Ночь не наступит - Понизовский Владимир Миронович - Страница 83

ЧАСТЬ ВТОРАЯ.

ДЕПЕША С АВЕНЮ ГРЕНЕЛЬ

ГЛАВА 5

Ростовцев уведомил Гартинга, что он уже в Париже и им настоятельно необходимо повидаться. Аркадию Михайловичу претят частые встречи с агентом: чем реже прямые контакты, тем лучше для осведомителя, да и для самого заведующего ЗАГ. Но его очень обеспокоила задержка сотрудника в Берлине. Достаточно малейшей тени подозрения со стороны большевиков — и вся карьера способнейшего работника рассыплется прахом. Поэтому Аркадий Михайлович спешил на улицу Телье с тревогой.

— Все складывается как нельзя лучше, — встретил его сияющий Ростовцев. — Я сам было всполошился. Оказалось, Центр задержал меня в Берлине для того, чтобы я помог Никитичу и Лидину организовать спасение Камо.

— Никитич в Берлине? — не удержался от восклицания Гартинг.

— Был. Приезжал по заданию самого Ульянова и добился от комиссара полиции фон Гроппе свидания с арестованным.

— Ах, черт! — Аркадий Михайлович обеспокоен. — Почему же вы не сообщили?

— Не успел. Все как снег на голову.

— О чем шла речь при их встрече?

— Я не присутствовал. А любопытствовать — сами понимаете... Никитич, в отличие даже от Папаши, крайне осторожен. Предполагаю: о линии поведения Камо на следствии.

— Черт побери этих немцев! Допустить свидание!..

— На правительство очень сильно жмут немецкие социал-демократы. Они пользуются большим влиянием и в обществе, и в рейхстаге, и министры побаиваются их. Лидин как раз и прибыл для организации «общественного мнения».

— Какое, к черту, мнение, если найден сундук с бомбами?

— Бомбы сами по себе — всего лишь товар, как зонтики или панталоны. Имеет значение лишь то, для какой цели они предназначены.

— А где этот Никитич сейчас?

— Неизвестно. Сразу после свидания с Камо он покинул Берлин. Могу предположить: поехал для доклада о результатах к Ульянову в Финляндию.

— Ленин — в Финляндии?

— Местопребывание Ульянова держится в глубоком секрете. Однако все маршруты наиболее видных партийцев-большевиков проходят через великое княжество.

Очень важное предположение. Гартинг знает, как безуспешно пытается напасть на след вождя большевиков департамент полиции. Даже такое приблизительное наведение оценится очень высоко: агентам Трусевича не составит большого труда прочесать великое княжество — губернию за губернией.

— Что еще удалось вам узнать? Особенно о «цветах»?

— Оказывается, они вывезены из России уже давно, вскоре после экса, и мои предположения, что они хранились у Никитича и их должен был доставить сюда Валлах, были ошибочны, — признает свои промашки осведомитель. И искупает их новыми сведениями: — В самое ближайшее время товарищи предполагают приступить к размену пятисотрублевых билетов. Это абсолютно достоверно.

— Где?

— Наверное, в Швейцарии. Прямо из Берлина, проводив Никитича, Валлах выехал в Женеву. Однако это лишь предположение: Валлах способен на самые неожиданные решения.

— Да, он хитер, ох как хитер! — кивает Гартинг. — Держите меня постоянно в курсе событий. Я предвижу, что наступает решающий момент.

— Разумеется, — снисходительно кивает Ростовцев.

