Книга нечестивых дел - Ньюмарк Элль - Страница 8

— Я получу награду за книгу и куплю дворец в Новом Свете. Руфина будет там почтенной дамой. Слуги станут одевать ее в шелка, а меня — в красные одежды, как сенатора. Я заведу большую конюшню, погреб с изысканными винами, а в кладовой будет столько провизии, что не съесть.

— А я, когда попаду в Новый Свет, — ответил я, — пошлю за нубийкой, чтобы она мне пела. Ты же знаешь, как хорошо они поют. Но я не сделаю ее служанкой — будет завтракать с Франческой и со мной и получит собственную комнату. Когда-нибудь я вернусь в Венецию, принесу сестрам милосердия кошелек золотых и попрошу, чтобы они сказали, кто мои родители.

— Родители? — натянуто переспросил Марко. — Выдумал тоже, дурная твоя башка.

— Я не имел в виду мать.

— Шлюху.

— Но разве ты не хотел бы узнать, кто твой отец?

— Чего ради? — Меня озадачил злой блеск в его глазах. — Мой отец палец о палец для меня не ударил. Как и твой для тебя.

— Ты прав. — Сила, с какой говорил мой товарищ, меня напугала. — Мне все равно, кем он был.

— Нам не нужны родители.

— Согласен.

— Нам никто не нужен.

— Ты мне нужен, Марко, — выпалил я, но тут же прикусил язык: нельзя позволять себе слишком отмякать внутри. Что, если я поторопился со своими словами?

Марко откинулся назад и оценивающе посмотрел на меня своими продолговатыми карими глазами.

— Это правда. Скажу тебе вот что — мы станем побратимами.

Вот это да! О таком я не мог и мечтать!

— Плюнь на ладонь, и мы скрепим наш договор, — предложил Марко.

Мы оба плюнули себе на ладони и обменялись липкими рукопожатиями.

— Я старше тебя, поэтому ты будешь делать то, что я велю. Согласен?

Я поднял глаза на старшего брата.

— Согласен.

— Родители! Фу на них!

— Фу!

Вода в канале зарумянилась от лучей заходящего солнца, затем превратилась в глянцево-черную. Мы откинулись назад и, опершись на локти, выводили ногами на поверхности ленивые рисунки. Сидя рядом со старшим братом, я испытал в тот вечер нечто вроде умиротворения. Но мне не давали покоя вопросы, которые я не решался задать вслух. Баюкала ли меня мать и целовала ли пальчики на моих ногах, как это делают со своими детьми другие женщины? Брал ли меня на руки с неловкой нежностью отец, как поступают другие отцы? Я видел, что так ведут себя родители с детьми. Отняли ли меня у них или родители меня бросили? Не умерла ли моя мать во время родов или жива и разыскивает меня? Красавица она или дурнушка? А мой отец — нежный или грубый? Может, они хотели для меня лучшей жизни, чем та, которую могли мне дать? Или суеверные люди испугались темного родимого пятна на моем лбу?

Предательская слабина внутри углублялась и не собиралась исчезать. Это меня встревожило. Стоит расслабиться, слишком поддаться чувствам, и я буду постоянно испытывать таящуюся во мне боль. Я не такой сильный, как Марко. Мне не безразлично то, о чем я хотел бы спросить. Совсем не безразлично.

Глава V

Книга наследников

Старший повар Ферреро сидел за посыпанным мукой столом, погрузив локти в тесто, а я стоял рядом и умолял его ответить, почему дож убил крестьянина. Дрожащие руки я молитвенно сложил под подбородком.

— Пожалуйста, маэстро, объясните, что такое началось?

Старший повар вздохнул, встал и прошелся передо мной, размахивая деревянной ложкой, этим скипетром своего кулинарного царства.

— Малолетних это не касается.

Малолетних? Мое детство закончилось со смертью Кантерины. Некоторые могут подумать, будто мое детство было слишком коротким и несчастливым. Но люди склонны переоценивать то, что принято называть счастливым детством. Мое детство было полезным. А когда я попал во дворец, у меня над верхней губой уже пробивалась мягкая поросль. Я неотступно следовал за старшим поваром по кухне и приставал к нему как голодный комар.

