Княгиня Ренессанса - Монсиньи Жаклин - Страница 64

Слушая их беседу, Зефирина познакомилась с историей Сицилии. Сама того не желая, несмотря на ужасное настроение, она не смогла удержаться и приняла участие в бурных спорах.

– Я где-то читала, что первыми поселенцами вашего острова были три народа: сикулы, сикамы и элимы… Это так, монсеньор?

С этим вопросом Зефирина обратилась к своему соседу по столу, старому князю Франческо Пилозо, потомку нормандских королей Сицилии, Гийома I и Гийома II.

– Вы правы, княгиня, но эти народы вскоре были изгнаны финикийскими мореплавателями. С приходом греков финикийцы перебрались в Карфаген, один из основанных ими городов…

– А правда, что Пиндар, Эсхил и Платон приезжали пожить в Сицилию? – спросила Зефирина.

– Так говорится в текстах. Тираны сиракузские даже чествовали Пиндара, и я готов в это поверить, княгиня, потому что сам Улисс, согласно «Одиссее», высадился на Сицилию прямо у порога вашего дворца… Смерть Миноса, который преследовал сбежавшего с Крита Делала, произошла тоже здесь, неподалеку. А уж если вспомнить миф об аргонавтах, его события и вовсе разворачивались на нашей горячо любимой Сицилии.

– А как же владычество римлян и византийцев?..

– Да, на некоторое время они покорили остров, но затем их вытеснили остготы, потом арабы в VII веке… Наконец, в 1072 году сюда пришли мои предки, норманны, во главе с Робертом Гискаром и его легендарно храбрым братом Роже…

– Не при их ли мудром правлении, мессир Пилозо, Сицилия разбогатела, началось промышленное изготовление льна, были построены дворцы, замки, соборы?

– Совершенно верно, мадам, – с гордостью подтвердил старый Франческо. – Во времена правления норманнов Сицилия процветала.

– А разве при швабах было не то же самое?

– Должен признать, что после смерти Гийома II Нормандского, когда немецкий император Генрих VI утвердил свои права и завладел островом…

– В 1194 году?

– Именно, мадам, начался довольно удачный период. Сын Генриха и Констанцы, великий Фридрих II Гоген-штауфен оставил по себе воспоминание как об исключительном монархе. До самой своей смерти в 1249 году он безвыездно жил на нашем острове, в окружении великолепного двора, где блистали многие художники. К несчастью, после него воцарилась анархия. Против бастарда Манфреда выступил папа Урбан IV, француз. Ее Величество призвала на помощь Карла Анжуйского, вашего короля Людовика IX (Людовика Святого)… Это был печальный период, да, простит мне Господь, если я вас обижу, анжуйской оккупации…

– Увы, мессир, я знаю, что французы за время своего правления вызвали к себе всеобщую ненависть, закончившуюся знаменитым бунтом и резней, получившей название «сицилийская вечерня».

– После этого события сицилийцы сами обратились за помощью к королю Педро Арагонскому, и тот прислал на остров своего второго сына Фердинанда… С этого времени наша судьба изменилась. Отделившаяся от Неаполитанского королевства Сицилия пережила долгий период нестабильности, отмеченный и жестокой враждой феодалов, и неоднократными эпидемиями черной оспы… И вот, наконец, немногим более ста лет, начиная с правления короля Мартина Арагонского, наш остров получил административную автономию и управляется вице-королем Испании.

– Мессир Пилозо, как же случилось, что вы, знатные сицилийцы, соглашаетесь терпеть высокомерие и диктат каталонской аристократии? – спросила Зефирина, изящно отделяя при этом хребет от лежавшей на ее тарелке жареной рыбы.

– С большим трудом терпим, мадам, гнем спину и ждем лучших времен.

– Выходит, никто и не думает выступать против Карла V? – возмутилась Зефирина.

Присутствующие за столом умолкли, слушая беседу Зефирины и потомка норманнов. Чтобы смягчить неловкость, вызванную последним вопросом молодой женщины, Фульвио громко расхохотался:

– Берегитесь, Пилозо, жена моя – опасный противник в словесных турнирах. Я пока не знаю никого на свете, кто бы мог с нею тягаться…

Повернувшись к Зефирине, Фульвио поднял свой кубок. Гости сделали то же.

