Первый человек в Риме - Маккалоу Колин - Страница 98

— Да, конечно.

У дверей она обернулась, чтобы поклониться Котте и Рутилии. Видно было, что девушка находится в сильном замешательстве.

— Как долго я смогу размышлять?

— Ну, торопиться некуда, — успокаивающе сказал Котта. — В конце января тебе исполнится восемнадцать. До твоего совершеннолетия не может идти никакого разговора о браке. Как видишь, время еще есть.

— Спасибо, — молвила она и вышла.

Ее собственная маленькая комната выходила в атрий и потому была без окон. Из предосторожности семья не позволяла единственной дочери спать в каком-либо другом, менее защищенном месте. Впрочем, ей, единственной девочке, многое позволялось, и она могла бы вырасти весьма испорченной, будь в ней к тому хоть малейший задаток. К счастью, этого не случилось. В семье бытовало убеждение, что Аврелию ничем не испортишь, — в ней не было ни капли жадности или зависти, которые могли бы подтолкнуть ее на скользкую дорожку.

Родители чувствовали, что их единственной дочери нужен собственный укромный уголок, порога которого не переступает юноша. Тогда из темной кубикулы ее переселили в небольшую, но очень светлую комнату с отдельным выходом в сад перистиля. Здесь она и обитала со своей служанкой Кардиксой. Когда Аврелия выйдет замуж, верная служанка вместе с нею уйдет в дом мужа.

Кардиксе достаточно было мельком взглянуть на лицо вошедшей Аврелии, чтобы понять: произошло нечто важное. Но она промолчала. Да и не надеялась она, что хозяйка поделится с нею новостью. Отношения между госпожой и служанкой были добрыми, но не настолько доверительными и уж тем более не фамильярными. Поняв, что Аврелии требуется побыть в одиночестве, Кардикса незаметно вышла.

Комната отражала вкусы своей владелицы: вдоль стен тянулись полки с книжными свитками, на столе лежали отточенные грифели, восковые таблички и костяные стилосы для письма, спрессованные плитки сепии ожидали, когда их, растворив в воде, превратят в чернила; чернильница с крышкой; полная коробка великолепного песка для присыпания только что написанного, счеты.

В одном углу стоял настоящий ткацкий станок. Стена за ним была увешана полотнищами шерстяной ткани разной плотности и цвета: красные и пурпурные, голубые и зеленые, розовые и кремовые, желтые и оранжевые — Аврелия сама ткала их, сама подбирала изысканные оттенки для своих одежд. На станке же обычно лежала тонкая огненно-красная ткань из тончайшей шерстяной пряжи — покрывало, заранее приготовленное ко дню свадьбы. Шафрановая ткань для платья невесты ждала своего часа. Считалось дурной приметой начинать кроить и шить платье до того, как будет полностью оформлен брачный договор.

Имея талант к работе по дереву, Кардикса уже наполовину закончила резные украшения для дверной ширмы. Изготовлены они были из редкостных африканских пород. Кусочки полированного камня — сарда, яшмы, карнелина и оникса, — из которых она намеревалась выложить на ширме листья и цветы, были бережно завернуты и сложены внутри резной деревянной шкатулки — одного из ранних образцов ее искусства.

Аврелия закрыла ставни, но решетки оставила открытыми, чтобы свежий воздух проникал в комнату. Ей никого не хотелось видеть — ни служанку, ни младших братьев. Смущенная и озабоченная, она уселась за стол, положила руки на столешницу и глубоко задумалась.

Как бы поступила на ее месте Корнелия — мать Гракхов?

Она была для Аврелии высшим образцом. Как бы поступила Корнелия, мать Гракхов? Что подумала бы Корнелия, мать Гракхов? Так она ежечасно обращалась к своему идеалу. Корнелия была идолом Аврелии, эталоном, по которому девушка сверяла свои поступки.

Среди свитков, выстроившихся на полках ее комнаты, были все опубликованные письма и заметки матери Гракхов и все работы, в которых хотя бы упоминалось имя Корнелии.

Кем же она была, эта Корнелия, мать Гракхов? Она была всем тем, чем должно быть знатной римлянке.

Младшую дочь Сципиона Африканского, победителя Ганнибала, ее в девятнадцать лет выдали замуж за очень знатного человека — Тиберия Семпрония Гракха, которому было тогда сорок пять. Ее мать, Эмилия Павла, была сестрой великого Эмилия Павла.

