Приключения 1985 - Хруцкий Эдуард Анатольевич - Страница 85

Еще в верхнем углу первой страницы было написано: «Послесловие, или Продолжение разговора». Еще на последней странице была редакторская резолюция:

«Алексей! Резко, но иронию потерял. Сушишь, оправдываешься. Мне не нужен протокол. Давай в своей манере!»

Да-а… резок был Алексей Матвеевич Гатаев. Слишком резок. А может быть, резкость эта должна быть вообще абсолютной? Ведь направлена она против тех, кто этого заслуживает…

Как бы завтра не проспать. Интересный разговор будет завтра, по всей видимости…

Разговор был не сразу. Сначала я деликатно испрашивал у Сашки комбинезон. А он стучал пальцами по иссеченному каплями стеклу и напевал «Я вас люблю, мои дожди». Потом сказал: «На, подавись!» И съязвил еще: «Не заляпай грязью по такой погоде». Потом я его комбинезон заляпал грязью, пока буксовал на «Яве». Потом въехал в маленький молодой городок, потом искал общежитие среди домов-близнецов. Потом искал Нину Линько, автора письма в редакцию. Потом нашел. Потом сказал ей, что по поводу Родиона Николаевича. Потом она сказал: «Господи, снова покоя нет!» Узнала, что я не из жилконторы. Узнала, откуда я.

— А вам он что наговорил?!.

В общем, мы долго искали общий язык. Наконец нашли. Она устала очень от всей этой истории, от кляуз Пожарского устала, от сплетен устала. От необходимости доказывать, что не верблюд, что не спала с Гатаевым, что руководствовалась при написании письма не очернительскими намерениями. Устала. И отстаньте. Почти три года прошло, а все никак успокоиться не могут. Все! Отстаньте! Устала!

Такой мы с ней общий язык нашли. И еще она сказала, что если бы история повторилась, то она не написала бы письма, вероятно. Себе дороже получается…

Я вспоминаю фразу из книжки Гатаева: «Не уступил бы место женщине, даже сидя на электрическом стуле». Понимаю теперь, какой «поезд ушел», что «жаль — проехали». Фельетон «Терем-теремок» уже опубликован, и Гатаев пишет «см. Пожар». И не про «дети-спички», а Пожарский!..

А работает Родион Николаевич Пожарский все в том же ЖКО. Только не начальником, а просто инженером…

Он моложав и очень неплохо выглядит — в дымчатых очках и благородной седине. За что ему такая благородная седина? А вот у меня в лучшем случае, если не лысина, то глубо-о-окие залысины грядут, которые в утешение называют интеллигентскими…

— Гражданин! — встречает меня Пожарский. — Ведь на двери же расписание. Перерыв с двух до трех. Вы читать умеете? Часы есть?

— Есть. Умею. Очень удачно у вас с перерывом. Никто не помешает. Так вы — Пожарский?

— Я, молодой человек, уже встречал как-то таких напористых людей. Вы, случаем, не журналист?

— А вы, случаем, ничего не потеряли?

— В смысле?

Достаю четки.

— Я же говорю: журналист! — констатирует Пожарский. — Неужто господин Гатаев были так любезны, что прислали коллегу вернуть это? Ах, как благородно! — И накаляется. — Так передайте ему, что мне наплевать на его благородство! То, что я ему сказал, то я сказал!

— И что же вы ему сказали?

— Ах, вы не знаете?! Не может быть! Журналист — и чего-то не знаете!..

И он понес. Он понес, что неприятности у Гатаева еще будут. Что он, Пожарский, знает, почему был написан фельетон. Что господа журналисты решили поразвлечься, да ничего не вышло! Что он не позволит устраивать из общежития рассадник! Что у него у самого взрослая дочь, и он знает! Что он уже написал куда надо!! Что эта Линько не просто так письмо написала!! Что она с Гатаевым-до того встречалась и не только встречалась!! Что он знает — ему докладывали!!! Что в другое время Гатаеву было бы знаете что!!!

Я его слушаю и думаю — три года прошло, а он копит, три года прошло, а он ни разу не оглянулся, три года прошло, а он бодр, свеж, агрессивен…

— Может, хватит? — спрашиваю.

— Конечно, хватит! Тем более перерыв у меня закончился, люди ждут! А господин журналист запачкал своей спецодеждой казенное кресло.

На самом деле запачкал дорожными грязевыми кляксами. Только не журналист, а сотрудник милиции. Оперуполномоченный…

— Да? Документик ваш можно какой-нибудь?

