Последнее искушение Христа - Казандзакис Никос - Страница 5

Рыжебородый схватил юношу за плечо, встряхнул его:

— О чем размечтался, полоумный? Ты слышал, что говорит брат твоего отца, почтенный Симеон?

— Так Мессия не придет… — проговорил юноша, устремив взгляд на только что изготовленный крест, залитый нежным розовым светом утренней зари.

— Нет, так Мессия не придет. Он никогда не отречется от рубища, не станет носить царского венца, а народ не бросится спасать его. И Бог тоже не сделает этого. Мессии не будет спасения. Он умрет в рубище. Все, даже самые верные последователи, покинут его, и он будет умирать в одиночестве на вершине пустынной горы, а главу его будет венчать терновый венец.

Рыжебородый повернулся и изумленно глянул на юношу. Одна половина его лица сияла, другая была покрыта мраком.

— Откуда ты знаешь? Кто тебе сказал это?

Юноша не ответил. Он соскочил с верстака — было уже вполне светло, — схватил горсть гвоздей и молоток и бросился к кресту. Но рыжебородый опередил его: одним прыжком он очутился у креста и стал яростно колотить по нему кулаками и плевать на крест, словно это был человек. Когда он обернулся, его борода, усы, брови кололи юношу в лицо.

— Тебе не стыдно? — кричал рыжебородый. — Все плотники в Назарете, Кане и Капернауме отказались изготовлять крест для Зилота, а ты… Тебе не стыдно? Не страшно? Что, если Мессия придет и застанет тебя за изготовлением креста для него? Что если Зилот, которого распинают сегодня, и есть Мессия? Почему у тебя не хватило мужества ответить центуриону, как ответили многие: «Я не изготовляю крестов, на которых распинают героев Израиля».

Он встряхнул отрешенного плотника за плечо:

— Что же ты молчишь? Куда ты смотришь?

Рыжебородый ударил юношу, прижал его к стене.

— Да ты трус, — бросил он с презрением. — Трус! Трус! Слышишь? Ты не способен ни на что!

Зычный крик рассек воздух. Рыжебородый оставил юношу и повернул свою образину к двери, прислушиваясь. Шум и гам, мужчины и женщины, многолюдная толпа, крики: «Глашатай! Глашатай!» В воздухе снова раздался зычный голос:

— Сыны и дщери Авраама, Исаака, Иакова! Повеление властелина! Слушайте и внимайте! Закрывайте свои мастерские и таверны! Прекращайте работу в поле! Пусть матери возьмут детей своих, а старцы — посохи и ступйайте поглядеть! Ступайте поглядеть и вы калеки убогие, глухие и паралитики! Поглядеть, как карают тех, кто осмелился поднять голову против владыки нашего — императора, да живет он многие лета! Поглядеть, как умрет преступный мятежник Зилот!

Рыжебородый открыл дверь и увидел угрожающе молчащую толпу, увидел стоявшего на камне глашатая — худощавого, с длинной шеей, с длинными ногами, с непокрытой головой. Увидев его, рыжебородый сплюнул:

— Будь ты проклят, предатель! — прорычал он и яростно захлопнул дверь.

Рыжебородый повернулся к юноше. Глаза его горели гневом.

— Полюбуйся на сына твоего отца — предателя Симона! — произнес он со злостью.

— Он не виноват. Это моя вина, — скорбно сказал юноша. — Моя.

И добавил:

— Из-за меня, мать прогнала его из дому… Из-за меня… И теперь, он…

Половина лица рыжебородого — та, на которой был свет, — смягчилась, словно испытывая сострадание к юноше.

— Как же ты думаешь искупить все эти прегрешения, несчастный? — спросил он.

Юноша ответил не сразу. Несколько раз он раскрывал уста, но язык не повиновался ему.

— Собственной жизнью, своей собственной жизнью, брат Иуда, — наконец с трудом произнес он. — Ничего другого у меня нет.

Рыжебородый вздрогнул. В мастерской было уже достаточно света, который проникал через дверные щели и окошко в потолке. Большие, блестящие черные глаза юноши светились. Голос его был полон горечи и страха.

— «Собственной жизнью»? — Рыжебородый схватил юношу за подбородок. — Не отворачивайся, ты уже взрослый, так имей мужество посмотреть мне в глаза! «Собственной жизнью»? Что ты хочешь сказать?

— Ничего.

Юноша молча опустил голову. И вдруг воскликнул:

— Не спрашивай! Не спрашивай меня, брат мой Иуда!

