Лучший друг девушки - Кауи Вера - Страница 61

– А слуги на что?

– Но именно ты несешь ответственность за их действия, твоя задача – следить за тем, чтобы они выполняли не только то, что ты им приказываешь делать, но и то, чего от них ожидает Брукс. Ты, и никто иной, будешь обязана знать, что ему нравится, а что не нравится.

– Я и так это знаю. – Диана веселилась от души: не столь часто удавалось ей показать матери, что и она чего-нибудь да стоит. – Сладкому он предпочитает острое, «Эвиан» – «Перрье», ненавидит зеленые овощи, не переносит мясных, рыбных и овощных соусов, обожает, чтобы яйца варились ровно четыре минуты, чтобы кофе был крепким и без молока, чтобы красное вино было нагрето до комнатной температуры, а белое охлаждалось ровно в течение одного часа. Спать он любит на трех подушках и чтобы всю ночь были открыты окна, независимо от погоды на дворе. Да, еще ему очень не нравится, когда я надеваю что-либо зеленого цвета: он считает, что зеленый цвет приносит ему неудачу. А так как я вообще очень редко ношу зеленый цвет, мне это абсолютно безразлично.

– И это все, что ему от тебя нужно?

– Не совсем; он говорит, что несомненно появятся и другие пожелания, но что я смогу к ним приноровиться постепенно, по мере их появления. Я тоже составила ему перечень того, что нравится и что не нравится мне, чтобы между нами не возникло никаких недоразумений.

– Как мило с его стороны.

– А я его и не спрашивала. Теперь супружеская жизнь уже не считается улицей с односторонним движением, или тебе об этом неизвестно? Во всяком случае, именно так утверждает тетя Тони, а кому, как не ей, знать это лучше других, если она уже в третий раз выходит замуж – причем за человека, который на пятнадцать лет моложе нее.

Ливи смотрела в ясные, невинные глаза своей дочери и думала: для твоего отца супружество – уж точно улица с односторонним движением, подозреваю, что и ты окажешься замужем за человеком, который полностью разделяет это его мнение. В противном случае Брукс ни за что не приглянулся бы Билли. Но стоит ли мне разрушать твои иллюзии? Да ты и не поверишь мне, даже если я бы и попыталась это сделать. Билли – твой обожаемый кумир, мне же ты стремишься подражать настолько точно, что это меня даже не столько тревожит, сколько, откровенно говоря, ужасно коробит. Ты даже не представляешь себе истинного положения вещей и не поблагодаришь меня, если я открою тебе на них глаза. Впрочем, мне и самой бы этого не хотелось. Если бы я провела тебя по изысканно убранному склепу моей супружеской жизни, то разрушила бы твое искреннее восхищение отцом, твою абсолютную веру в меня, а самое главное, уничтожила бы основу основ твоей жизни, потому что ты бы увидела, что покоится она на лжи и обмане.

Я, видимо, очень плохая мать, признавалась себе Ливи, и мне это очень хорошо известно, но слишком поздно сейчас что-либо менять. К тому же я добровольно избрала себе такую жизнь, я сама этого хотела и, если и подозревала, что цена будет непомерно высока, втайне надеялась, что платить придется не мне, а кому-то другому. Естественно, вся вина лежит на мне самой.

Ливи быстро пробежала пометки в записной книжке: каждый час ее был расписан по минутам. Не на это ли с таким отчаянием сетовала Сэлли Ремингтон много лет тому назад? На пустые страницы в своей записной книжке.

«Когда была замужем, в сутках явно не хватало часов. Теперь их сразу стало сорок восемь».

И это ты считала полнокровной, богатой событиями, интересной жизнью? – с горечью думала Ливи. Не стану отрицать, моя жизнь действительно богата разнообразнейшими событиями, но сами по себе эти события пусты. Вокруг меня сплошная пустота... Это вовсе не то, что ты имела в виду и к чему стремилась я, но это единственное, что у меня есть, и если я от всего этого откажусь, что получу взамен? Еще большую пустоту. Но сейчас уже поздно что-либо изменить. Да и не смогу я этого сделать. Я так долго жила во лжи, что она сделалась единственной моей правдой.