«Черт побери, кто на кого работает — он на меня или я на него?» — сердито думает Гартинг. Но с Ростовцевым ему легко: никаких мук совести. Сам Зубатов, теоретическими исследованиями которого пользуются все руководители агентурных служб, утверждал, что даже у лучшего осведомителя наступает критический момент, когда он осознает всю бездну своего морального падения и готов во искупление вины или открыться бывшим товарищам, или поднять руку на своего совратителя.. И нужно вовремя предугадать момент этого душевного кризиса. Немало жандармских офицеров погибло из-за того, что они не учитывали этого психологического момента. Аркадий Михайлович учитывает все. Умело использует для совращения примеры из истории, апеллируя к таким знаменитым осведомителям, как творцы «Женитьбы Фигаро» или «Робинзона Крузо». Разве отразилась на славе Бомарше или Дефо их полицейская служба? На многочисленных «Пьеров», «Сержей», «Гретхен» и «Вяткиных» эти примеры действуют. Если же, как подсказывала Аркадию Михайловичу интуиция, кризис приближался и разрыв был неотвратим, Гартинг отказывался от услуг осведомителя, в виде откупной выхлопотав для него пожизненную пенсию у департамента (кстати, несколько таких «пожизненных пенсий» на фиктивных агентов он исправно получает сам). Да, не проста обязанность заведующего ЗАГ. Но с Ростовцевым в отличие от всех других ему куда как легко. Аркадий Михайлович знает — этот не надломится. И без великой нужды не предаст его и не продаст — они очень нужны и очень подходят друг другу.

— Давайте постараемся в дальнейшем избегать прямых контактов, — напутствует на прощанье Гартинг. — Только в самых острых случаях. — И с ноткой благодарности заключает: — Как сегодня, например.

Они расстаются.

Со смутным волнением возвращается Аркадий Михайлович на улицу Гренель, сам еще не в состоянии разобраться в причине этого волнения, но предчувствуя ожидание чего-то непомерно важного. Такое состояние он испытывал месяц назад, когда отправлял в департамент первую депешу о Камо. И еще когда-то давным-давно, в юности... Может быть, наоборот, стоглазая его интуиция хочет подсказать неведомую опасность?

В кабинете, в молчаливых стенах, украшенных портретами, он обдумывает новые обстоятельства. Дело с Камо пока терпит: немцы — народ дотошный и неторопливый, следствие только начинается, и внести в ход разбирательства свои коррективы еще не поздно. На сегодня главное — «цветы», которые обещают превратиться в ягодки. Допустим, предположение Ростовцева, что большевики обменяют деньги в Швейцарии, — не блеф. В Женеве у ЗАГ шесть платных агентов. Можно подослать на подмогу еще нескольких филеров Бэна и блокировать конторы всех центральных швейцарских банков, хотя, черт побери, ни в одной другой европейской стране нет такого обилия золотых вывесок, как в этой маленькой горной республике. Ну а если обмен состоится не в Швейцарии и Валлах придумал свою поездку для отвода глаз? А если...

И тут Аркадий Михайлович застывает, как всадник, мчавшийся в галоп по широкой дороге, которая вдруг оборвалась пропастью. Постой! Сами по себе рубли в руках большевиков-эмигрантов — это ведь еще не улика, это как те же бомбы на складе льежского фабриканта: большевики могут сослаться на получение наследства, на пожертвования единомышленников, на что угодно! Как же он раньше не принял этого в расчет? Конечно, если бы их задержали там, в России... А здесь банкам наплевать, откуда у них русские билеты, лишь бы получить свой процент с финансовой операции... Все рушится, все! Все идет прахом! Обменяют — как пить дать обменяют, и пальцем их не посмей тронуть! И новые сундуки с бомбами, новые яхты, груженные пулеметами, типографскими станками и нелегальщиной, поплывут в Россию!.. Постой-ка!..

Аркадий Михайлович зажмурил глаза, как жмурят их в темноте, когда вдруг ударяет яркий свет. Но свет, до боли резкий, рвется сквозь веки. Так и мысль его, на какой-то момент погребенная во мрак как бы обломками рухнувшего здания, продирается, оживает, рвется к сверкающей точке. И вот оно, озарение! Если только... Если только!..

Он хватает лист в строчит по нему. И сам несет, чуть не бежит с депешей через комнату-отсек, оглушаемый трескотней «ундервудов», в окованную броней каморку шифровальщика.

А потом наблюдает, как телеграфист отстукивает на ленту:

«Необходимо номера пятисотенных кредиток, экспроприированных летом Тифлисе, сообщить срочно банкам Лондоне, Париже, Берлине, Вене. Большевики пытаются менять сто тысяч рублей».