– Друзья мои, – сказал Фульвио, – я приготовил для вас сюрприз. Наша дива Мария Соленара, чье пение мне столько раз приходилось слышать в театре Катаньи…

«Ну вот, незачем и спрашивать у Фульвио, где он проводит все вечера: оказывается, он слушает, как блеет эта коза!»

Гости зааплодировали. Зефирине пришлось выслушивать бесконечные рулады этого «к несчастью» прекрасивейшего созданья с великолепными черными волосами и горящими очами, которое без стесненья вовсю строило глазки хозяину дома.

А когда все присутствующие стали хором подпевать какой-то «идиотский» припев со словами о знойном солнце и о страсти, Зефирина думала, что задохнется.

Фульвио бросил в сторону певицы цветок. Та поймала его на лету и поднесла к губам.

Это было уже слишком!

Зефирина с трудом досидела до начала весьма увлекательного выступления сицилийских «пупарос» – кукольников, чьи одетые в костюмы куклы говорили и жестикулировали на фоне крошечного замка, оживляя для зрителей старинные народные сказки. И пока гости внимательно следили за приключениями неведомых французам марионеток, Зефирина встала и вышла на террасу. Она больше не в силах была все это терпеть. К горлу подкатывало рыданье. Она сама себе была смешна. Заболеть любовью и ревностью к человеку, который потешался над ней.

«А что, если найти его и умолить прекратить эту жестокую игру, если кинуться к нему в объятия… закричать «я – ваша… я люблю вас, Фульвио!»?

Безжалостно теребя кружевной платок, Зефирина вдруг похолодела: она вспомнила слова, сказанные когда-то Фульвио: «Я вам откровенно скажу, донна Зефира, придет время, и я отомщу вам за каждое ваше оскорбление… В тот день, когда вы запросите пощады, когда на коленях станете молить, взывая к моему великодушию, к моей любви, вот тогда наступит мой час, и не слово прощения вам будет ответом, а моя месть. Это будет мой реванш!»

Так говорил Фульвио в карете, когда Зефирина кричала ему о своей ненависти.

Ослепленная яростью, она издевалась над ним, и вот теперь он мстит ей на свой лад… Но ведь последние события их так сблизили… Зачем он заставил ее поверить в свою любовь?

«Cara mia… Amore mio»[50]. Он так по-особенному произносил эти слова, понятно, только для того, чтобы еще больше посмеяться над ней, а потом отшвырнуть.

Зефирина пошла в беседку, где так любила уединяться. Сюда почти не долетали голоса из гостиной.

Ласковый ветерок обдувал ее плечи. Запах жимолости, смешанный с морским воздухом, вызывал у нее головокружение.

Она прислонилась головой к стене беседки и дала волю долго сдерживаемым слезам.

Полумесяц, плывший в ночном небе, был затянут легким облачком. Зефирина чувствовала себя такой одинокой в этом мире. Никто не любил ее, кроме Плюш и Гро Леона, никто не жалел.

И вдруг она замерла. Из кустов рододендрона послышались дребезжащие звуки лютни, и звуки эти приближались. Какой музыкант осмелился подойти к ее беседке?

Зефирина быстро вытерла слезы. В темноте зазвучал голос певца-сказителя. Певец с юмором рассказывал трагикомическую историю несчастного тирана, которым помыкала прекрасная чужестранка. Прислушавшись к интонации голоса, Зефирина не хотела верить своим ушам. И в этот момент легкой, пружинящей походкой, которую Зефирина узнала бы из тысячи, к беседке подошел мужчина.

С сильно бьющимся сердцем Зефирина взглянула на выступившее из темноты ночи лицо, которое скрывала маска.

– Фульвио… – только и смогла прошептать Зефирина.

Да ей бы и не удалось произнести больше ни слова. Губы князя прильнули к ее устам. Поцелуй был властным, полным любви и безумия, и заставил Зефирину затрепетать от страсти.

Притянутая точно магнитом к этому властному рту, сулившему ей жизнь, Зефирина отвечала Фульвио все более и более горячими поцелуями. А в мозгу молнией пронеслось: «Как могла она жить, не ведая такого наслаждения?!»

Забыв о каком бы то ни было сопротивлении, отбросив всякую гордость, она сама отвечала на ласки, сама уступала свои губы, с жадностью касалась языка, нёба, зубов Фульвио, а ее собственный язык и губы стали горячими и влажными, точно пили из источника.

50

Дорогая моя… Любовь моя (ит.).