Документик можно. Пожарский его внимательно изучает — на лице разочарование. До последней минуты уповал на то, что это козни господ журналистов. Но это не козни. И не журналистов. А что мне от Родиона Николаевича нужно? А мне от него нужно, чтобы он рассказал, как попал двадцать шестого августа сего года в квартиру Гатаева, когда и при каких обстоятельствах ушел. Ну, что он ему говорил, я уже слышал. Можно не повторяться.

Он говорит, что и рассказывать-то нечего. Ездил по делам, заодно за покупками. Пока туда-сюда, опоздал на последнюю электричку. И… решил навестить. А то после суда с Гатаевым так и не виделся — со-ску-чил-ся! Первая электричка все равно только в четыре утра. Позвонил?.. Да. Из вежливости, конечно, позвонил. Вдруг еще дома не окажется. Знаем этого господина — но ночам, может, шляется неизвестно где… Удобно ли было среди ночи? А у них с господином Гатаевым очень хорошие, близкие, почти родственные отношения — об удобствах друг друга не заботимся… Когда ушел? Около двух… При нем ли, при Пожарском, начал Гатаев работать? В смысле, на машинке стучать? Да, при нем. Сел и сказал, чтобы он, Пожарский, ему, Гатаеву, не мешал. Видите, какие непринужденные отношения сложились!.. Так что да, стучать на машинке Гатаев начал при нем, при Пожарском. Немного демонстративно, вы не находите? Потому, что стоило Пожарскому из комнаты выйти, как стук машинки сразу прекратился. И не возобновлялся, пока Пожарский плащ надевал, пока дверь пытался открыть, а потом закрыть. Замок там какой-то… И он просто хлопнул дверью. Она не захлопнулась, приоткрылась. Но это уже забота хозяина — мог бы выйти с гостем в коридор, проводить. Но он, Пожарский, не в обиде! Какие могут быть обиды?! Все-таки старые знакомые!..

Я смотрю на язвящего Пожарского и понимаю, что о смерти Гатаева он не знает… Ну, от меня он об этом не узнает. Я в конце концов не уполномочен сообщать разные факты разным бывшим начальникам ЖКО…

— Да, но все-таки чему обязан?.. Нет уж, вы, пожалуйста, доложите!.. Нет уж, вы просто так не уходите!.. Все же я хотел бы знать!.. Учтите, я буду звонить вашему руководству!.. Учтите, я официально обращусь!..

Вот пусть официальное руководство официально сообщит официальному инженеру ЖКО…

Сашке я сказал, что завтра едем. Отпуск оформили: он себе, я себе. Стали собираться, прибираться и просидели почти всю ночь, беседуя просто так — за жизнь. И к утру распогодилось. А его комбинезон мы раскинули на веревках над плитой. И сами в этой кухне парились. И сомлели к утру. Сашка решил заварить кофе. И спалил мою кофемолку. И виновато сказал, что он же не виноват. Что он знает — это статор полетел. Что просто срок эксплуатации истек. Что он отдаст своим парням в цехе — они в два счета починят.

Я ему киваю, но осуждающе. Понимаю, что он действительно не виноват. Но лучше держать Сашку в провинившемся состоянии. А то опять про «мои дожди» затянет. А кофемолка — что ж… Срок эксплуатации — это аргумент. Как у Гатаева. Эксплуатировали его, эксплуатировали… А на Пожарском у него сломался мотор. Не три года назад, так сейчас. Могло это произойти раньше, могло — позже. Могло и вовсе не произойти. И особой вины какой-то за Пожарским нет. Один из…

Отсутствие события преступления… Только сколько там наворочено за этим самым отсутствием события. Много там наворочено…

Лезу в душ, чтобы окончательно стряхнуть снулое состояние. А сам себе думаю… И сквозь душевой шорох и закрытую дверь прорезается телефонный звонок. Сашка снимает трубку, о чем-то с кем-то говорит. Я выскакиваю, туземно опоясанный полотенцем. А Сашка уже щелкает телефоном и говорит: «Порядок!»

Какой такой порядок? Кто звонил?

— Брюнет твой звонил! Я ему сказал, что ты уже укатил на «Яве». Он мне говорит: вы же вместе собирались! А я: производственная необходимость, кое-что надо сделать, а потом на своей коляске догоню… Здорово?! А то, слушай, мы так и не уедем никогда. Смотри, опять тучи!.. — И он довольно щурится, Сашка Панкратов…