На критических углах - Михайлов Виктор Семенович - Страница 19

Возвращаясь с купанья, первую остановку машины сделали подле городка.

Евсюков перелез через кузов, спрыгнул на землю, и, увидев прошедшую мимо санитарную машину, вспомнил свой разговор с Ярцевой на аэродроме. Он сунул руку в карман комбинезона, но… записки в кармане не оказалось. Техник обшарил все карманы тужурки и брюк, но записки нигде не было, хотя он хорошо помнил, что положил ее в правый карман комбинезона. Все еще оглядываясь, словно он мог уронить ее, эту записку, здесь, на дороге, и фальшиво насвистывая «Одинокую гармонь», Евсюков медленно пошел в городок. Закуривая на дороге, он уронил пачку «Астры», нагнулся, чтобы собрать рассыпавшиеся сигареты, и вдруг вспомнил, даже присев от неожиданности: десять дней назад, возвращаясь из города поздно ночью, он обнаружил на своем столе большой пакет, завернутый в газету. Поверх пакета лежала записка, написанная на таком же желтом листке бумаги, тем же косым и острым почерком: «В день рождения от друга».

Евсюков развернул пакет и обнаружил сто пачек сигарет «Астра». Его не удивило то, что этот пакет оказался в закрытой на ключ комнате: дверные замки во всех домах гарнизонного городка были одинаковы. Но день его рождения знали немногие, и такое внимание тронуло его.

«Если записка, брошенная в окно гауптвахты, написана не Ярцевой, — думал он, — то кто же и зачем вызвал его в санчасть и сделал этот щедрый подарок?» Теперь он уже не сомневался, обе записки были написаны одной рукой. «Надо посоветоваться с Павлом», — решил Евсюков, поднялся и пошел в столовую: было время обеда.

Между Евсюковым и Павлом Левыкиным установились не то чтобы дружеские, но, во всяком случае, добрые отношения. Левыкин был одинок, не пил, вел скромный образ жизни, разумеется, у него водились деньги. Евсюков жил не по средствам. В полку не было офицера, которому бы он не задолжал. Левыкин был единственным человеком, к помощи которого еще мог прибегнуть Евсюков.

В столовой Евсюков встретил Левыкина и, пользуясь тем, что народу было мало, подсел и нему. Он был еще под впечатлением своего открытия и рассказал историю двух анонимных записок. Это заинтересовало Левыкина. После обеда они вышли в садик, сели на лавочку, закурили. Подумав, Левыкин сказал:

— Ты, Марк, обратил внимание на то, как усилили охрану техники на стоянке? У склада горючего поставлено дополнительно четыре поста охраны и даже у входа в гарнизонный городок установлен пост.

— Нет, не заметил, — удивился Евсюков.

— Можешь мни поверить, это все неспроста. Когда в полку создается такая тревожная обстановка, твои записки тоже кажутся не случайными. Сколько стоит пачка сигарет «Астра»?

— Два шестьдесят… — приходя во все большее недоумение, ответил Евсюков.

— Вот и подумай, Марк. Ты — не девушка. Кто тебе преподнес такой подарок в двести шестьдесят рублей?

— Что же делать? — растерявшись, спросил Евсюков.

— Я бы на твоем месте взял эти записки…

— Одной уже нет, где-то затерялась.

— Вот шляпа! — обозлился Левыкин. — Возьми хоть ту, что еще уцелела, и отправляйся сейчас же к замполиту и все расскажи.

— К майору я не пойду.

— Почему?

— Да после этой истории с бустером… Вот веришь, Паша, говорю тебе, как товарищу, — рабочую смесь я залил полностью и бустер опробовал! — Помолчав, Евсюков с надеждой спросил: — Паша, а? Может быть, ты сам сходишь к майору? Я с начальством говорить не мастер…

— С девушками языки чесать ты мастак! Ну хорошо, — решил Левыкин. — Давай эту записку, пойду я к майору Комову.

Комов вышел из кабины грузовика у штаба и увидел Авдотью Ивановну, которая давно его дожидалась. Он поздоровался с женщиной и пригласил ее в штаб.

Авдотья Ивановна вошла за Комовым в кабинет, держа в обеих руках хозяйственную сумку, присела на кончик стула и, поджав губы, посмотрела на замполита жестким, недобрым взглядом.

