Книга желаний (СИ) - Лесина Екатерина - Страница 67

— Ничего. Не приходи сюда больше, понятно?

— Пистолет верни.

— Обойдешься.

— Я… — следующие слова иначе, чем злостью нельзя было объяснить, — Я все равно их убью! Все равно… приду и…

— Иди, — совершенно спокойно ответил Вальрик, — только учти, в следующий раз я с тобой нянчится не стану.

— Ты… Ты не князь, а… ублюдок… подменыш чертов… — И отбежав от пещеры на приличное расстояние — кто знает, чего ждать от безумного князя, еще выстрелит в спину. — Фома швырнул камень. Не попал, отчего стало совсем уж тошно…

Почему люди такие уроды?

Визит Фомы не удивил. Говоря по правде, Вальрик с самого начала ожидал чего-то подобного, кожей чувствовал грядущие неприятности и оттого почти не спал, да и из пещеры старался выходить пореже, чтобы не пропустить визит мстителей. Вальрик был бы рад вообще не отлучаться, но… дрова, еда, да и просто ноги поразмять хотелось, от тупого сидения на одном месте неудержимо тянуло в сон.

Но время шло и ничего не происходило, да и Ильяс, еду приносивший, утверждал, будто люди поостыли, а Морли крепко держит всех в кулаке.

Фома… вот уж удивил, так удивил. Трус и книгочей. Пистолет он принес, о кольях позаботился, странно, что пули не серебряные. И ведь боялся монашек, до смерти боялся: руки ходуном ходили, сам трясся, как заяц, а туда же, зло искоренять…

Скорей бы уже они очнулись, ожидание сводило с ума. Вальрик чувствовал, что скоро на стены бросаться начнет от бездействия. Три дня прошло, а они как лежали, так и лежат. Коннован сказала, что максимум — это неделя, значит, осталось еще четыре дня пережить. Только бы получилось…

Пистолет, отобранный у Фомы, Вальрик спрятал: забавная игрушка, маленькая, на ладони помещается, детали гладенькие, тщательно подогнаны друг к другу и отполированы до блеска. В оружейной Вашингтона такого не встречалось. Значит, либо Фома действительно не побрезговал кандагарским оружием, либо Святой престол выставляет на продажу не все оружие, которое добывается в старых тайниках… по закону-то копатели обязаны продавать все Храму, и продают ведь, потому как кому охота разрешения лишаться и с Инквизицией проблемы иметь? Никому. Но тогда как в Вашингтоне Аркан очутился? Неужто с позволения Его святейшества?

Лента казалась совершенно безжизненной, но Вальрик чувствовал ее недовольство. Аркан подчинился воле хозяина, хотя и не понимал, как это человек выпустил на волю того, кому надлежало сидеть на цепи. Аркан нашептывал, что еще не поздно все исправить, что превращение завершено и жизни Рубеуса больше ничего не угрожает… что момент подходящий… Аркан возмущался бездействием князя и желал снова подчинить себе вампира. Аркан диктовал свою волю.

Наверное, следовало бы подчиниться. Это благоразумно, ибо никто не знает, как поведет себя Коннован. Это правильно. Это нечестно. И Вальрик ждал. Он не хотел обманывать, ведь Рубеус учил, что хороший правитель всегда держит данное слово.

Вальрику очень хотелось стать хорошим правителем, таким, как Уранг Сильная рука. Чтобы враги боялись, соратники ценили, певцы сочиняли песни, а монахи описывали блистательные победы в своих книгах. И чтобы годы спустя, когда человеческая жизнь оборвется, с ней не оборвалась бы и память. А еще чтобы какой-нибудь мальчишка, слабый и одинокий, мечтал стать таким, как Вальрик.

Эти мысли были тайной. Вальрик их стыдился, ведь жажда славы — это грех, но совсем отказаться от детской мечты не хватало сил.

Уранг Сильная рука не стал бы размышлять над тем, что честно, а что нет.

Власть — это ответственность. Ради этой ответственности, ради людей, доверивших ему свои жизни, Вальрик не имеет права отпустить Коннован. Он достал из кармана ленту.

Страшно. Стыдно. Она спит, лицо тонкое, нежное, красивое. Он раньше не замечал, насколько она красива… Пожалуй, красивее всех девушек, которых ему когда-либо доводилось видеть… Волосы легкие, как пух одуванчика, а ресницы пепельные. В ее лице нет ярких красок. Ее лицо дышит нежностью…

Коннован возненавидит его… Желтая лента напряглась, она рвалась из руки Вальрика, она чуяла холодную кожу, к которой жаждала припасть.

