«Из пламя и света» - Сизова Магдалина Ивановна - Страница 10

— Ах, Мишенька! — тетя Катя покачала головой. — Не дожил до этих дней мой Аким Васильевич — дедом ведь он твоим был. При таком муже разве могла жена трусихой быть? О нем сам Суворов писал в донесении, что храбрости он отменной. Он в штурме крепости Измаил участвовал, за то его Потемкин в подполковники произвел, а умер он уже в генеральском чине. Он герой был, настоящий герой, не хуже твоих дедов Столыпиных. Он и в сражении под Рымником отличился, да еще как!..

— А как, бабушка Катя, он отличился?

— Вечерком, дружок, на сон грядущий, приходи ко мне — я тебе много кое-что расскажу. Аннушка моя в него пошла, это дочка боевая. Недаром я ее за Петрова выдала. Теперь вот муж Моздокским полком командует, а она, моя матушка, на неоседланных лошадях не хуже казака скачет. Дети ее другие вышли. Эти вроде Машеньки моей, твоей приятельницы, в военные не годятся, — смеясь, закончила Екатерина Алексеевна. — Так приходи вечерком.

С жадным вниманием выслушивал Миша рассказы бабушки Кати о подвигах деда и с нетерпением ждал приезда Павла Ивановича Петрова, женой которого была бабушкина дочь Анна Акимовна.

Наконец Петров приехал со всей семьей, и дом Екатерины Алексеевны Хастатовой наполнился приезжими и родственниками всех возрастов. В сопровождении такого многочисленного общества бабушка решилась, наконец, проехаться в сторону Бештау, мимо аула Аджи. Однако приближаться к аулу она отказалась и в этот раз.

Но тут Павел Иванович, к великому восторгу огорчившегося было Миши, сообщил, что к аулу Аджи поедут все, и обязательно поедут, и очень скоро, потому что 15 июля знаменитый мусульманский праздник байрам, и в этот день все горячеводское общество отправляется к черкесам в Аджи-аул.

ГЛАВА 15

Миша считал дни, остающиеся до байрама, и заранее упросил бабушку позволить ему ехать не в коляске, а опять на его собственной верховой лошадке, подаренной ему Екатериной Алексеевной. И когда, наконец, этот день наступил, проснувшись утром, он подумал вдруг, что на этом празднике может быть та самая девочка с глазами синими, как небо.

По дороге к Аджи-аулу дядя Павел Иванович Петров, который на этот раз тоже ехал верхом, пояснил Мишеньке, отвечая на его настойчивые расспросы, что слово «байрам» турецкое, и что это значит «праздник», и справляют его мусульмане в первые три дня своего месяца Шовваля.

— Думаю, что на этом празднике нынче и Шора будет. Он же в этом ауле жил, — сказал Павел Иванович, — я тебе его тогда покажу.

— Какой Шора? Кто он? — быстро спросил Миша.

— Шора Ногмов — замечательный человек, здешняя знаменитость. Сначала он был муллой, потом перешел в военную службу в наши войска. Но главное — он поэт, знает несколько языков.

Павел Иванович слегка дернул за повод, и легконогий конь его помчался вперед, так что Миша и мсье Капэ от него порядком отстали.

Нет, такого великолепного зрелища Миша еще не видал! Он смотрел вокруг, растерянный, пораженный, не зная, на чем остановить взгляд.

Горделивые кони с точеными ногами и изогнутыми шеями гарцевали под всадниками, одетыми в яркие бешметы, со сверкающим драгоценным оружием у пояса.

Белые покрывала черкешенок, одетых в национальные костюмы, виднелись рядом с парижскими шляпами петербургских и московских светских дам. Военные мундиры, аксельбанты, кое-где красный ментик заезжего гусара, черкесские папахи — все сливалось в этой яркой толпе, которая шумела и двигалась около наспех поставленных палаток в нетерпеливом ожидании скачки джигитов.

А джигиты уже заняли свои места и, красуясь, сидели в разукрашенных серебром седлах, накинутых на узорные чепраки, и, успокаивая, поглаживали своих коней, кусавших удила.

И вот распорядитель праздника дал знак. Минута — и всадники понесутся.

Миша замер… Он весь точно застыл, и только глаза его, загоревшись восторгом, перебегали от одного всадника к другому, следя за каждым из них. Но что они делают, боже мой!..

