Княгиня Ренессанса - Монсиньи Жаклин - Страница 22

– Стать личным советником князя Фульвио Фарнелло? – сказал гость задумчиво.

– Именно так.

Человек тяжело вздохнул:

– Ах, монсеньор, вы появились слишком поздно. При этих словах брови князя Фарнелло нахмурились.

– Значит ли это, что вы снова кому-то принадлежите?

– Увы, это так, монсеньор… принадлежу смерти… Мне уже недолго осталось. С каждым днем я становлюсь все слабее, и предложение, сделанное мне вашей светлостью, наполняет меня одновременно и радостью, и печалью. Италию ждут тяжелые времена, и мне б хотелось изо всех сил помочь вашей светлости…

В комнате наступило тяжелое молчание. Слышно только, как потрескивают свечи.

– Мой врач один из лучших и может помочь вам, Никколо.

Странный посетитель оборвал Фульвио выразительным жестом, говорившим: «бесполезно».

– Мне кажется, я угадал, что вас терзает, Фульвио… Таков, увы, удел всех итальянских князей. Подлинно великий князь, мой дорогой друг, если вы позволите мне вас так называть, в политике должен принимать во внимание лишь стоящие перед ним цели, не давая воли моральным предрассудкам… Без малейших угрызений совести он должен жертвовать всем, что окажется на его пути к достижению цели. Не доверяйте никому и ничему, князь Фарнелло! Не доверяйте своей семье, своей жене и своим детям, если они у вас есть! Не доверяйте самому себе!

Помните, что в итоге вы обнаружите больше преданности и преимуществ в тех людях, которые в начале вашего правления казались вам подозрительными, а не в тех, кто поначалу вызывал ваше доверие.

Не доверяйте своему исповеднику…

Не доверяйте своему сну, своему лицу, своему взгляду, своим мыслям…

Научитесь постоянно их скрывать! Улыбайтесь тем, кого ненавидите, не сближайтесь с теми, кого цените! И помните всегда о той бесценной пользе, которую можно извлечь как из древних, так и новейших событий. Они говорят о том, что всякому новому правителю легче добиться дружбы тех, кого устраивал прежний режим и кто из-за этого был его врагом, чем дружбы людей, ставших его друзьями и помогавших свергнуть ненавистную им власть…

– Вы хотите сказать, Никколо, что мне следует больше доверяться моим врагам французам, чем испанцам и англичанам… нашим союзникам? – прошептал Фульвио.

– Я хочу сказать то, что сказал. Ваша светлость может толковать сказанное сообразно происходящим событиям. Только не впадайте в роковую ошибку, не позволяйте себе проникнуться к кому бы то ни было искренним доверием, дружбой и особенно любовью. Вот, монсеньор, завет, который из глубокого уважения может оставить вам несчастный Макиавелли.

С этими словами мужчина встал, но тут же согнулся от сильного приступа кашля. Князь Фарнелло с теплотой и участием поддерживал больного, пока тот кашлял кровью в маленький таз.

– Я проведу вас по нормальной лестнице, – сказал Фульвио, когда Никколо Макиавелли немного успокоился.

– Ни в коем случае, монсеньор, – запротестовал гость, утирая обильный пот со лба. – Англичанин может увидеть меня, и это вызовет у него подозрения. Но вашей светлости надо не будить, а, напротив, всячески усыплять его сомнения и сжимать его в руке, как змею.

Говоря эти слова, старый человек хитро улыбался.

– Я поднялся по приставной лестнице и спущусь по ней. Прощайте, монсеньор, пусть ваша светлость постарается использовать мои теории в практике… И тогда в чистилище, которого мне не избежать за все мои грехи, я смогу порадоваться…

Князь и его гость исчезли из поля зрения, и Зефирина поняла, что они подошли к окну. Осторожно, стараясь не шуметь, она тоже соскочила со своего насеста.

«Какой макиавеллический человек!» – подумала Зефирина не подозревая, что изобрела новое слово.

«Улыбаться тем, кого ненавидишь, не сближаться с теми, кого ценишь… не доверять никому… опасаться всех, даже самого себя».

Задумавшись, Зефирина поглядела в окно. Следуя за Паоло, сгорбленный силуэт удалялся от гостиницы. Молодая женщина жалела, что ей нельзя последовать за ночным посетителем. А как бы хотелось поговорить, поспорить, высказать свои мысли в захватывающей беседе с этим мыслителем!

