В тени Нотр-Дама - Кастнер Йорг - Страница 42

Я сделал над собой усилие и ступил на мост. Не на правый, настоящий мост Менял с роскошными домами преуспевающих менял и ростовщиков, которые в два плотных ряда стояли на пологом пролете моста. Я шел по левому мосточку, который вел прямо через реку и скрывал зерновые мельницы епископа. В народе его назвали Мельничьим мостом. Но теперь огромные колеса мельницы двигались потоком воды наполовину под мостом, и поднятая деревянными лопастями пена смешивалась с дождем. Буквально через считанные секунды я вымок с головы до ног. Досаднее все же был тяжелый давящий воздух, который пах влажным зерном и мукой и склеивал дыхание.

Покосившаяся лачуга ростовщика стояла посередине моста, зажатая между каменным домом мельника и деревянным амбаром, которые грозили проглотить маленькое здание с обшарпанными стенами. Только Отец Небесный и епископ Парижский могли знать, что забросило ростовщика именно сюда. Узкое окно, которое почти слепо выглядывало на мост, было затянуто дырявой промасленной бумагой, и я не увидел света за ней. Все же дверь поддалась одному нажатию, сопровождаемым резким звоном бронзового колокольчика.

Сумеречный свет и спертый запах обдали меня, и я едва мог пошевелиться. Покрытый пылью штапель одежды возвышался рядом с сундуками в пятнах от сырости и покрытыми паутиной всевозможными предметами, которые только можно себе представить — кожаные поясные сумки и деревянные тыквенные бутылки, пивные кружки и суповые тарелки, вилы и серпы, даже переносной орган.

Показалась закоптелая масляная лампа в руке, и седобородый старец, которого я знал еще по своему первому визиту, спустился вниз по узкой крутой лестнице; в его усталых, покрасневших глазах горел деловой огонек.

— Воистину, проклятая погода сегодня, мосеньор. Должно быть, очень важное дело привело вас к старому бедному Эбрарду. В такую собачью погоду даже все мои богатые коллеги напротив, на красивом мосту Менял, закрыли свои лавки, не так ли?

— Я шел сразу к вам, а не к ним.

Он взял у меня из рук кошелек и рассмотрел его в слабом свете своей лампы.

— Милая, очень милая работа, вышита нежной женской рукой, верно? Ах, не стройте себе очень больших надежд, много я дать за нее не смогу. Кто заплатит теперь много денег, чтобы сохранить свои деньги? — его блеющий смех замер, и он досконально ощупал мой кошелек. — Но ваш кошелек неплохо наполнен! Зачем же вы хотите его заложить, мессир?

— Этого я не хочу.

— А что же?

— Справку.

Недоверие и разочарование нарисовалось на морщинистом и пятнистом лице.

— Я отплачу вам за нее звонкой монетой, месье Эбрард. Лицо ростовщика снова прояснилось немного.

— Что вы хотите знать?

— Вы помните меня или кошелек?

Он покачал седой головой, засаленная войлочная шляпа на которой закрывала свалявшиеся седые волосы.

— Пару недель назад я был у вас и заложил свой кошелек, потому что мой желудок урчал от голода как целая свора разозленных дворовых псов.

— И потом вы снова выкупили свой дорогой сувенир.

— В том то и дело, что нет! Я получил его от кого-то другого и хотел бы знать, кто это был.

Лицо Эбрарда застыло, снова изобразило недоверие — и страх. Сильное мерцание света передалось в дрожание рук. Я уже испугался, что он уронит масляную лампу. Быстро, словно это был горячий кусок угля, он отдал мне обратно кошелек.

— Я ничего не знаю об этом, совершенно ничего, — быстро проговорил он. — Как я могу вспомнить, кто здесь что выкупает? Так много клиентов приходит ко мне — и днем и ночью, — он говорил слишком быстро и слишком категорично, чтобы это звучало правдиво. Его взгляд взволнованно бегал по сторонам, словно он боялся притаившегося шпиона, или еще худшего.

— Оно и видно, — сказал я насмешливо и бросил демонстративно взгляд на запыленные вещи. — Но возможно, этот человек, который выкупил кошелек, был особенно запоминающимся клиентом.

— Что вы имеете в виду?

— Возможно, это был монах-призрак?

— Призрак?..

