В тени Нотр-Дама - Кастнер Йорг - Страница 19

Я перебежал через площадь, поспешил по ступеням к порталу Страшного Суда и заявил причетнику с лошадиным лицом, что я новый переписчик архидьякона.

— Отец Клод Фролло наверняка захочет принять меня после окончания службы.

Причетник обнажил зубы, которые были так велики, что гримаса была похожа на ухмылку.

— Я не думаю так, месье, о нет.

— Почему нет?

— Я буквально сейчас видел, как отец Фролло поднялся на Северную башню. Тогда он не спуститься вниз на ночную молитву.

— Так отведите меня к нему, — попросил я.

Человек с лошадиным лицом покачал головой по сторонам.

— Если бы я знал, могу ли я побеспокоить архидьякона, если бы я знал!.. Он, собственно, крайне не любит, чтобы его беспокоили, если он уже наверху у колоколов. О нет, совершенно не любит. С другой стороны… — последнее замечание было процежено сквозь зубы, отчего придало ему что-то пренебрежительное и в тоже время — требовательное и лукавое.

— Что вы хотите зтим сказать? — спросил я довольно грубо, озлобленный перспективой снова провести ночь под открытым небом и на холодном камне.

— Небольшое вознаграждение за то, что я, возможно, вызову на себя гнев отца Фролло, было бы не лишним. К тому же, есть добрый обычай в соборе Парижской Богоматери: новичок чем-нибудь угощает остальных. Скромный дар, если вам так угодно, монсеньор.

Итак, я потянулся за кошельком, чтобы удовлетворить жадно растопыренную клешню одним солем. При этом моя рука натолкнулась на твердый предмет внизу в моем кожаном мешке — дар умирающего облата. Я за все время так и не дошел до того, чтобы рассмотреть его внимательного. По правде говоря, я и не испытывал ни малейшего желания вспоминать ту ужасную ночь.

Монета быстро исчезла в складках одежды человека с лошадиным лицом, и он впустил меня внутрь собора Богоматери. С глухим грохотом за мной закрылись тяжелые двери среднего портала.

Я оторопел, почти испугался, потому что показался себе пленником, а не гостем. Чувство усилилось при виде бесчисленных фигур, которые наполняли помещения между колоннами хора и нефа. Ангелы и демоны, святые и грешники, люди и чудовища, упорядоченное пространство из камня и мрамора, золота и серебра, бронзы и воска — одновременно полное жизни, как мне показалось. Тысячи глаз смотрели на меня, провожали любопытными взглядами, — как армия стражников, которая не хотела отпускать меня из своих рук-клещей. Возможно, такое живое впечатление создавало пламя многих свечей и масляных светильников. Могло быть и что-то другое — но такого не должно быть в Божьем храме.

Я был рад, когда ступил за причетником в сумеречную галерею башни по левую руку и не должен был больше глядеть на эту рать. Влажным и застоявшимся был воздух в узких стенах колокольни. Ступень за ступенью причетник поднимался наверх, я — следом за ним. Иногда свеча в подсвечнике на стене бросала луч света в полутьме — ровно настолько, чтобы я мог различить каменную лестницу. Уже более сотни ступеней было у нас позади, когда мы, наконец, вышли наружу.

У меня закружилась голова, когда я взглянул вниз на крыши мрачного города под нами. Казалось, люди на свете исчезли. Здесь, наверху, на башне, царили каменные существа, родственники тех статуй, которые приветствовали меня раньше в церковном нефе.

Чудовища с отвратительными мордами, крыльями и когтями примостились на балюстраде, обратив мрачный взгляд или насмешливые ухмылки на Париж. При дневном свете они могли выглядеть безобидными водостоками, но ночь раскрывала их истинную — демоническую — сущность.

Мне почти показалось, что те монстры, у которых были крылья, поднялись в воздух, и взмахи каменных перьев заставили его дрожать. В действительности речь должна была идти об отзвуке смолкших колоколов, колебание которых отражали воздух, дерево и камень. Я внимательно посмотрел на очертания башен, в которых следовало находиться клеткам с колоколами. Торчал ли там все еще звонарь, горбун Квазимодо?

Видимо я произнес имя вслух, потому что мой проводник кивнул и сказал:

— Вы правы, месье, здесь, наверху, царит Квазимодо. Собор — его мир, и эти башни с колоколами — его королевство. Но горбун — только князь. Его сюзерен и король — отец Фролло. Давайте посмотрим, где мы его найдем.