«Что это, досужие разглагольствования… политические бредни непревзойденного циника? А, может, гениального теоретика, которому удалось изобрести, синтезировать новую систему управления?»

Зефирина улеглась в постель с совершенно окоченевшими ногами. Зато разум ее кипел от всего, что она наслушалась. В конце концов она все же уснула с успокоительной мыслью: «Больше со мной ничего не случится… Завтра мы едем в Рим… В вечный город Рим…»

Глава XII

ЛИТЕРАТУРНЫЙ НАТИСК

– Salut… Saucisse!

Болтовня Гро Леона разбудила Зефирину. Мадемуазель Плюш принесла ей бульон из куропатки.

Хорошо отдохнувшая, со свежей головой, Зефирина брызнула несколько капель винной эссенции на лицо и руки. Потом попросила заплести ей волосы в одну косу, так удобнее в дороге, и уложить ее на голове, а сверху прикрепить тоненькую сеточку, усыпанную золотыми бусинками. Выглядело просто и очень красиво.

Сунув ноги в модные венецианские туфельки, Зефирина надела принесенную камеристкой короткую рубашку, нижнюю юбку со шнуровкой и особые дамские пантолончики с утолщениями на бедрах.

– Какая у вашей светлости красивая фигура! – восхищалась Эмилия, в то время как Зефирина упиралась в спинку кровати, чтобы легче было ее шнуровать.

Затянутая так, что едва дышала, она стала размышлять, какой надеть костюм: французский, итальянский или испанский. Последний был особенно в моде у дам из высшего общества. Поколебавшись немного, Зефирина достала из баула черный дорожный костюм, отличавшийся изысканной иберийской простотой. Она тут же надела «сайю», состоявшую из двух частей: «вакеро», приталенного жакета с отстегивающимися рукавами, и «баскинас», трех нижних юбок, каркас которых более эластичен, чем фижмы, но с обручем внизу. Поверх них была надета «ропа», юбка, расширяющаяся книзу и позволяющая без труда ходить и садиться. «Ребато», кружевной воротник, удерживаемый в стоячем положении проволочным каркасом, изящно обрамлял ее лицо, а черная мантилья, наброшенная на золотые волосы, завершала туалет.

Окончательно одетая Зефирина, в сопровождении Плюш, Эмилии, Гро Леона, Пикколо и, на всякий случай, Аристофана, спустилась во двор гостиницы.

Фульвио и Мортимер ждали ее у кареты.

Решив прямо с утра применить на практике ночные советы мессира Макиавелли, Зефирина одарила князя, своего мужа, ослепительной улыбкой, а герцога Монтроуза удостоила лишь вежливым кивком головы.

Онемевший Фульвио и удрученный Мортимер поднялись вслед за нею в карету, а Плюш и Эмилия заняли места в одной из трех хозяйственных повозок кортежа.

Несколько лье сидевшие в карете ехали почти молча, чему, впрочем, причиной мог быть слишком ранний час. Каждый из троих или дремал, или предавался собственным мыслям.

Даже Гро Леон, и тот молчал!

Сидя рядом с князем Фарнелло, напротив Мортимера де Монтроуза, Зефирина, расслабленная мерно раскачивающейся каретой, рассматривала затуманенным взором мелькавший перед нею пейзаж.

Даже ясное утреннее небо вызывало у нее восхищение, которое с некоторых пор она испытывала вообще к Италии. Как прекрасны залитые солнцем поля и равнины, окружающие Флоренцию! Отчего Зефирину так трогало очарование этих земель, которые она должна была бы ненавидеть?

Она уже полюбила Ломбардию с ее мирно плывущими по синему небу барашками облаков, и вот теперь, в золотистом сиянии флорентийской Тосканы, Зефирина чувствовала, как ослабевает ее воинственный пыл.

Источником этой волшебной перемены был вовсе не человек, сидящий рядом с ней, а божественный ландшафт, по которому неслась их карета.

Между тем время было еще зимнее. Во французском королевстве крестьяне еще дрожали в своих хижинах, а богатые синьоры согревались у жарко натопленных каминов. Здесь же поля, хотя и не позеленели еще от всходов, но вовсю сверкали в теплых солнечных лучах. В зелени листвы виднелись розовые деревеньки, и не будь этих ужасных кондотьеров и испанской солдатни, разъезжающих верхом в своих кольчугах, Зефирина никогда бы не подумала, что полуостров оккупирован иностранной армией.