Метаморфозы власти - Тоффлер Элвин - Страница 16

Американские бизнесмены любят громко жаловаться на незаконную близость японских деловых кругов и правительства. Хотя по иронии судьбы, когда доходит до улаживания противоречий, американцы, а не японцы стремятся к судебному разбирательству и вслед за этим призывают государственную власть вступиться за их интересы.

От мельчайшей коммерческой тяжбы до многомиллиардных судебных процессов (например, спор между «Pennzoil» и «Texaco») вокруг претензий на вступление во владение закон маскирует силу, которая, в конечном счете, подразумевает потенциальное применение насилия.

Корпоративные пожертвования на политические кампании могут рассматриваться как еще один закамуфлированный способ принуждения правительства обнажить оружие в интересах компании или отрасли промышленности.

В Японии Хиромаса Энцой, глава Recruit Company, сбыл большое количество акций по цене ниже рыночной ведущим политикам правящей либерально-демократической партии. Его действия были столь откровенными, что привели общественность и прессу в ярость и вызвали отставку премьер-министра Нобори Такешита[48]. В этом скандале проскальзывают черты, сходные с более ранним случаем в корпоративной империи «Флик», что в Западной Германии. Должностные лица этого коммерческого предприятия учреждали нелегальные фонды в поддержку различных политических партий.

Японцы тратят более 60 млрд. долл. в год (эта сумма выше расходуемой на автомобили) в 14500 кричаще освещенных «пачинко-залах», где они заняты игрой (пачинко): шарик из нержавеющей стали нужно провести через ряд препятствий к соответствующему отверстию. Победители получают призы, некоторые из них можно обменять на деньги. Как и игровые аркады в Соединенных Штатах, пачинко — бизнес, связанный с наличными, сформированный, как на заказ, для уклонения от налогов и отмывания денег. Преступные банды выкачивают средства из этих заведений якобы за охрану, иногда воюют между собой за контроль над наиболее прибыльными из них. Чтобы воспрепятствовать принятию закона, нацеленного открыть истинную отчетность для полиции, хозяева игорных заведений вливают приличные денежные суммы в обе ведущие партии[49].

Финансируя кандидатов или политические партии, бизнес ожидает от них компенсации. В Соединенных Штатах, несмотря на непрерывные реформы и законы, регулирующие моменты, связанные с пожертвованиями на предвыборные кампании, каждая значительная отрасль промышленности создает фонды для одной или обеих партий, дабы купить, как минимум, право на то, чтобы их особая точка зрения была услышана. Постоянно изобретаются искусные методы — дутые гонорары за выступления, приобретение книг, не пользующихся спросом, «кредиты», обеспеченные недвижимостью, предоставление низкопроцентных займов, — чтобы ускользнуть или уклониться от ограничений, налагаемых законом.

Само существование государства создает тенденцию к непрямым, часто скрытым, перекрестным субсидиям и перекрестным штрафам в экономике. В конечном счете, действия государства в такой степени опираются на силу оружия, солдат и полиции, что говорить о свободной от власти или свободной от насилия экономике — просто ребячество.

Корпорации и даже правительства прибегают к применению насилия реже, чем в доиндустриальном прошлом, потому, что обнаружили лучший инструмент управления людьми.

Этот инструмент — деньги.

ТРАЕКТОРИЯ ВЛАСТИ

Нас не удивляет то, что сила и даже насилие остаются частью мира бизнеса. Что действительно должно поразить, так это выдающееся изменение в способе приложения силы.

Рабовладелец или феодал, перенесенные из древнего в современный мир, с трудом смогли бы поверить и очень бы изумились, узнав, что мы меньше бьем рабочих, а производительность их труда — выше.

Капитан корабля был бы поражен тем, что к матросам не применяются методы физического наказания, их не увозят в плавание насильно, предварительно опоив.

Даже квалифицированный плотник или дубильщик из XVIII в. был бы поставлен в тупик тем, что он не может запросто дать в зубы своему ученику. Посмотрите — этот пример иллюстрирует вышесказанное — на цветную гравюру В. Хоггарта «Индустрия и лень», напечатанную в Англии в 1796 г. На ней мы видим двух «подмастерий» — один с удовольствием трудится за ткацким станком, другой — дремлет. Справа, размахивая тростью, подходит разъяренный босс колотить бездельника.

И традиция, и закон обуздывают это прямое использование силы в современном мире. Однако уход насилия из экономики связан отнюдь не с христианским милосердием или благородным альтруизмом.

Суть в том, что во время промышленной революции верхние слои общества перестали полагаться, как это было изначально, на низкокачественную власть, даваемую силой, и перешли к власти среднего качества, предоставляемой деньгами.

Деньги не могут дать немедленного результата, как кулак в зубы или пистолет под ребро. Но по причине того, что они могут быть применены и для вознаграждения, и для наказания, деньги — более многогранный, гибкий инструмент власти, особенно когда конечная угроза насилия остается на месте.

Деньги не могли стать основным рычагом управления в обществе раньше, поскольку подавляющее большинство человечества не было частью денежной системы. Крестьяне доиндустриального века сами обеспечивали себя продуктами питания, одеждой и крышей над головой. Но по мере того как заводы заменили фермы, люди перестали сами выращивать себе еду и их выживание стало зависеть от денег. Эта всеобщая зависимость от денежной системы как отличная от самообеспечения трансформировала все властные взаимоотношения.

Насилие, как мы увидели, не исчезло. Но его формы и функция претерпели изменения, поскольку деньги стали главной мотивацией для рабочей силы и основным орудием управления в обществе на три индустриальных столетия.

Именно этим объясняется, почему и социалистическое, и капиталистическое общества «фабричных труб» оказались в большей степени скупыми и стяжательскими, одержимыми деньгами, чем значительно более бедные доиндустриальные культуры. Жадность, без сомнения, уходит в прошлое. Но именно индустриализм вывел деньги на первое место среди инструментов власти.

Итак, рост влияния индустриальных государств привел к систематической монополизации насилия, перевоплощению его в закон и повышению зависимости населения от денег. Эти три изменения исторически сделали возможным верхам общества все чаще использовать богатство, а не открытую силу для достижения своих целей.

Это и есть метаморфозы власти. Не просто ее переход от отдельного человека или группы людей к другому или другой группе, но фундаментальное изменение в отношениях насилия, богатства и знания, которые служат элите для управления и контроля.

Промышленная революция перевела насилие в форму закона, а мы сегодня переводим деньги — в действительности богатство вообще — во что-то новое. Эра «фабричных труб» видела, как деньги присваивали себе главную роль в деле достижения и поддержания власти, сегодня, на рубеже XXI века, мы стоим на пороге нового исторического этапа. Мы будем свидетелями новых метаморфоз власти.