Двадцать лет Корнелия оставалась безупречной женою Тиберию Семпронию Гракху. Она подарила мужу двенадцать детей. Гай Юлий Цезарь, пожалуй, счел бы, что из-за смешения двух очень древних кровей — Корнелиев и Эмилиев — дети ее рождались слабыми. Но Корнелия упорно выхаживала каждого ребенка — и сумела спасти троих из них. Первой из выживших детей была девочка, Семпрония, вторым — мальчик, унаследовавший имя отца, Тиберий. Последнего сына Корнелии звали Гай. Достойная дочь своего великого отца, преклонявшегося перед всем эллинским, Корнелия была прекрасно образована и сама обучала своих детей.

Когда ее муж умер, многие хотели жениться на вдове Гракха, ибо та умело управляла хозяйством, да и рожать еще могла. К тому же привлекали ее знатность и довольно большое состояние. Среди претендентов на ее руку был даже сам Птолемей Эвергет — бывший царь Египта, сохранявший власть над Киренаикой. Он провел в Риме долгие годы изгнания — после его бегства из Египта и до восстановления в царских правах (это произошло через девять лет после смерти Тиберия Гракха). Занимался Птолемей Эвергет в Риме тем, что забрасывал Сенат жалобами и подкупал власть предержащих, дабы те помогли ему в конце концов вернуть египетский трон.

Царь Птолемей был на восемь лет моложе тридцатишестилетней вдовы и не так безобразно толст, как впоследствии.

Он добивался ее руки столь долго и настойчиво, как будто речь шла по меньшей мере о возвращении царства. Но даже египетский владыка успеха не имел… Корнелия, истинная римлянка, не могла принадлежать какому-то там иноземному царьку, как бы богат и могуч он ни был.

Более того. Мать Гракхов решила, что настоящая знатная римлянка, овдовев, вообще не должна вторично выходить замуж. И поклонник за поклонником получали вежливый отказ. Вдова предпочитала одна растить детей покойного Тиберия Семпрония Гракха.

Когда ее старший сын, народный трибун Тиберий Гракх, был убит, она держалась с поразительным мужеством и не обращала внимания на слухи о причастности ее двоюродного брата Сципиона Эмилиана к этому убийству. Не трогала ее и смертельная ненависть, вспыхнувшая между Сципионом Эмилианом и его женой — ее дочерью Семпронией. Не тронула ее и загадочная смерть Сципиона Эмилиана, который, опять же по слухам, был убит своей собственной женой — ее дочерью Семпронией. Невозмутимая, добродетельная, Корнелия осталась одна со своим последним, со своим дорогим сыном Гаем Гракхом — воспитывала его и готовила к политической карьере.

Однако когда ей исполнилось семьдесят, Гай Гракх пал жертвой насилия. Все решили, что этот страшный удар сломит Корнелию, мать Гракхов. Но — нет. В знак траура она ходила с непокрытой головой, но продолжала жить — овдовевшая, потерявшая двух прекрасных сыновей. Оставалась еще дочь, Семпрония, — но и та после совершенного ею преступления озлобилась и затворилась от людей.

— Я должна вывести в жизнь мою дорогую маленькую Семпронию, — твердила Корнелия, сосредоточив все свои интересы на крошечной дочери Гая Гракха.

Из Рима она уехала, поселилась в огромной вилле в Мизене, ставшей эталоном вкуса и изящества. Друзья долго уговаривали ее не утаивать от потомков свои письма и статьи, и здесь, на вилле, она наконец собрала свое эпистолярное наследие и великодушно позволила старому Сосию из Аргилета опубликовать его. Личность автора ярко отразилась в этих заметках — остроумных, изящных, обаятельных и весьма содержательных. В Мизене Корнелия закончила и свои записки.

Когда Аврелии было шестнадцать, а матери Гракхов — восемьдесят три, Марк Аврелий Котта с Рутилией, проезжая через Мизену, нанесли Корнелии визит. С ними были все их дети, включая надменного Луция Аврелия Котту, который в свои двадцать шесть держался от семьи особняком. Детям велели вести себя скромнее весталки и сосредоточеннее кота перед прыжком: не суетиться, не качаться на стульях, не пинать друг друга ногами — под страхом смерти!