Ночь не наступит - Понизовский Владимир Миронович - Страница 110

«Я сделал все, что мог, кто может больше — пусть сделает больше», — повторял про себя Аркадий Михайлович, однако и в самом этом изречении, он понимал, древние римляне затаили признание в поражении. И кто нанес это поражение — нет, не только лично ему, а всей представляемой им могучей и грозной империи! Какая-то горстка беглых революционеров! Окажись они в пределах России, одного движения мизинца Столыпина было бы достаточно, чтобы превратились они в прах, в безымянный могильный холм где-нибудь в таежной глухомани. А здесь, в Европе...

Его состояние было таким мрачным, что новый удар — известие из Женевы об освобождении Минина и Семашко — уже почти не подействовал. Заведующий ЗАГ лишь снова достал из сейфа тисненую папку, положил перед собой на зеленое сукно белый лист с водяными знаками и замарал жирные кресты еще против двух фамилий.

Итак, возведенное им стройное здание рассыпается, как карточный домик... Совсем неясны дела и в Стокгольме с лифляндцем Яном Мастером. Осталась надежда только на Германию, где в Берлине, в тюрьме Моабит находится Камо-Мирский, в тюрьме Зульцбаха — те два студента-армянина, сотрудники большевистского журнала «Радуга», и в крепости Амберга — Ольга Кузьмина. Но и эти четверо все еще не в России, не в руках департамента. А как эта Кузьмина посмотрела тогда, в камере: царица!.. «Я вас не задерживаю...» Это она-то, арестантка! «Постыдитесь своих седин!» А он в ее белье... Воспоминание об этом было особенно ненавистно.

Но даже если свести всю операцию к исходному, к злополучным банкнотам тифлисского «экса», и тут получается... Гартинг занялся арифметикой. Тут же, на листе, рядом с фамилиями, он начал столбиком вписывать цифры. Четыре билета взяты у Ростовцева (и, кстати, полностью оплачены большевикам), двенадцать — у Валлаха, один — у Кузьминой, семнадцать — у Богдасаряна и Ходжимиряна, пять — у Яна Мастера. Итого: 39 билетов из двухсот, иными словами, у большевиков осталось 80 500 рублей! Даже пачку, которая хранилась у Ростовцева, он вынужден был, чтобы не провалить агента, отдать. Фиаско! Полнейшее фиаско! Уж не посмеиваются ли над ним сотрудники посольства? Не готовят ли расправу на Фонтанке?

Нет. В посольстве очень немногие были осведомлены об участии вице-консула в сенсационных событиях последнего времени. И из Петербурга вскоре пришел объемистый пакет с золотыми и серебряными медалями, с золотыми часами, украшенными бриллиантовым орлом и без орла — для награждения чинов и агентов французской полиции, оказавших услуги интересам России. А следом — и распоряжение директора о том, что заведующий ЗАГ может выплатить сотруднику Ростовцеву, в целях поощрения на дальнейшее, две тысячи рублей наградных. И сам Гартинг получил милостивое уведомление, что ему досрочно присвоено звание действительного статского советника. Что ж, хоть ни нового ордена, ни новой должности, но и на том спасибо. Значит, продолжают ценить его в Петербурге; значит, понимают, что вряд ли кто иной сделал бы на его месте больше.

А что касается самой истории, то из нее надобно сделать необходимые выводы, чтобы в будущем опять не оказаться в таком же дурацком положении. Ни минуты самоуспокоенности, ни на йоту благодушия, никакого уныния и растерянности. За работу!

Снова мил Аркадию Михайловичу белый свет. Не жалеет он времени и рвения на работе, заново проверяет и отлаживает весь вверенный ему механизм. Филера Леруа, на которого все-таки пало подозрение (дыма без огня не бывает!), отправляет подальше из Парижа, в Сербию, и тем же часом заготавливает приказ об отчислении его со службы с выплатой всех причитающихся пособий. Ходатайствует перед департаментом о значительном усилении женевского филиала:

«Поступающие данные о деятельности русской эмиграции свидетельствуют, что наиболее активные ее силы сосредоточиваются в Швейцарии и преимущественно в Женеве, и в сих видах представляется своевременным, принять меры к обеспечению вполне правильного и всестороннего освещения деятельности означенных революционных центров, причем для достижения этих целей необходимо усилить действующий во вверенном моему наблюдению районе агентурный состав».

