Жертвы дракона - Тан-Богораз Владимир Германович - Страница 32

Он старался заснуть, но не мог.

Глаза его сами открывались и устремлялись в темноту; осенняя ночь была черна, как пещера. Кругом было тихо, дети молчали, но ему начинало казаться, будто что-то маленькое, неуловимое, крадется за его спиной. Он вздрагивал и оборачивался, но того уже не было сзади. Оно проходило теперь впереди, как серая тень. Оно постоянно меняло форму, съеживалось и расширялось, было, как головка одуванчика и даже как пушинка, потом становилось, как клуб перекати-поля, бегущего по ветру, тотчас же бежало само, на длинных бессчетных ногах, как серый паук, и глаза у него были, как яркие уколы, алые и злые. Оно поднималось на воздух и металось, как нетопырь, проплывало мимо, как серая сова, и задевало его мягким крылом по лицу.

Он вздрагивал и просыпался. Было темно и тихо. Только дождь шумел снаружи. Дождевые струи тянулись прямо, как нити, шуршали дробно и монотонно. А о н о опускалось на землю и становилось пушистым, как мех, и шуршало по земле мягкими лапками и двигалось прямо, как нить. Только глаза сверкали, как алые искры.

Голова Дило опускалась ниже, и о н о останавливалось и вдруг без всякого усилия меняло размеры и становилось горой. Крутая спина вырастала и вставала, как вал, над темным ущельем, алые камни огненных глаз сверкали загадочным блеском, серая голова тянулась вперед с разинутой пастью. Он делал страшное усилие и просыпался с криком. Все становилось иным. Вместо ущелья была лощинка за пещерой и вместо серого Река — серая крыса.

И сам он тоже был иной — измененный, слабый и крохотный, как муха, и серая крыса казалась ему, как прежде, горою. Это был тот же Рек, пламенноокий и страшный. Он глядел на Дило своими страшными глазами и тянулся к нему с той же разинутой пастью.

До самого утра грезил Дило, и только когда поздний рассвет забрезжил на востоке и осветил расселину, он упал на землю и заснул, как мертвый. И отошли от него и Реки, и крысы, и страшная смерть, витавшая над стойбищем. Но только сон его был тяжелый и черный, как преддверие смерти.

Вместе с рассветом Анаки проснулись и закопошились у пещеры. Но наступившее утро было для них печальнее минувшего вечера, ибо не все поднялись с сырого ночлега. Пенна Левша, старшая сестра Дило, не могла подняться с места. Она осталась под каменным кровом, прижалась к стене, как раненый зверь, и не отвечала на вопросы.

Мар вышел из пещеры, но другие посмотрели на него и отшатнулись в страхе. Он как будто распух и стал толще, и вдруг сделался странно похожим на своего друга-соперника Несса. И лицо у него было такое же синее. Глаза у него были пьяные от Хума неведомой заразы. Он шел, спотыкаясь и держась за голову руками, потом уселся у скалы и стал покачиваться из стороны в сторону с каким-то странным жужжанием. Не то он пел, не то стонал.

Рея-Волчица нашла у своей груди младенца мертвым. Ее недаром звали в племени Волчицей. Она была вне себя от горя и ярости. Она подбежала к пещере, высоко неся в руках маленький трупик, и сунула его к самому носу Черного Юна, ночного колдуна.

— Ты жертву требовал, — крикнула она, — с Реком твоим. Нате, жрите!..

Юн молча принял маленький трупик и внимательно осмотрел его.

На вялой шейке были два маленьких черных пятнышка.

— Это знаки Дракона, — сказал Юн, — теперь сами видите.

— Ну, пойдем, — сурово напомнил Спанда. — Найдем, узнаем…

Юн хотел что-то ответить, но в это время к пещере подошла его дебелая подруга с Мышонком на руках. Ее сытое лицо было встревожено. Мышонок хныкал и держался руками за голову.

Юн схватил своего сына и стал жадно рассматривать его тельце. Никаких знаков не было. Но глаза у него были мутные, и щеки горели неестественным румянцем.

Юн сердито оттолкнул жену, прижал ребенка к груди и стал бегать по площадке перед пещерой.

— Мышонок, не плачь, — говорил он каким-то сдавленным голосом. — Не надо хворать. Мы в лес пойдем, зайца поймаем. Пусть зайчик хворает.

— Идем к Дракону, — напомнил Спанда.