— Этот крестьянин был преступником? Или дож проводил опыты? Что представляла собой янтарная жидкость? Противоядие? Лекарство?

Ферреро вскинул руки.

— О Мадонна! Лучано, помилосердствуй! — Его взрыв заставил меня утихомириться. Он поправил на голове поварской колпак и примирительно заметил: — Что скажешь насчет урока кулинарии? — Даже в стремлении отвлечь меня старший повар оставался, как всегда, человеком добрейшей души. Ведь для ученика урок кулинарии — большое событие.

Ученик должен заслужить право подняться по служебной лестнице на кухне, и мне еще не разрешалось овладевать секретами мастерства. Повара поворачивались ко мне спиной или отсылали прочь, когда наступало время выбирать травы для рагу, или добавлять в соус ту самую решающую каплю вина. Такие секреты не разглашались, и их позволялось узнавать лишь после должного срока ученичества, когда новичок преодолел все этапы один за другим и достиг необходимого уровня. На этой кухне только пьяница Джузеппе был ниже меня, поскольку ни на что не годился.

Я очень хотел, можно сказать, горел желанием упорно работать, ведь мне требовалось добиться прочного положения в каком-нибудь ремесле, чтобы завоевать Франческу. И еще я был благодарен моему благодетелю за то, что он взял меня с улицы. Я не желал его разочаровывать. Даже занятие кулинарией начинало мне нравиться. Превращение кровавого куска мяса в изысканное блюдо стало казаться привлекательным мастерством. Чтобы приготовить из сырых корнеплодов аппетитное кушанье, требовалось захватывающее искусство алхимии. Я начинал понимать, что в кулинарии содержится нечто большее, чем представлялось на первый взгляд.

Поэтому я честно отрабатывал положенное время. Надолго задерживался на кухне после того, как все уходили, — мыл горшки в такой большой бадье, что приходилось вставать на табурет, стараясь не свалиться в мыльную пену. Чистые горшки я расставлял на деревянном стеллаже, без устали сновал туда-сюда, таская ведра с горячей водой, и ополаскивал их. Потом сметал очистки овощей и просыпанную соль — все, что проглядел неряха Джузеппе, — убирал рабочие столы, скреб разделочные доски, жег сахар и уксус, чтобы избавиться от въедливых запахов, и напоследок проверял оставленные на ночь на маленьком огне горшки с заготовками. Если огонь был слишком силен, содержимое могло перевариться, а если бы потух, то наверняка бы прокисло. Я научился отлично регулировать огонь, чтобы все было в норме.

Моей самой тяжкой обязанностью стало следить, чтобы на кухне не оставалось на ночь запасов воды. У старшего повара имелся пунктик — он боялся стоялой воды. Никто не понимал почему, но таково было одно из самых строгих правил. В мои обязанности входило каждый вечер вынимать из резервуара затычку и выпускать воду в емкость, откуда ее брали лишь для поливки огорода, но ни в коем случае не для питья или приготовления пищи. Старший повар даже настаивал, чтобы я после использования деревянных ведер вытирал их тряпкой, а затем оставлял пропариваться близ огня. Это означало, что на следующее утро мне предстояло снова наполнить резервуар водой. Все это казалось бессмысленным, но являлось непререкаемым правилом. Управившись с делами, я последним ложился в кровать и первым до рассвета возвращался в пустую кухню. Но урок кулинарии — это нечто совершенно иное.

— Спасибо, маэстро! — Я с робкой готовностью вскинул голову, однако про себя решил, что это шанс выудить из моего наставника сведения о доже и крестьянине. В то время я грешил несколько завышенным мнением о своих способностях.

— Что ж, тогда начнем, — бросил синьор Ферреро и, порывшись в корзине, отобрал большую золотистую луковицу с нетронутой кожурой. — Лук, — объяснил он, — король всех овощей. Он придает блюдам приятный окрас, пикантность, волшебный вкус и аромат, который приобретает, пока обжаривается на сковороде и является залогом будущего наслаждения того, кто отведает эти блюда.

— Совершенно справедливо, — согласился я. — Это напомнило мне, с каким наслаждением крестьянин пил вино, пока не упал замертво.