перед разлукой. Ждет он меня, наверно. А может, не надет. Откровенно говоря, зачем я ему нужен?

Изотоп Натрия, Натрий-24, родился всего двадцать девять часов назад, а через час должен был уйти: период его полураспада всего пятнадцать часов, а полураспад и полураспад, как говорил Рубидий…

Их было двое, Натрий и его Изотоп, они сидели друг против друга, присев на часок перед расставаньем.

— Мазурий! — обрадовался Изотоп. — Вот кого я хотел повидать перед уходом!

— Ну еще бы! Только меня тут и не хватало! Между прочим, он прав, — объяснил Мазурий своим спутникам, — перед тем как что-то сделать, нужно непременно с Мазурием повидаться. Мазурий у нас крупный специалист по чужим делам. Потому что своих дел у него нет. У каждого есть дело, а у Мазурия нет, поэтому все идут к нему со своими делами.