А новое сообщение из Петербурга, поступившее на авеню Гренель, возвращает надежды, что начатое им дело отнюдь еще не закончено:

«9/22 марта 1908 года на территории великого княжества Финляндского, в местности Куоккала, Выборгской губернии, арестован член Центрального Комитета РСДРП Красин Леонид Борисов. Немедленно представьте имеющиеся материалы причастности Красина к вооруженным действиям для революционных целей...»

ГЛАВА 13

Итак, снова тюрьма. Какой уже раз? Четвертый, если не считать московского казуса. Не многовато ли?..

Красин мерил шагами комнату по диагонали. Как все-таки удивительно устроен человек, как легко он приспосабливается к обстоятельствам. Там, за красно-кирпичной стеной, он досадует, если нет под рукой папирос, озабочен, не смята ли складка на брюках, да какая на дворе погода, да не забыть бы о том-то и о том-то. Он любит строгий порядок на рабочем столе и непременно высокие потолки, низкие его гнетут. Отгородила от прежнего мира стена, и оказывается, что он вполне может удовлетворяться оловянной кружкой и сальной миской, крепко спать на соломенном матраце под грубошерстным, пахнущим карболкой одеялом. И этих шести шагов от угла до угла и обратно ему вполне достаточно, чтобы мысли текли в привычном русле.

Итак, четвертый, и, если не произойдет чуда, последний... Может статься, что и московский арест был не случайностью и вписывался в неведомую для него закономерность. Как бы там ни было, но время еще есть: пока выдадут, пока суд. Впрочем, какой нынче суд! Как тех товарищей с Васильевского... Благо еще, что арестовали в Финляндии, а не схватили в Питере или в первопрестольной: дело с участниками Хаапальской лаборатории финны все еще тянут, товарищи все еще не выданы охранке. О себе ладно, о себе он еще успеет и подумать и пожалеть. Но что же случилось там: в Париже, Мюнхене, Женеве?

Уже из Лондона Феликс прислал «химическое» письмо. Рассказал обо всех обстоятельствах своего ареста на вокзале Норд. Он предполагает, что не обошлось без провокатора. Пусть бы выследили и схватили его одного. Но почему арестованы и Ольга и другие? Допущена ошибка? В чем?.. Неверен был сам план? Но ведь товарищ благополучно обменял билеты в Риме. Откуда же охранке все стало известно буквально через два дня после операции в Италии и до отъезда Феликса?.. Непонятно... Непонятно... Хорошо еще, что все так благополучно кончилось для него и Ямпольской, для Минина и Семашко. Но над Ольгой, двумя студентами, над парнем из Стокгольма, над Камо висит занесенный меч. И чутье конспиратора подсказывает: кто-то рядом, среди них, кто-то жандармская «подметка». Кто? Провокация — самое гнусное, самое страшное зло. Кто-то, кому веришь как самому себе, кого считаешь другом и братом... Кто?.. Феликс перебрал в уме всех, с кем довелось встречаться при подготовке обмена, и никого не решился заподозрить: у каждого в биографию вплетены десятки рискованных дел, умело осуществленных опасных революционных заданий. Красин мысленно, будто лучами Рентгена, тоже попытался высветить каждого. И ни в ком не обнаружил темных злокачественных пятен.

Как бы там ни было, но товарищи из социалистических партий Европы оказались на высоте: вот подлинная солидарность! Как дружно обрушились они на свои правительства — что во Франции, что в Швейцарии! Это вселяет веру в будущую победу. Ради этого стоило жить, ради этого стоило драться... даже если... Он отогнал от себя эту мысль.

...Они заявились девятого марта, в воскресенье, ранним утром, что-то около семи. Затарабанили в дверь. Он сразу узнал характерный стук. Вскочил, выглянул в окно. Увидел, что дача окружена констеблями. Спальня на втором этаже. Ясно — не уйдешь. Будут стрелять. А здесь Люба и в соседней комнате дети. Он разбудил Любу. Сказал: «За мной пришли». Она спросонья не поняла. Потом испугалась, охватила его за шею. «Не надо, Любаша! В доме у нас ничего нет. А деньги... Какие бы деньги констебли у тебя ни нашли, говори, что это твои, поняла?..»