На своей руке Ливи ощутила теплую ладонь Дианы и, подняв глаза, увидела, что та нежно улыбается ей, как всегда неверно истолковав ее мысли.

– Не стоит беспокоиться обо мне, мамочка. Все будет хорошо. Я люблю Брукса, а он любит меня. Папа обеими руками одобряет наш союз, а я согласилась выйти за него, потому что ты и папа...

Ливи потянулась за сигаретами.

– Все считают вас идеальной парой... а те, кто так не считает, – ну что ж, они просто завидуют вам, вот и все. Брукс говорит, что всегда найдется пара-другая людей, чьи собственные недостатки заставляют их отрицать совершенство, с которым они сталкиваются в других людях, а это именно то, чем обладаете вы с папой. Совершенством супружеской жизни. То же самое будет и у меня, вот увидишь. Ты будешь гордиться мною, мамочка, вот увидишь, я смогу...

Она смотрелась прелестно в подвенечном платье. Когда, ведомая под руку своим отцом, она прошла под украшенной разноцветными цветами арной и ступила на красный ковер небольшой сельской церквушки в Аппер Уитчвуде, Ливи удовлетворенно вздохнула, что сумела убедить Диану отказаться от чистого шелка для платья, заменив его на воздушную массу хрусткой органзы, обработанной таким образом, чтобы ткань совершенно не мялась. Ливи содрогнулась, когда увидела, в каком состоянии находилось подвенечное платье леди Дианы Спенсер, когда она вышла из кареты у собора Святого Павла: все в складках и помятинах, как половая тряпка, к тому же слишком аляповатых тонов. Совсем иное дело ее Диана. Платье сделали упрощенно строгим, без ненужных деталей, в основе его лежали прямые линии, великолепие создавалось слоями струящейся, ослепительно белой органзы и широким изгибом длинного шлейфа, дополнявшего общий эффект. На голове невесты красовался венок из белых роз, фрезий и флердоранж, по цветовой гамме соответствовавший букету в ее руках, срезанному и составленному особой командой флористов за тридцать минут до того, как отец взял ее под руку. Единственным ее украшением была нить жемчуга, которую в то утро подарил ей отец: восемнадцать тщательно подобранных жемчужин, каждая размером со спелую брусничину.

Для себя Ливи избрала коралловый цвет: узкое платье из чистого шелка с надетым поверх него длинным жакетом, вокруг шеи и в ушах скрученные нити из кораллов, жемчужин и сапфиров, на голове огромная широкополая шляпа из накрахмаленного до упругой твердости шифона в тон жакету, надетая под прямым углом к лицу, иначе шляпа совершенно бы не смотрелась. Но на Ливи она смотрелась как нужно. Выглядела она сказочно, так как яркий цвет только подчеркивал ее смуглую кожу цвета топленых сливон, черные глаза и губы, накрашенные под цвет ее туалета.

– Бог мой, да за такую экипировку и умереть не жалко, – шептались между собой приглашенные.

– Как же ей это удается? Я имею в виду ее возраст – ведь ей уже пятьдесят один год! Кому из нас дано ее перепрыгнуть, если ее планка поднята на такую огромную высоту?

Мать жениха, одного с Ливи возраста, но выглядевшая лет на десять старше нее, в качестве образца для подражания избрала Ее Величество Королеву Англии и напялила на себя светло-голубой костюм из крепа, а на голову – шляпу, очень напоминавшую цветок гортензии.

Ливи полностью затмила ее.

Прием состоялся в нежно-розовом шатре, отчего кожа женщин обрела дополнительную прелесть, просторном, как цирк-шапито, и вмещавшем не только двести гостей, приглашенных на церемонию в церковь, но еще и триста человек, пожаловавших на прием. В качестве закусок им подали половинки маленьких мускусных дынь, наполненные малиной, красной смородиной и персиками; лисички со сливками, копченую семгу и мусс из спаржи, уток и перепелов с трюфелями, хрустящий салат-латук и салат из водяного кресса под апельсиновым соусом и классический английский бисквит, пропитанный вином и залитый сливками, который, как заметил один из гостей, по крепости мог поспорить с шампанским.

– Как всегда великолепно, других слов не найдешь, – заплетающимся языком прокомментировала все это одна из приглашенных дам.