— Опять, Авдотья Ивановна, что-нибудь случилось в общежитии холостяков? — спросил ее Комов.

— У нас в общежитии, товарищ майор, как я приняла хозяйство, никаких происшествиев не случается. И с Мишей Родиным, царствие ему небесное, — она шумно втянула в себя воздух, отчего ее лицо приняло плаксивое выражение, — чепе[7] случилось не в общежитии, а в лесу.

— Что же произошло у вас?

— Товарищ майор, нехорошо это получается. Сегодня девятый день, как похоронили Родина. На кладбище надо сходить, помянуть покойного.

— Что же, Авдотья Ивановна, по-вашему, выходит, панихиду заказывать?

— Зачем панихиду?! — обиделась она. — По русскому обычаю на кладбище надо сходить, цветы положить на могилу, добрым словом помянуть человека.

— Хорошо, Авдотья Ивановна, спасибо, что напомнили, я сейчас вызову машину, и мы с вами съездим…

— Я-то уже была, цветы возле могилки посадила.

— Сегодня обязательно схожу. Надо плиту надгробную заказать, я поговорю с командиром.

Авдотья Ивановна встала, поклонилась от порога и вышла из кабинета.

Только под вечер Комову удалось освободиться; он наскоро пообедал в столовой технического состава, вышел из городка и полем по узкой, едва заметной тропе направился к кладбищу. Тропа вилась по ложбинам и взгоркам, поросшим диким пыреем, сурепкой и красноватыми метелками чернобыльника. Майор шел и думал о Мише Родине, о первой с ним встрече под Липецком и ясно, точно это случилось только вчера, вспомнил один из эпизодов войны: ночью он, Комов, вылетал на Су-2 бомбить в Кочетках штаб гитлеровской дивизии. Вернулся, едва дотянув машину до аэродрома: осколком выбило два цилиндра. Сержант Родин принял у него самолет и спросил: «Ну как, товарищ командир, Кочетки?» Он ответил: «Больше нет Кочетков на карте!» И Родин, с трудом сдерживая волнение, сказал: «Это хорошо, стало быть, нет и штаба, — и, помолчав, добавил: — Был в Кочетках у меня, однако, домик и жена… ребенок…»

«Да, никого не осталось, — подумал Комов, — только мы, друзья его, а похоронили — и забыли человека».

Комов легко разыскал могилу Родина под большой развесистой липой. Заботливой рукой Авдотьи Ивановны здесь были посажены астры и анютины глазки, а на могильном холмике лежал большой букет васильков. Цветы еще не успели завять. Кто-то совсем недавно был здесь и принес васильки.

Майор договорился с кладбищенским сторожем об уходе за могилой и, сам не зная как, очутился подле боковой калитки: его неудержимо тянуло на лесную дорожку, где их с Леной застала гроза.

Комов шел чернолесьем. По мере того как он приближался к ручью, волнение его росло. Он несколько раз останавливался, прислушиваясь к своему сильно бьющемуся сердцу.

Когда расступился лес, Комов увидел на противоположном высоком берегу ручья Лену. Она сидела так же, как и тогда, устремив пристальный взгляд в заводь, только платье на ней было красное, а позади нее, видное сквозь просеку, садилось ярко-багровое солнце.

Некоторое время он стоял, прислонясь к дереву, и смотрел на Лену, затем перешел по камням ручей, поднялся на пологий берег и сел рядом с девушкой.

Лена не удивилась приходу Комова, точно ждала его, хотя все это время они не виделись и со времени их встречи здесь, у ручья, прошло много дней.

Теперь Комов увидел, что к волосам девушки были прикреплены несколько голубых васильков.

— Вот странно, Анатолий Сергеевич, — словно продолжая давно начатый разговор, сказала она, — я только подумала: «Как было бы хорошо, если бы вы были здесь, рядом со мной!», и вот вы пришли. Мне с вами удивительно хорошо и спокойно. Когда я вас долго не вижу, жизнь представляется мне дорогой на ветру: я иду, и встречный ветер сбивает с ног, но приходите вы, и становится тихо, безветренно и спокойно.

То, что говорила Лена, отдавало литературой, и Комов это понимал, но в то же время в словах ее было много тепла и искренности.

— Скажите, Лена, к вам, в Нижние Липки, приходили женщины из гарнизонного городка? — спросил Комов.

7

 ЧП - чрезвычайное происшествие.