Пустыня цвета крови. Файл №226 - Картер Крис (1) - Страница 13

— Вот и я думаю, что уже слишком поздно. И тем не менее, лучше поздно, чем никогда.

— Папа? Ты о чем? Ты опять пьешь, папа?

— Нет.

— Я же слышу в трубке.

— Надеюсь, кроме тебя, никто нас не Слышит.

— Папа? В чем дело?!

— Дело в том… Фокс, очень важное дело, поверь.

— Я слушаю, слушаю.

— Не телефонный разговор, Фокс. Жду тебя, сын. Поспеши.

— Хорошо. Сейчас. Плюс-минус дорога. Мне что-нибудь привезти с собой? Для тебя?

— У меня все есть. Привези себя. Остальное у меня в избытке.

— Папа, не пей! Ну, хотя бы дождись меня.

— Постараюсь.

И какова цена твоему слову, напарник?! «Сижу сиднем. Жду тебя»!

Напарник Скалли мозги свихнула, пока в офисе навахо мудрила вместе с экзотичной скво над твоей абракадаброй! Напарник Скалли скорость превысила и чудом от копов улизнула, пока сюда добиралась! Напарник Скалли каблук сломала, пока дробно цокала вверх по лестнице, ведущей… в твою, напарник Молдер, холостяцкую квартирку…

И где ты?! И где тебя искать?!

Где-где! Рифмуй!.. На далекой звезде! Инопланетяне похитили, не иначе!

Хоть бы записку оставил или знак какой указующий…

Ни записки, ни знака. Ничего. Кроме косого белого креста в стеклянном квадратике окна. Но то знак не напарнику Скалли, а кому-то еще… Вглядывайся в косой крест, не вглядывайся, хоть гипнотизируй пристально: «Дай ответ!»

Не дает ответа.

А вот долго стоять в полутемной комнате, отсвечивая силуэтом для уличных-всяких — чревато, агент Скалли. Можно и пулю-дуру словить в лоб. Крестик, опять же, провоцирующий — прямо-таки указатель: сюда целься, сюда! Готовься. Целься. Пли!

Выстрел!

Стекло с косым крестиком — вдребезги.

Агент Скалли — кулем на пол.

И — тишина.

По счастью, пуля — дура. Лишь царапнула лоб. И ушла в стену — заподлицо.

Царапина — пустяк. Хотя кровь, черт побери, кровь… обильно. Ладно, Скалли и как незаурядный агент, и как заурядная женщина к обильной крови привыкши. А пуля… Сейчас — к стеночке ползком-ползком, и пулю-дуру из стеночки выкор… выковы… рывы… Не-ет, сволочь сплющенная, мы тебя все-таки вы-ко-вы-ря-ем! Если не сейчас, когда под рукой ни плоскогубцев, ни пассатижей, ни пинцета… только ногти, которые еще сломать не хватало… Если не сейчас, то потом! И непременно!

Зачем?

А пригодится!

Западный Тисбари Массачусетс, «Виноградники Марты»

14 апреля, ночь

— Фокс…

— Папа…

Обнялись…

Встреча любящего отца и любящего сына — всегда выжимает у случайных свидетелей скупую слезу умиления или, на худой конец, сочувственную улыбку в сочетании с неконтролируемым « Эх-х!..»

Но после первого понятного порыва, когда избыток чувств отхлынул, самое время запереть дверь, проверочно ее подергать (да, запер), устроиться в креслах гостиной и затеять разговор за жизнь.

Взрослый сын к отцу пришел. И отец с порога — что такое хорошо, что такое плохо. Отвечать на столь, казалось бы, простенький вопрос людям совестливым приходится всю жизнь. Профессор Вильям Молдер — совестливый человек. И человек не самый дурной, судя по Фоксу Молдеру, — яблоко от яблони… У записного мерзавца никогда не вырастет достойный отпрыск. Обратное утверждение, увы, не всегда верно, однако в данный момент не рассматривается.

Данный момент — ночь, двое в гостиной — сын с отцом, и ангелочек Саманта — фотографией на белой стене.

— Мне понадобилась почти вся жизнь, Фокс, чтобы понять… Боже мой, на что ушла почти вся жизнь, мой мальчик!.. Зато теперь все так просто и ясно… Но, Фокс, поверь мне, тогда казалось все так сложно… Нужно было сделать выбор.

— Что за выбор, пап?

— Фокс… Ты у меня умный мальчик. Ты намного умней меня, тогдашнего, полувековой давности. Да и сейчас тоже.

— О чем ты, пап?

— Не сбивай меня с мысли, Фокс. Мне и так трудно объяснить…

— Прости, пап, но мне тем более трудно понять.