Иуда взял лицо юноши в ладони, чуть приподнял и долго смотрел в него, не произнося ни слова. Затем он все так же молча оставил юношу и направился к двери. Вдруг сердце его встрепенулось.

Шум снаружи все нарастал. От топота босых ног и шлепанья сандалий шел гул, в воздухе стоял звон бронзовых браслетов на руках и массивных медных колец на щиколотках у женщин. Стоя на пороге, рыжебородый смотрел, как из узких улочек появлялись люди, вливались в толпу и шли вверх — на другой конец селения, к проклятому холму, где должно было происходить распинание. Мужчины шли молча. Только ругательства иногда срывались из-за стиснутых зубов да палицы стучали о мостовую. Кое-кто сжимал спрятанной на груди нож. Женщины издавали пронзительные вопли. Многие из них сбросили с головы платки, распустили волосы, уже затянули причитания.

Толпу возглавлял почтенный раввин Назарета Симеон. Низкорослый, согнувшийся под бременем лет, скрюченный тяжкой хворью — он страдал чахоткой — раввин представлял собой жалкое нагромождение сухих костей, которое нерушимо держала, не давая ему развалиться, душа. Костлявые руки с громадными, словно когти хищной птицы, пальцами сжимали посох священника с двумя переплетающимися у навершия змеями и стучали им о камни. От этого живого мертвеца исходил дух горящего города. При взгляде на огонь, полыхавший в его глазах, казалось, что это дряхлое тело, состоящее из плоти, костей и волос, охвачено пламенем, а когда раввин отверзал уста, взывая «Боже Израиля!», над головой у него словно клубился дым. За ним следовали чередой, опираясь на посохи согбенные ширококостные старцы с густыми бровями и раздвоенными бородами. Далее шли мужчины, за ними — женщины, и в самом хвосте — дети, каждый из которых держал в руке камень, а у некоторых свисала через плечо праща. Все они шли одной толпой, издавая приглушенный, раскатистый гул, словно шумящее море.

Прислонившись к дверному косяку, рыжебородый зрел на мужчин и женщин, и сердце его стучало. «Эти люди — думал он, и при этой мысли кровь бросалась ему в голову, — эти люди вместе с Богом сотворят Чудо. Сегодня! Не завтра — сегодня!»

Свирепая мужеподбная женщина с отвесными бедрами и распахнутой грудью оторвалась от толпы, нагнулась, подняла с земли камень, с силой швырнула его в дверь плотника и крикнула:

— Будь ты проклят, распинатель! И сразу же из конца в конец по улице прокатились крики и ругательства, а дети сорвали с плеча пращи. Рыжеборрдый резким движением закрыл дверь.

— Распинатель! Распинатель! — посыпались отовсюду возгласы, и дверь загудела, осыпаемая градом камней. Опустившись перед крестом на колени, юноша то поднимал, то опускал молоток, заколачивая гвозди. Он стучал что было сил, словно пытаясь заглушить доносившиеся с улицы крики и ругательства. Грудь его пылала, брови сошлись изломом на переносице. Юноша неистово наносил удары, по лбу у него струился пот. Рыжебородый стал на колени, схватил юношу за руку, с яростью вырвал молоток. Затем он ударил по кресту, и тот рухнул наземь.

— Ты понесешь его?

— Да.

— И тебе не стыдно?

— Нет.

— Я не допущу этого. Я разобью его на куски.

Он повернулся и стал шарить вокруг в поисках тесла.

— Иуда, брат мой, — медленно и умоляюще сказал юноша. — Не становись у меня на пути.

Его голос стал вдруг каким-то мрачным, глубоким, неузнаваемым. Рыжебородый вздрогнул.

— На каком пути? — тихо спросил он и умолк в ожидании ответа.

Он испуганно смотрел на юношу. Теперь свет полностью освещал его лицо и верхнюю половину обнаженного худощавого тела. Уста юноши были стиснуты, словно старались удержать громкий крик.

Рыжебородому бросились в глаза худоба и бледность юноши, и его нелюдимое сердце исполнилось жалости. С каждым днем щеки юноши западали все глубже, он таял на глазах. Сколько времени прошло с тех пор, как они виделись в последний раз? Всего несколько дней. Он ходил по селам, лежащим в окрестностях Геннисарета, занимаясь кузнечным делом — изготовлял мотыги, сошники, серпы, подковывал лошадей, но, узнав о готовящемся распятии Зилота, спешно возвратился в Назарет. Каким он оставил своего давнего друга и каким встретил его теперь! Почему такими большими стали его глаза, отчего появились впадины на висках, откуда это выражение горечи вокруг губ?