Пунктир воспоминаний - Казанцев Александр Петрович - Страница 12

За многомесячное плавание «Георгий Седов» сделал два рейса, посетил множество зимовок на островах полярных морей, вплоть до самой северной оконечности Земли Франца-Иосифа, где похоронен Седов.

И сколько же за это время я услышал историй об «обыденном героизме» полярников на самом краю света! Правдивые и удивительные, они переполняли меня. Некоторые легли в основу рассказов, которые выходили потом в свет в моих сборниках «Против ветра», «Остановленная волна», «Обычный рейс». Но фантастика не могла не проглянуть в книге «Гость из космоса». Вслед за тем появился и роман-мечта «Мол Северный».

Роман этот вновь привлек внимание кое-кого из ученых, на этот раз океанологов. Они рассмотрели «роман-мечту» как реальный технический проект и стали убедительно доказывать несостоятельность замысла соорудить ледяной мол вдоль сибирских берегов — автором не учтены придонные холодные течения, которые компенсируют тепло ветви Гольфстрима у Карских ворот, и отгороженная молом полынья все равно замерзнет!

Иван Антонович Ефремов, не только замечательный писатель-фантаст, но и видный ученый, восстал против такого отношения к литературному произведению и написал океанологам обоснованное письмо. Они вежливо ответили Ефремову, но последнее слово осталось за критиками романа, кроме них, письма никто не прочитал — их статья была напечатана, а письмо Ефремова не публиковалось.

Я допускаю, что можно нападать и на Жюля Верна за то, что он «выстрелил» людьми из пушки на Луну, которые на самом деле непременно расплющились бы. Или на Уэллса за его безусловно ненаучную «Машину времени» с ее противоречием «закону причинности». При таком подходе литературные произведения перестали бы существовать.

Я же мог сохранить свою мечту, если бы даже согласился с учеными, признал бы их аргументы. Более того, ввел бы в ткань романа «опровергателей», живописуя их по своему усмотрению.

Новый вариант романа, теперь уже под названием «Полярная мечта», развивал конфликт с океанологами, которые действительно оказались правы (!). Пришлось моим полярным строителям в дополнение к ледяному молу еще и подогревать остывшую ветвь Гольфстрима установкой «Подводного солнца». Новый герой романа академик Овесян (в котором ожил мой старый друг академик Иосифьян) осуществил в книге мечту современности — термоядерный управляемый синтез водорода в гелий, подогрев «Подводным солнцем» незамерзающую прибрежную полосу вдоль сибирских морей.

Андроник Гевондович Иосифьян любит рассказывать о том, как он узнал себя в Сурене Авакяне, герое романа «Арктический мост», и как автор романа, будучи главным инженером института, получив за какую-то оплошность взбучку от него, Иосифьяна, директора института, взял и утопил друга и директора, то есть своего героя, инженера Авакяна. Конечно, это не совсем так. Прототип Авакяна — действительно молодой Иосифьян. Но Авакян погиб в романе задолго до организации нашего с Иосифьяном НИИ-627. Виной гибели литературного героя была вовсе не месть за выговор на службе, а скорее досада на Иосифьяна, который, как показалось автору, совсем забыл о нем перед войной. К счастью, это оказалось неверным. И теперь, десятилетия спустя, когда бы мы ни встретились с академиком Иосифьяном, мы оба держимся так, словно расстались вчера вечером. В дальнейшем «Полярная мечта» уже выходила под названием «Подводное солнце».

Это роман в числе других подарил мне трех корреспонденток, перепиской с которыми я дорожу. И прежде всего с Надеждой Ивановной Борзух из Славянска делюсь я своими литературными замыслами, хотя мы никогда не виделись. Переписываемся уже более четверти века. Участница партизанского движения, она потеряла в войну всех близких и, по ее словам, нашла в героях моих романов тех, кого недоставало ей в жизни. Вечно буду ей обязан за эти слова.

Другая корреспондентка, Люда из Запорожья, написала мне еще в пионерском возрасте, слала письма-дневники — целый внутренний мир. Я попытался наделить им одну из героинь романа «Льды возвращаются». Бывая в Москве, она, уже инженер и мать семейства, встречается со мной, как бы со своим былым дневником.