Мы проследовали по запутанным путям и подъемам башни в маленькую каморку в самом дальнем углу, почти под самой крышей башни. Лучи света пробивались через щели закрытой двери, за которой раздавались голоса.

— Вот здесь он прячется, — пробормотал причетник больше себе под нос. — И у него гости.

Когда он обернулся ко мне, страх отразился на грубых чертах его лица:

— Будет лучше, если мы придем снова, месье. Отец Фролло не любит, если его беспокоят в этой келье.

— Почему? Что он здесь делает?

— Никто не знает этого, — прошептал причетник и приложил палец к губам, чтобы я говорил тише. — Дверь постоянно заперта, а единственный ключ Фролло носит всегда при себе. Сам епископ никогда не отваживается войти в это помещение без его разрешения.

— Тогда мы просто постучим в дверь и попросим разрешения, — предложил я.

— Отец Фролло оценит это еще меньше, когда я досаждаю ему поздно вечером, — глаза под выпуклым лбом причетника расширились, и он задумчиво покачал своей угловатой головой. — Вам не следует будить лихо, месье. Отец Фролло…

— Кто, я? — спросил резкий голос, сопровождаемый тихим скрипом двери в келью. Она открылась только на узкую щель, через которую Клод Фролло недовольно выглянул наружу. Когда он узнал причетника, то продолжил грубым тоном:

— Почему вы беспокоите меня так поздно, Одон? Разве вам не известно, что я не хочу видеть здесь наверху ни одного человека!

— Мне прекрасно известно это, но этот господин не хотел мне верить, — возразил Одон и отступил испуганно на шаг назад, так что луч света из кельи упал на меня.

Немедленно черты лица Фролло слегка смягчились.

— Ах, это вы, месье Сове. Я уже подумал, вы занялись больше моими деньгами, нежели книгами. Одон, проводите моего нового переписчика в келью Пьера Гренгуара. Отныне она станет ему спальней и рабочим кабинетом. Подождите меня там, месье.

Он закрыл дверь, но прежде я успел бросить беглый взгляд на его гостей. Я увидел двоих мужчин, и оба лица показались мне знакомыми. Но в ужасе, от которого у меня кровь застыла в жилах, и вихрем поднялись мысли, определил только имя человека с мясистым лицом. Дважды я уже видел его — и оба раза человек сидел на белом в яблоках коне.

В свою очередь, как и причетник Одон, я быстро отступил назад в тень, надеясь, что Жиль Годен, нотариус Шатле, не узнал меня, ибо неизвестно, какими причинами он руководствовался, коли увидел во мне убийцу целестинца.

— Что случилось, месье? Вам нехорошо? — спросил Одон, когда я ударился спиной о стену и больно стукнулся затылком.

— Оступился в темноте, — пробормотал я. — Лучше, если вы пойдете вперед. Я не летучая мышь, чтобы превосходно ориентироваться в темноте.

— И не место здесь для человека из плоти и крови, к тому же ночью, о нет, — пробормотал Одон и взял снова на себя обязанности проводника.

По дороге я как бы невзначай спросил:

— Вам известны гости архидьякона, Одон?

— Я их даже не видел, — ответил причетник к моему удивлению.

Я полагал, он поведет меня снова вниз, но келья Пьера Гренгуара располагалась не в монастырских пристройках собора Богоматери, а также не в жилом квартале клириков, а здесь, наверху, в колокольне башни.

Когда я вслух удивился по этому поводу, Одон заметил:

— Я тоже не захотел бы здесь жить. Отец Фролло и его звонарь — не совсем располагающее общество, не так ли? — он посмотрел по сторонам и добавил шепотом:

— Будьте начеку, месье Сове!

Прежде чем я еще сумел спросить, чего мне следует опасаться, причетник уже исчез, вероятно, радуясь тому, что смог покинуть башню с колоколами.

Так как келья не была заперта, я вошел и оглядел мое новое пристанище. Бронзовая лампа с двумя рожками на большом столе излучала яркий свет; вопреки своим словам, архидьякон рассчитывал на мое позднее появление. Келья была просторной и чистой, и если затопить небольшой камин, то здесь стало бы даже приятно тепло. Два больших окна обеспечивали достаточный дневной свет, что немаловажно при работе переписчика.