— Постарайся. Мы ведь с тобой схожи, не правда ли? Ты всегда был себе на уме, как и я. Твои принципы — это всегда твои принципы. Ты ведь никогда слепо не верил никому… Я заклинаю тебя, мальчик мой, не изменяй этому принципу. Я, если угодно, завещаю тебе. С той минуты, как ты им поверишь, их доктрины станут твоими, и ты будешь за все отвечать. Но не они.

— Пап?

— Ты ведь уже долгие годы работаешь на правительство. Конечно, наше правительство состоит из наиболее достойных и уважаемых граждан. Мы же сами выбирали их. А если в ком-то ошиблись, то чья в том вина? Только наша, не правда ли?

— Прости, пап, но ты говоришь тривиальные истины. Я их знаю. Эти слова ты мне говорил, когда я тебя впервые спросил… Мне тогда было семь лет… — старание сына мягкостью тона компенсировать резкость упрека достойно всяческих похвал.

— Ты еще о многом не знаешь, мой мальчик. Но узнаешь. Ты еще услышишь известные тебе слова, но они обретут иное значение, ужасающее значение. Хотя по смыслу ничего не изменится.

— Пап?

— Например, слово «бартер». Если упрощенно — рутинный натуральный обмен. Но все так сложно, мальчик мой, если не упрощать. Простота, мальчик мой, иногда хуже нарушенной восьмой заповеди.

— Пап, я очень устал. Я ехал к тебе, чтобы… Чтобы что?

Действительно! Довольно преамбулы, профессор. К сути,к сути!

Сейчас, сейчас. С духом собраться надо.

— Извини, Фокс, я должен принять пилюли…

— Какие пилюли, пап? Ты же пил сегодня. Ты и сейчас пил.

— Фокс! Не учи отца лечиться. Я эти пилюли принимаю уже не один год.

— Но со спиртным…

— И со спиртным… Сиди. Не вставай! Я сейчас. Я только в ванную…

А в ванной — собираясь с духом, профессор Вильям Молдер долго вглядывался в свое лицо, отраженное зеркалом настенного шкафчика. М-да, профессор, в таком преклонном возрасте человек должен отвечать за свое лицо…

Склеротические жилки, обрюзг и одряб, смертная тоска во взгляде.

Налюбовался, профессор? Прими пилюлю и возвращайся к сыну. Ждет.

Но не суждено Молдеру-старшему вернуться к Молдеру-младшему. Потому что, когда дверца шкафчика с лекарствами открылась, то на миг отразила странную фигуру за полуприкрытым пластиковым занавесом.

Что в ней, в фигуре, странного? А хотя бы то, что, решив принять душ, логично бы для начала раздеться, а не стоять в ванной в полном облачении командос. И физиономия у фигуры — не приведи господь. И дверь, кстати, профессор, запирал после того, как сына впустил. Откуда бы здесь, в ванной взяться постороннему? Детский вопрос! Командос — он такой, гони его хоть в дверь — войдет в окно.

Жалость какая, что агент Молдер подчинился отцовскому «Сиди. Не вставай!» А то бы, сопроводив профессора в ванную, во-первых, сразу обнаружил постороннего за занавесом в ванной, — не будь он агентом Молдером. Во-вторых же, сразу бы опознал физиономию командос: «Крайчек, мать твою!» — не будь он агентом Молдером. И, в третьих, круто бы поступил с бывшим напарником, ушедшим из ФБР в «полярные волки», — не будь он агентом Молдером.

Атак…

Выстрел!

— Пап?! Папа!!! Поздно.

Беспорядочная россыпь пилюль на кафеле. Распластанное тело. Предсмертная струйка крови изо уголка рта. Распахнутое окошко из ванной комнаты в непроглядную ночь.

— Па-а-ап…

Ну, скажи, скажи хоть слово, хоть что-нибудь!

— Прости меня, сын… Всё.

Агент ФБР предпочел бы услышать в качестве последнего слова жертвы иное. Кто стрелял? Куда сбежал? Сколько их было?

Здесь и сейчас — не агент ФБР. Здесь и сейчас — Фокс Молдер, сын, потерявший отца. Ужимки и прыжки, присущие агентам ФБР при исполнении, мужественные ужимки и акробатические прыжки в окошко за киллером, — не здесь, не сейчас. Пожалуйста, нет.

Он просто сын. Он в прострации. Он осторожно перенесет тело на диван, он укроет тело пледом, он подоткнет подушку. Папа просто заснул. Папа мирно спит. А сын сидит у изголовья и охраняет его сон. Он готов так просидеть долго, очень долго, вечность. Лишь бы по истечении вечности папа открыл глаза и окликнул: «Мальчик мой?»