Его голос оборвался, задрожал как все его тело. Коптилка чуть было не выпала из его рук. Хотя масляный свет еще горел, ломбард показался мне намного мрачнее, чем до моего прихода. И стало холоднее — как я ощутил это при приходе Фролло ко мне в келью. Теперь холод исходил от Эбрарда Холод, страх — смертельный страх. И отказ.

— Уходите! — выдавил он дрожащим от гнева голосом и подтолкнул меня к двери. — Уходите и никогда не возвращайтесь! Я не могу ответить на ваши вопросы. Я ничего не знаю, вообще ничего! Как я должен помнить, кто приходит ко мне в лавку? Когда на праздник Трех волхвов в Париже собирается больше чужаков, нежели горожан. А теперь уходите же!

С легким нажимом он вытолкнул меня на улицу под дождь и тут же захлопнул дверь. Я услышал шум поспешно запираемого засова. Дверь была крепко заперта — что касается меня, навсегда.

Я пошел навстречу шквальному ветру и повернул обратно к острову Сите. Ветер резко усиливался, и глухо хлопающие колеса мельницы под мостом перемалывали еще больше воды, чем прежде, и обрызгали меня — словно в насмешку. Я подумал, что заметил неясные тени за собой, но ничего не разглядел, когда снова обернулся. Это были лишь подстегиваемые бурей потоки дождя. Кто был глупцом, чтобы оправиться в такую непогоду на Мельничий мост? Только я.

В кабаке возле предмостного укрепления стакан пряного глинтвейна прогнал мой озноб, согрел мое тело и кровь. Я возмутился этим потрепанным ростовщиком, который не только выставил меня, но и лгал мне. Он сказал о дне Трех волхвов, а не я. Как он мог знать, когда я принес ему кошелек, если он даже не мог его вспомнить? Более того, по его словам, он знал, что он выдал мешочек с деньгами снова в день Трех волхвов. И если он помнит об этом, тогда он знал, кто это был!

Окрыленный вином, я бросился обратно к мосту и твердо решил — не успокаиваться, пока Эбрард не скажет правду, даже если мне придется сломать запертую дверь!

Но делать этого мне не пришлось. Дверь была открыта. Когда я ударил по ней, я увидел, что кто-то пришел раньше меня. Замок был вырван из гнилых петель и лежал на полу. Я вспомнил о тенях, которые неясно заметил, когда покидал ростовщика. То, что я теперь увидел, подтверждало мои худшие подозрения.

У Эбрарда были посетители — пять человек, и он находился в крайне неутешительном положении. Настоящий медведь в лице одного из мужчин обхватил его руками и выгнул спину Эбрарда, словно хотел сломать ростовщику позвоночник. Масляная лампа стояла на деревянном прилавке и освещала призрачную сцену. Я четко видел четырех других мужчин с жесткими, решительными лицами. Двое из них держали длинные кинжалы в руках, у одного была шпага, а у четвертого — топор.

— Я ничего не знаю, кем он был, и я ничего ему не сказал, — простонал Эбрард с перекошенным от боли лицом. Капли пота выступили на его морщинистом лбе.

— Что он точно хотел знать? — резко спросил мужчина со шпагой, которого я принял за предводителя банды. — Говори же, старый болван, или же…

Угроза осталась незавершенной, потому что грубые парни заметили меня и бросились ко мне. Тот, что со шпагой, похоже, был опытным фехтовальщиком — об этом говорили шрамы на его лице. Легкая ухмылка, в которую искривились его губы при виде меня, превратилась как бы в еще один шрам.

— Да вот он у нас в руках, любопытная чернильная клякса. Пускай он сам нам ответит на вопросы!

И он уже пошел на меня, вытянув вперед шпагу. Так как я не испытал никакого желания позволить продырявить себя, я побежал назад, поскользнулся на скользком мосту и растянулся во весь рост.

На мое отступление человек со шрамом, похоже, и рассчитывал, — но не на неловкое падение. Он споткнулся об меня и тоже упал. Клинок шпаги разлетелся на куски с пронзительным звоном.

Рыча от ярости, больше как зверь, нежели человек, он поднялся, чтобы вонзить в меня обломок клинка. Но и я уже вскочил, собрал все мужество, схватил обеими руками его вооруженную руку и развернул ее. Вероятно, он не ожидал такой храбрости от «чернильной кляксы», и только поэтому мне удался этот трюк.