Господин двух царств - Тарр Джудит - Страница 58

– А если я ошибусь?

– Даже боги могут ошибиться, – сказала богиня, – если так должно быть. – Сказано было сурово, и Мериамон опустила глаза.

Теплые пальцы подняли ее подбородок. Человеческие пальцы: в них не было мощи, они не внушали страха. Это было не нужно. Они просто были.

– Дитя, Мериамон, – сказала богиня. – Я с тобой, помни это. Я была с тобой с самого дня твоего рождения. Я никогда не покину тебя.

Мериамон прикусила язык. Она не должна была говорить, как ребенок.

Но Мать услышала; она улыбнулась.

– Я обещаю, – сказала она легко, но это был голос неба. – Теперь, дитя, иди. Будь сильной. И помни.

– …Помни.

Мериамон начала просыпаться. Сехмет заурчала, лежа рядом с ней, и выразила свое мнение о дураках, которые разговаривают во сне.

Мериамон успокоила ее, почесав под подбородком. Сон исчезал, но его сущность врезалась в память. Чему он научил ее…

Не Амон. Не боги Мемфиса или Фив, хотя и они участвовали в этом. Не просто царственная неизбежность послала ее в путь из Египта и привела к Александру. Это было только начало. То, что она сделала, было гораздо больше и важнее, чем она даже знала, а знала она, что это будет важнейшее дело на земле.

– Таким оно и остается, – сказала она Сехмет. – Но теперь я понимаю его размеры. И ли начинаю понимать. – Она села. Ей было знакомо чувство рассвета, вкус воздуха в конце ночи.

Когда она поднялась, что-то шевельнулось в ее тени. Она резко повернулась. Горящие зеленовато-желтые глаза смеялись, пасть шакала ухмылялась при виде ее изумления.

Она не могла обнять тень. Но она могла улыбаться, пока у нее не заболели челюсти, и сказала растроганно:

– Ты вернулась. Ты остаешься со мной. Тень блеснула клыками. Конечно, остается.

Тень была ее.

– Но…

Мериамон умолкла. Что толку спорить с воздухом. Даже если воздух имел вид Анубиса, можно было и не пробовать. Она смотрела на тень долго, смотрела искоса, потому что прямо смотреть было не на что, но давала понять, как она рада. Тень тоже была довольна. Ощущая целость сердца и целость тени, полная воспоминаний о своем сне, Мериамон вышла навстречу встающему дню.

22

Пелузия сдалась Александру, могучие ворота были широко распахнуты, и люди вытекали из них сотнями и тысячами, чтобы встретить приближающегося Александра. Здесь были не только жители Пелузии; многие прибыли из деревень и городков в пределах дня пути или приплыли по Нилу, исполненные желания увидеть царя, который принесет им свободу.

Персы не пошевелили и пальцем, чтобы попытаться остановить Александра. Сатрап Мазас встретил его в воротах Пелузии, сдаваясь изящно, как это умеют делать только персы.

– Тебе это не обидно? – спросил его Александр, слышала Мериамон.

– Что, мой повелитель? – спросил сатрап с видом невинным и удивленным.

– Кланяться мне, – сказал Александр. – Называть меня повелителем, зная, что твой царь еще жив и все еще царь, и что он может вернуться и призвать тебя к ответу.

– Может, – согласился сатрап, – только я сомневаюсь в этом. Эта провинция полностью вверена мне. Я просто передал ее тому, кто сможет управлять ею лучше всего.

Александр едва ли мог спорить с этим. Мазас сделал то, что он сделал. Он выбрал между жизнью и смертью.

Из Пелузии на кораблях вверх по Нилу и пешком по его берегам армия Александра двинулась к Мемфису. Это был триумфальный поход. Ни одного сражения, никакой крови в Египте. Персы бежали или сдавались, их тяжесть поднялась с земли Египта, следы их присутствия были уничтожены солнцем, песком и черным нильским илом.

Мериамон ехала верхом в толпе за спиной Александра, спокойная и незаметная среди других. Он знал, кто привел его сюда, и она тоже знала. Этого было достаточно.

