В Помпеях был праздник - Моисеева Клара Моисеевна - Страница 27

27

— Вот это я давно заметил, отец, — рассмеялся Антоний. — Однако скажи мне, как случилось, что нечестные магистраты терпели такое разоблачение? Ведь Катон громогласно называл их ворами!

— Он был умен и смел. Его боялись. Сохранилось множество его речей, которые говорят об этом. Все знали, что с Катоном опасно иметь дело. Он то и дело привлекал к суду тех, кто его обидел хоть единым словом.

— Позволь, отец, но ведь из речей видно, что он обижал великое множество людей.

— Я думаю, что его боялись именно потому, что он всегда выходил победителем благодаря своему красноречию. Тогда, как и сейчас, красноречие имело великую силу. Не случайно, сын мой, я пытался устроить тебя в школу красноречия. Я и теперь не теряю надежды приобщить тебя к этому великому искусству. Человек, не владеющий языком и не умеющий четко и выразительно передать свою мысль, очень многое теряет. Мне известны случаи, когда люди в высшей степени образованные и мыслящие остались безвестными только благодаря своему косноязычию.

— Отец, не хочешь ли ты сказать, что я страдаю косноязычием? Мне кажется, это невозможно хотя бы потому, что я не только твой ученик, но и верный последователь. Ведь и Рим, и Неаполь, и Помпеи знают о красноречии Манилия Тегета.

— Я польщен, Антоний, но вернемся к нашему разговору о Катоне. Скажи мне, как ты воспринял его вещи?

— Самым лучшим образом. Я верю каждому его слову. И несмотря на то что он чрезмерно часто изобличал людские пороки и как будто мог ошибиться, он кажется мне безупречным.

— Я бы остерегался кого-либо назвать безупречным. История говорит нам о том, что безупречных людей не бывает. У каждого есть свои грехи, и каждый имеет хоть маленькие достоинства.

На этот раз отец и сын много говорили на тему, излюбленную Антонием, — о поисках истины. Отец то и дело цитировал великих предков, которые отдали свою жизнь науке, пытаясь разрешить неразрешимое. А сын, словно губка, впитывал в себя бесчисленные цитаты, стараясь запомнить строки знаменитых поэтов, изречения известных философов и мудрые пророчества ученых.

— Мысли ученых так же противоречивы, как и поступки их в жизни, — говорил Манилий Тегет. — Вот если вспомнишь Сенеку, стихи которого тебе понравились, то прежде всего ты содрогнешься от мысли о том, что этот умный и талантливый человек, прославленный далеко за пределами Рима, Луций Анней Сенека, воспитал величайшего из всех тиранов — Нерона.

— Когда я читаю стихи Сенеки, отец, я никак не могу понять: неужели этот умный и образованный воспитатель не увидел, каким растет его воспитанник? Ведь он мог заметить его наклонности еще в детстве, когда Нерон был просто сыном Агриппины и не знал, будет ли он императором. Как это случилось, отец?

— Боюсь, что на этот вопрос не смог бы ответить и сам Сенека, если был бы жив. Мне известно, что отец Сенеки, знаменитый своими трудами о римских риторах, дал сыну блестящее образование. Сенека был поклонником философии Платона и хорошо знал Эпикура. Не думаю, чтобы он продал свою душу деспоту, забыв об этих великих философах.

— А может быть, продал? — спросил с любопытством Антоний, сверкая глазами и улыбаясь. — Говорят, что его состояние достигло трехсот миллионов сестерций. Небывалое состояние… Может быть, оно заставило его молчать, когда он видел чудовищные пороки Нерона, когда он узнал об отравлении Нероном сводного брата Британника и когда ему, Сенеке, стало известно, что его воспитанник Нерон убил собственную мать, Агриппину…

— Никто не ответит тебе на этот вопрос, Антоний. Одно могу сказать: богатство не принесло радости Сенеке. Жизнь его кончилась печально. Воспитанник его, Нерон, предложил своему великому учителю избрать род смерти, и мужественный философ покончил с собой.

— Возможно, что Сенека никогда не расставался с мыслью о смерти и разрушении. Я помню, я читал очень печальные строки. Мне кажется, что только в отчаянии можно предсказать столь страшный конец всему миру, как это сделал Сенека.