Имени третьей корреспондентки не назову. Она моя однофамилица, отец же ее, тоже, как и я, Александр Петрович, но погиб во время войны. И вот девочка, прочитав «Полярную мечту», вообразила и стала уверять других, что роман написан ее отцом. Ей по-детски страстно хотелось иметь отца!.. Десятилетия спустя, прочитав роман «Фаэты», решилась признаться в том, что она моя «самозваная дочь». Мне не на что было быть в претензии. Завязалась оживленная переписка. Так я нежданно приобрел «третью» дочь. Младшая, Елена, — завершает кандидатскую диссертацию в одном из академических институтов. Милая «самозванка» — рабочий человек с высоким интеллектом, словно заглянувшая к нам из будущего, о котором фантасту так хочется писать.

К началу пятидесятых годов я решил, что обрел собственное лицо, и мог уже не считать себя в какой-то мере связанным ни с дедом-шляхтичем, революционером, ни с другим дедом, в картузе и поддевке, и осуществил свою давнюю мечту — вступил наконец в ряды КПСС. Избирался в Союзе писателей СССР заместителем секретаря партийного бюро прозаиков и восемь раз был членом бюро секции прозы, причем два раза заместителем председателя при Леониде Соболеве и Константине Паустовском, которые многому меня научили.

Есть еще в пунктире воспоминаний эпизод, связанный с особо дорогой мне книгой академика Майского.

Верный боец революции, старый большевик, он не миновал ложного обвинения. В тягостные для жены Ивана Михайловича дни мало кто решался позвонить Агнии Александровне домой. Убежденный в невиновности Ивана Михайловича, я в числе немногих звонил ей. Надо ли говорить, как я обрадовался звонку Майского вскоре после его возвращения домой! Он попросил зайти. Я поспешил на улицу Горького, в дом, что напротив Моссовета. Майский, бодрый и веселый, встретил меня загадочной улыбкой.

— Я вот тут диктовал… Стенографистка кое-что расшифровала для вас…

Я не совсем понимал, что имеет в виду Майский. Тогда он напомнил о своем увлечении фантастикой и приключениями.

— Я обязан вам тем, что выдержал, — неожиданно сказал он.

Оказывается, находясь под следствием, в одиночном заключении, в промежутках между допросами он вспомнил о моих прочитанных романах и… решил мысленно перенестись в мир, рожденный собственным воображением. Принялся «писать в уме» роман. Запоминал главу за главой (как стихи!), раздраженно отрываясь для «дачи показаний» от своего невидимого и никому не известного занятия.

И так без пера и бумаги он сочинил роман «Близкое-далекое» и сразу же по возвращении домой продиктовал его стенографистке. А теперь вручает рукопись мне, «виновнику» (по его словам) рождения этого романа.

С жадным интересом читал я о приключениях и путешествии советского дипломата во время войны Майскому самому пришлось тогда добираться из СССР в Англию в обход фронтов, через Иран и вокруг Африки Роман, в основу которого автор положил увиденное, был написан живо и правдиво.

Хотелось представить себе, как возникало это удивительное произведение, запечатленное лишь в памяти! Я мысленно видел автора среди созданных его воображением героев, с которыми он «общался» в промежутках между беседами со следователем, полностью отключаясь от действительности, не мучаясь сомнениями, одиночеством, бессонницей. Ведь ничто так не поглощает человека, как созданный его воображением мир!

Справедливости ради надо сказать, что следствие по спровоцированному против академика Майского делу закончилось полным снятием с него всех обвинений еще до XX съезда нашей партии.

Я передал рукопись со своей рецензией в Издательство детской литературы, и книга вскоре вышла большим тиражом, имела заслуженный успех. Дружба с И.М.Майским сохранилась у меня до конца его дней. Бережно храню стопку книг Ивана Михайловича с теплыми авторскими надписями, одна из которых особенно дорога мне. Кроме того, с благодарностью вспоминаю его точные советы по поводу острых политических ситуаций, возникавших в моих романах.