То, что на почетном месте справа от царя, которое абсолютно вправе должна была занимать она, ехал Мазас, и в толпе среди воинов, слуг и зевак мелькало множество персидских лиц, волновало ее гораздо меньше, чем она могла бы ожидать. Они были побежденными. Они должны были видеть Александра там, где он был, и слышать, как народ выкрикивает его имя. Это был тяжелый удар по гордости персов. Они выносили его с достоинством, это она должна была признать. Лучше, чем могла бы она на их месте.

Нил был спокоен, до разлива оставались еще долгие месяцы; сейчас это была широкая сонная река, изливающаяся из сердца мира. Они шли через болота и заросли Дельты, зеленые чащи, полные птиц, где колыхались высокие веера папирусов и тростников, где стремительно бросались в воду крокодилы, в глубоких омутах ревели бегемоты, а вокруг кораблей, следовавших по Нилу, кружились стайки пестрых египетских пташек. В каждой деревушке и городке жители выбегали посмотреть на царя, крепости распахивали свои ворота. Песни звучали, когда он приходил, песни звучали, когда он уходил, песни в честь прихода в Египет царя.

Он пил их, как вино. Но не меньше, чем Мериамон.

Ее музыка вернулась к ней. Она появилась в ней на следующее утро после прихода в Пелузию, когда Мериамон, выкупавшись в морской воде и в воде Нила, ощущала под ногами черную и красную землю и видела ладью солнца, плывущую над Восточной пустыней. Она вышла за городские стены, распахнула свое сердце, и песня наполнила его. Если даже в ней и были слова, она их не помнила. Это должен был быть гимн, пробуждение Амона-Ра, Хнума-Создателя, Бога-Барана, Бога-Солнца, Властелина Двух Царств.

Голос ее сначала звучал неуверенно – она слишком долго им не пользовалась, но вскоре он обрел свою прежнюю силу. Она уже забыла, что значит быть голосом и только голосом, чистым воплощением песни. То, что заполняло собой высокий храм в Фивах и парило над песнопениями жрецов, теперь летело над землей и в небесах. Оно поднимало солнце над горизонтом. Оно несло день в страну Кемет.

Такой сильный голос у такой маленькой женщины.

Завтра они будут в Мемфисе. Сегодня они были в Гелиополисе, городе Солнца, Александр внутри, в царском дворце, а основная масса его армии расположилась лагерем на широком поле к востоку от реки. Красная Земля простиралась широко и далеко; Черная Земля лежала вокруг нее среди длинных вечерних теней, под синим сводом небес.

Мериамон пела для себя, пока Филинна заплетала ее волосы. Теперь у Мериамон была и египетская служанка, и множество париков, если бы ей захотелось их надеть, но сегодня вечером ее вполне устраивал тот вид, какой она имела со времен Азии. Она улыбнулась Таис, которая решила быть гречанкой – от скромного узла волос до изящных ремешков на сандалиях.

– Я пою слишком громко?

– Конечно, нет. – Таис обмахивалась веером из листа пальмы. – И это называется зима, – сказала она. – Боги не допустят, чтобы я оказалась в этой стране летом.

– Для Египта очень холодно, – возразила Мериамон, однако не потянулась за плащом, висевшим на спинке ее стула. Даже прохлада была благословенна, поскольку это была прохлада страны Кемет.

– Ты не перестаешь петь с тех пор, как мы пришли в эту страну, – заметила Таис.

– Я дома, – отвечала Мериамон.

– Каждой своей косточкой, каждой жилкой, – вздохнула Таис, но не с печалью, не с тоской, а скорее с завистью. – Если бы я снова увидела Афины, я была бы счастлива, но не так. Неужели все вы так влюблены в свой Египет?

– Он наш, – отвечала Мериамон. Она сидела неподвижно, пока Филинна, хмурясь, держала перед ней зеркало, а новая служанка подводила ей глаза. Филинне не нравилось, что кто-то занимает ее место, но Ашайт едва ли не превосходила ее по силе характера.

Несмотря на это, они не были врагами, хотя Ашайт была свободная женщина и получала плату, а Филинна была рабыней. Здесь была тонкость дипломатии, где ни та, ни другая не заходили слишком далеко в своей неприязни друг к другу. «Это замечательно, – подумала Мериамон, – и было бы гораздо хуже, если бы не было так забавно».

Ашайт разровняла последний мазок коля, присмотрелась и слегка нахмурилась; добавила чуточку ляписа.