— Напрасно ты не запомнил эти строки, сын… Вот они:

Все, что мы видим вокруг, пожрет ненасытное время;Все низвергает во прах; краток предел бытия.Сохнут потоки, мелеют моря, от брегов отступая,Рухнут утесы, падет горных хребтов крутизна.Что говорю я о малом? Прекрасную сень небосвода,Вспыхнув внезапно, сожжет свой же небесный огонь.Все пожирается смертью; ведь гибель — закон, а не кара.Сроки наступят — и мир этот погибнет навек.

Поистине в душе его были мрак и безысходность. Может быть, потому он так ценил богатство и стремился сейчас, немедленно украсить свою жизнь возможно лучше, зная, что она будет очень короткой…

Отец и сын долго еще вспоминали поэзию и прозу Сенеки и размышляли над его печальной судьбой. И то, что Антонию казалось удивительным, Манилий Тегет почему-то умел рассмотреть по-своему и доказать, что все происшедшее в жизни талантливого поэта было неизбежным. Неизбежным не только по воле богов, но и по воле злого случая, который сделал уроженца Кордуба воспитателем тирана.

— Всем известно, — говорил отец, — что отчаяние философа было вполне обоснованно. Ведь это нешуточное дело — когда придворные обвиняют в алчности и захвате имущества римских граждан. Они в лицо бросали ему упреки, что вся жизнь его противоречит его философии. Сенеке пришлось писать целые трактаты в свою защиту. Если хочешь, посмотрим его трактат «О счастливой жизни».

И философ стал перебирать свитки, сложенные на мраморных столиках рядом с его ложем. Он нашел свиток «О счастливой жизни» и подал его Антонию.

«Мне говорят, что моя жизнь не согласна с моим учением. В этом в свое время упрекали и Платона, и Эпикура, и Зенона. Все философы говорят не о том, как они сами живут, но как надо жить. Я говорю о добродетели, а не о себе, и веду борьбу с пороками, в том числе и со своими собственными: когда смогу, буду жить как должно. Ведь если бы я жил согласно моему учению, кто бы был счастливее меня, но и теперь нет основания презирать меня за хорошую речь и за сердце, полное чистыми помыслами… Про меня говорят: „Зачем он, любя философию, остается богатым, зачем он учит, что следует презирать богатства, а сам их накопляет? презирает жизнь — и живет? презирает болезни, а между тем очень заботится о сохранении здоровья? называет изгнание пустяком, однако, если только ему удастся, — состарится и умрет на родине?“ Но я говорю, что все это следует презирать не с тем, чтобы отказаться от всего этого, но чтобы не беспокоиться об этом. Мудрец не любит богатства, но предпочитает его бедности; он собирает его не в своей душе, но в своем доме…»

Антоний дважды внимательно прочел строки Сенеки, написанные в защиту чести и достоинства ученого. Прочел и призадумался.

— В чем же истина, отец? Кто прав? Когда я пытаюсь понять противников Сенеки, я думаю, что они справедливо осуждают его. А когда я читаю его речи, я восхищаюсь справедливостью его суждений. И получается, что каждый из них прав по-своему. А я не могу постичь истину… Где же она?

— Мудрецы говорят, что в спорах рождается истина, — ответил отец, — но, должен признаться, что она еще не родилась. Она удивительно переменчива, эта непостижимая истина. Иной раз удивляешься, как она неуловима и таинственна. Одно тебе скажу, сын: за долгие годы я постиг малое. Я узнал, что удовлетворение может дать только повседневный и неутомимый труд. И бывает иной раз, что в долгих и тяжких исканиях перед тобой вдруг сверкнет крупица истины и тут же затеряется в бесконечных спорах и противоречиях. Но почему мы говорим о Сенеке, когда ты пришел ко мне с цитатой из Катона Старшего? Раз мы начали с него, то я напомню тебе одну его мысль, это весьма любопытное его сравнение жизни с железом. Он говорит: «Если железо употреблять в дело, то оно стирается, а если не употреблять, то оно ржавеет. Так и жизнь от работы изнашивается, а без работы вялость и лень приносят более вреда, чем работа».