Они соскакивают со своих коней на полном скаку и вновь вскакивают в седло, подняв с земли брошенную монету; стремительно свесившись вниз, они через минуту с такой легкостью, как будто тела их потеряли вес, прыгают на спины своих лошадей и, стоя на них во весь рост, несутся, как стрела из лука, с легким гортанным криком, с гордо закинутой головой, кончая свой стремительный бег под гром рукоплесканий.

Но вот начинаются соревнования в больших скачках, и двадцать два всадника мчатся вдаль, куда-то к Соленому озеру. Кто-то вернется первым? Несколько узденей отправлены туда для наблюдения за правильностью скачек. А в это время на широкую лужайку с другой стороны не спеша выходят десять черкешенок в белых прозрачных покрывалах на темных косах и медленно плывут по кругу, постепенно ускоряя шаг, согласно нарастающему темпу однообразной музыки. Этот танец длится долго. И кажется странным, что ни одна из танцующих ни разу не поднимает потупленных в землю глаз.

В следующем танце девушки, взявшись за руки с танцорами и составив с ними один большой круг, так же медленно движутся вместе под монотонную музыку, то приближаясь к центру круга, то отходя назад. Но вот в середину этого медленно волнующегося круга влетает, точно огневой вихрь, молодой джигит и несется в пляске. Его танец — вихрь легких и буйных движений! Он точно летит по кругу на стройных ногах, и внезапно становится на носки, и летит дальше, а глаза его сверкают на смуглом лице.

Миша кричал от восторга и аплодировал вместе со всеми. Весь красный от волнения, он оглянулся на бабушку, смеясь и хлопая в ладоши… И вдруг смех его оборвался, а руки опустились: там, за толпой, в открытой коляске стояла высокая дама, придерживая за плечи ту самую девочку… Она была в бледно-розовом легком платьице и с любопытством смотрела вокруг широко раскрытыми глазами. Миша долго не сводил с нее глаз, все надеясь, что этот синий взор хоть на мгновенье остановится на нем, и с горечью убедился, что в этой блестящей, сверкающей красками веселой толпе она его не заметила. Он тихонько вздохнул и отвернулся. Но уже обратно неслись двадцать два джигита… Первым летел стрелой гнедой конь, и криками восторга приветствовала его толпа.

Только когда затихли эти крики, Миша услышал голос дяди Павла Ивановича, уже давно кричавшего ему: «Мишенька! Мишель!»

Перед дядей Павлом Ивановичем стоял стройный высокий человек с живыми глазами, сверкающими на смуглом лице. Когда Миша подбежал к ним, Павел Иванович положил руку на плечо мальчика и сказал:

— Вот, Шора, это мой племянник Миша Лермонтов. За это время он так полюбил все кавказское, что не прочь остаться здесь совсем. Ведь правда, Мишель? — засмеялся дядя.

Но Миша только улыбнулся в ответ, занятый рассматриванием Шоры Ногмова. Он заметил, что на кабардинца многие смотрели и указывали друг другу.

— Вы что-то давно у нас не были, Шора, — сказал дядя Павел Иванович. — Приезжайте поскорей и расскажите что-нибудь из ваших кавказских историй — этот мальчик будет счастлив услышать их и не проронит ни одного слова из ваших рассказов.

— Непременно приеду. — Ногмов говорил с легким кавказским акцентом. — А сейчас послушайте нашего замечательного певца — Керим Гирея, самого знаменитого певца всей Закубани. Он аккомпанирует сам своим песням, многие из которых сам же и слагает.

Миша увидел, что посередине круга уже поставили покрытое коврами сиденье. Высокий человек в великолепном шелковом полукафтане с галунами медленно подходил к нему, держа в руках похожий на арфу инструмент.

И вот в наступившей тишине раздались первые звуки! это была какая-то простая и дикая мелодия, полная странного очарования и печали. Она то сопровождала слова песни, то звучала одна, но и непонятные слова, которые пел звучный и мягкий голос, были так полны то гневом, то горем, то любовью, что казалось, вот-вот смысл их станет совсем ясен.

Миша вслушивался в гортанные звуки, всматривался в благородные черты лица, точно выточенного тонким резцом и освещенного парой огромных глаз — темных и светящихся, и забыл обо всем. И так велико было потрясенное внимание детских глаз, что знаменитый певец улыбнулся странному русскому мальчику.