Ошейники носят рабы и собаки.

Он должен. Ради людей.

Всего-то приложить к шее и отпустить. Просто. Очень-очень просто…

Удар в грудь отбросил Вальрика в угол пещеры. Черт побери, больно же!

Из сна я выходила тяжело. Не знала, что так будет. Впрочем, если бы и знала, то не отказалась бы. Разве отказываются от свободы? А что плохо, так потерплю. Рядом бьются чужие сердца, главное задает ритм: медленно, лениво, с какой-то невероятной натугой, которую сложно описать словами, будто бы его вынудили перекачивать не кровь, а тягучий летний мед, а два других поддерживают, подгоняют, чуть торопят и хочется помочь, подтолкнуть. Нельзя.

Теперь ощущаю и звуки. Шорох, шелест, чье-то дыхание, чьи-то мысли… не мысли, всего-навсего намерения, но они окрашены в неприятные красно-бурые цвета. Черный и красный означают злой умысел и агрессию. А слабая зеленая пленка — это угрызения совести.

Откуда я это знаю?

Карл. Карл меня научил чувствовать людей. А Аркан так долго подавлял эту способность, что я почти забыла о ней.

Чужое сердце запнулось и сбилось с ритма.

Рубеус. Брат Рубеус. Воин Рубеус. Да-ори. Теперь мы связаны кровью, но я отчего-то не испытываю радости. Интересно, Карл радовался моему появлению? Никогда раньше не задумывалась. Все-таки я не удержалась и осторожно пришпорила сердце. Кровь должна циркулировать быстрее, например, как у меня.

Человек наклоняется, в его руке красной лентой лежит зло. Человек колеблется, не решаясь сделать то, что собирался. Синие оттенки — долг. Зеленые — совесть. Похоже на радугу.

Человек кончиками пальцев касается щеки, и я окончательно просыпаюсь.

Вальрик. Ошейник в руке. Подло. Тело действует само: удар ногами в грудь и князь падает.

Ненавижу нечестную игру, но чего еще ждать от человека. Он поднимается, слава Богу не убила… хотя почему слава Богу? Я же свободно, я могу… Нет, я там что-то обещала… Ладно, потом разберемся. Проклятье, сил не осталось совершенно, зато тяжесть, сковывавшая тело, отступила. Я лежала на полу, чувствуя спиной каждый камень, каждую трещину, каждую пылинку. Бог ты мой, теперь понимаю, почему да-ори так редко прибегают к этому методу. Может быть, использование сыворотки и упрощает процедуру, но сомневаюсь, что неприятные ощущения исчезают полностью.

Пытаюсь подняться, но закоченевшие мышцы подчиняются с трудом, дико хочется есть, неважно что, лишь бы съедобное, меня мутит от голода.

— Получилось? У тебя ведь получилось? — Вальрик помогает сесть и даже подкладывает под спину свой плащ, надо же какой заботливый, будто бы не он пару минут назад собирался посадить меня на Аркан. Хочу ответить, но раскинувшаяся во рту пустыня гасит звуки.

— Пить?

Киваю в ответ и получаю целую флягу холодной воды, господи, какая же она вкусная… еще бы поесть для полного счастья.

— Получилось?

— Получилось. Кажется. — Все-таки я в первый раз совершаю подобное превращение, да еще в условиях, далеких от лабораторных, поэтому результат, мягко говоря, сомнителен. Но сердце бьется, и основное, и дополнительные, я чувствую ритм так же ясно, как свой. А еще чувствую дыхание — межреберные мышцы растягивают легкие, и тут же медленно сжимаются, выталкивая отработанный воздух — и неровный, на грани пробуждения сон. И эмоции, целый котел чужих эмоций. Карл рассказывал о существовании этой связи, без которой превращение невозможно, но я не думала, что она настолько… яркая.

— Там… мясо. Хочешь? — Вальрик не знал, о чем говорить дальше. Выглядит хуже некуда, удивительно, как на ногах держится: красные от недосыпания глаза, редкая щетина — непонятно, когда только успела отрасти — и болезненный серый оттенок кожи.

— Сколько дней… прошло.

— Четыре. Ну с того вечера, когда ты просыпалась, а вообще семь, наверное. А с ним точно все в порядке?