— Прочь! — крикнул яростно Юн. — Ночью пойдем, в темное время… В лес! — крикнул он еще раз, подхватил одной рукой копье, другою — бубен, посадил ребенка на плечи и крупными шагами скрылся в ближайших кустах.

В этот день не было больше умерших, но захворали еще две женщины, русоволосая Илеиль и Санния, уже пожилая, в волосах у которой были снежные нити.

Женщины внесли больных в пещеру и положили у огня. Только Мар остался снаружи сидеть у скалы, несмотря на холод.

Юн вернулся из лесу, когда смеркалось. Он нес Мышонка у груди, завернутого в плащ. Мышонок спал.

Тучи на небе стали редеть, бледный месяц тихо поднимался с востока.

— Идем, — сказал Спанда, — я тоже бубен возьму.

— Не надо, — сурово возразил Юн и отбросил свой собственный бубен с явным презрением.

— Какие дары? — спросил Спанда.

— Не надо даров, — сердито буркнул Юн. Он постоял с минуту в нерешимости, сжимая в объятиях спящего младенца, потом решился и передал его Юне. И тотчас же с угрозой поднес к ее лицу свой крепкий кулак.

— Если не сбережешь — убью, — сказал он отрывисто.

Он не взял даже копья и вместо того подхватил кремневый топор, тяжелый, с длинной ручкой, помахал им в воздухе и сунул за пояс.

— Идем, Спанда.

— А Дило где? — спросил старик. — Он должен показать путь.

Они отыскали Дило на прежнем месте, под каменным навесом.

Дило все еще спал, и все усилия растолкать его остались безуспешными.

— Хоть место назови, — настаивал Спанда.

Дило подымал голову, мычал что-то и снова падал на землю.

— Болен, — сказал Спанда.

— Боится, притворяется, — сказал Юн с презрением. — Копьем бы его.

Но вместо копья он сердито ткнул Горбуна носком ноги.

— Падаль… Без него найдем.

Они вышли на площадку перед пещерой. Юн бегло взглянул на месяц, потом повернулся по очереди на все четыре стороны света, выбрал направление и твердым шагом двинулся в путь. И это было даже не то направление, по которому Горбун вернулся на стойбище. Оно лежало левее. Но точно так же, как Дило, два колдуна пересекли первую гряду, спустились вниз; потом они поднялись на вторую гряду и пошли по гребню. Избранный ими путь был удобнее пути Дило, ибо им не попадались обрывы и густой кустарник. Они шли скоро и безостановочно.

Юн шагал вперед так уверенно, как будто страшный Рек подавал ему издали беззвучные, но верные сигналы. Время шло. Месяц поднимался к зениту пядь за пядью. А ночь становилась гуще и дремотнее. Они перешли еще две гряды.

— Где же Дракон? — проворчал Спанда, споткнувшись о камень, и вдруг остановился и застыл на месте, как вкопанный.

На склоне горы, над темным ущельем им представилось поразительное зрелище. На твердом камне покоилась огромная фигура. Она казалась черною на фоне ночного неба и выглядела, как грузная глыба, оторванная от ближней скалы. Но, присмотревшись, они разобрали крутую спину, могучий хвост и плоскую голову на вытянутой шее.

Дракон сидел, нагнув голову к земле. И его алые глаза отсвечивали блеском месяца. Голова его шевелилась вправо и влево. Они припали к земле и со страхом следили за этими однообразными движениями.

Спанда понял странные слова Дило: "Каменный Зверь, Живой Камень". Чудовищный зверь казался каменным даже в своих движениях.

А перед Драконом они увидели новое диво. Ибо весь склон горы был покрыт маленькими движущимися фигурками. Это были пеструшки. Их легко было узнать в свете месяца. Их были тысячи и тысячи, без конца и без счета, как песчинок в пустыне. Они двигались вперед и шли прямо на Дракона. И чудовище, пригнув голову книзу, глотало их одну за другой своей глубокой темной пастью. Она была такая большая, что пеструшки, кажется, даже не понимали, в чем дело. Быть может, им казалось, что передние колонны проходят в какую-то темную арку, сквозь сердце скалы. Они шли, не останавливаясь, и Дракон глотал их мерным движением. И в свете месяца казалось, будто льется странная, живая, кишащая река, поднимается снизу вверх, вопреки законам тяжести, и вливается в Дракона.