Синайский гобелен - Уитмор Эдвард - Страница 19

Бесчисленное, и, ко всему прочему, и впрямь всевозможных.

Слуга с поклоном объявил, что заказ готов. Стронгбоу поднялся, собираясь уходить. Прилизанный торговец улыбался, полузакрыв глаза.

Не желаете затяжку-другую опиума перед уходом? В этом месяце зелье отменного качества.

Нет, спасибо. Для работы голова должна быть ясной.

Вы уверены? Сейчас всего лишь десять утра, весь день впереди, да и ночь тоже. Ну ладно, может, через месяц.

Стронгбоу учтиво поклонился и шагнул на камни мостовой, расставшись с толстяком, который вяло втирал оливковое масло в лицо, пока слуга набивал кальян.

Владелец лавки древностей, в которой снимал комнату Стронгбоу, был совсем другим человеком. Нерешительный, худой и не от мира сего, он жил, казалось, больше в прошлом, чем в Иерусалиме девятнадцатого века. Предметы не старше 1000 года до рождества Христова он знал удивительно хорошо, но если вещь была старше, он терялся и обращался к Стронгбоу.

Когда Стронгбоу вернулся, хозяин лавки, Хадж Гарун, рассматривал лучшие из своих ювелирных изделий, перекладывая камни и кольца с одного подноса на другой. Долговязый Стронгбоу навис над прилавком, любуясь великолепными камнями, что брызгали во все стороны ослепительными разноцветными лучами.

Не взглянете? спросил Хадж Гарун нерешительно, протянув ему кольцо. Я только что приобрел его у одного египтянина и не совсем уверен в его качестве. Как вы думаете? Приблизительно середина Нового Царства, да?

Стронгбоу сделал вид, что изучает кольцо через свое увеличительное стекло.

Вы совершали хадж двадцать один год тому назад?

Хадж Гарун испуганно на него посмотрел.

Да.

Но не с караваном? Не по обычному пути паломников? В одиночку, глухими тропами, которые и тропами-то не назовешь?

Да.

Стронгбоу улыбнулся. Он запомнил торговца, хотя тот, конечно, не мог его помнить, ведь тогда он был одет дервишем. Они встретились однажды вечером возле слияния двух больших пересохших рек в северной Аравии, торговец тогда сказал, что небо необычно темное для этого времени суток, так и было, потому что в небе тогда пролетала комета.

В принципе, Стронгбоу находился в тех местах именно по этой причине. Он собирался произвести измерения секстантом и хронометром и убедиться, что неизвестная комета действительно существует; незадолго до того Стронгбоу вычислил период ее обращения, шестьсот семьдесят лет, по небесным знамениям в жизнеописаниях Моисея, Навуходоносора, Мухаммеда и Христа, в «Зохаре» и в «Тысяче и одной ночи». В тот вечер он объяснил все это испуганному арабу, тот растерянно кивнул и задумчиво пошел своей дорогой.

Комета Стронгбоу. Он много лет не вспоминал о ней. На мгновение он представил себе возможность написать о ней астрономическую монографию, но нет, это будет пустой тратой времени. Его метод датирования кометы был сложным, у него полно дел здесь, и он не может себе позволить отвлекаться на дела небесные.

Стронгбоу лизнул кольцо. Оно старше, заявил он.

Правда?

Да.

Араб вздохнул.

Я не настолько хорошо во всем этом разбираюсь. Самое раннее, на что я осмеливаюсь замахнуться, это начало Нового Царства.

Нет. Еще раньше. Вернее всего, конец семнадцатой династии.

Ах, гаксосы, непонятный народ. Как вы узнали?

На вкус.

Как это?

По составу металла.

Хадж Гарун изысканно поблагодарил его. Стронгбоу улыбнулся и скрылся в своей кладовой. Ему там было хорошо и удобно. В лавке торговец-араб продавал древние побрякушки, а в задней комнате он, Стронгбоу, классифицировал современные данные на горной вершине по имени Иерусалим.

Садясь за свой письменный стол, он не раз вспоминал беседу крота и отшельника при луне на другой горе. Кем он был, тот затворник? Что подвигло его на выполнение такой невероятной миссии?

Конечно, ему никогда этого не узнать. Просто не у кого узнавать.

Субботнее утро. Еще пятнадцать пачек бумаги на следующий месяц. Он вытащил папку из древнего сейфа, выпил чашку крепкого кофе и закурил сигарету. Бросил пристальный взгляд на ржавый шлем крестоносца, пошлепал по носу огромного каменного скарабея и углубился в работу.

За эти двенадцать лет в Иерусалиме у Стронгбоу был лишь один сбой, но со столь значительными последствиями, что ему пришлось вести исследования в три раза дольше, чем он предполагал вначале.

Это случилось в жаркое воскресенье в его кладовке в глубине антикварной лавки. Закончив главу, как обычно, к середине ночи, утром он, тоже как обычно, в шесть, устроился на скарабее и посмотрел на ржавый шлем крестоносца, прежде чем взяться за перо.

Спустя какое-то время он обнаружил, что все еще смотрит на шлем. Перо он держал в руке, а двести тридцать страниц бумаги, которые следовало исписать, все еще лежали аккуратной нетронутой стопочкой. С солнечными часами на поясе Стронгбоу вышел наружу посмотреть, который час. Он установил поровнее бронзовый гномон и открыл рот от изумления.

Три часа дня? Невероятно. Сурово нахмурившись, он побрел назад.

Хадж Гарун в дальнем углу магазина склонился над древним манускриптом, который часто изучал по воскресеньям. Несмотря на то что он никогда не вмешивался в дела своего жильца, взглянув на озабоченное лицо Стронгбоу, он осмелился задать вопрос.

Что-нибудь случилось? спросил он так тихо, что на этот вопрос вполне можно было не обратить внимания. Но Стронгбоу так внезапно прервал свой марш, что гномон по инерции грохнулся о стену и сверху посыпалась штукатурка.

Да. Что-то со временем. Похоже, я ничего не сделал за последние девять часов и не могу понять, как это случилось. Такого еще не бывало, чтобы я ничего не делал.

И вы совсем ничего не делали?

Очевидно, так. Получается, я просто сидел за столом, уставившись на шлем крестоносца. Девять часов подряд? Это невероятно.

Лицо Хадж Гаруна просветлело.

А, ну в этом нет совсем ничего страшного. Обычное забытье.

Он вдохновенно обвел руками теснившиеся на полках старинные предметы.

Взгляните на все эти памятки прошлого вокруг нас. Я большую часть дня провожу в забытьи, грезя о них. Кому принадлежала эта вещь и как она ему досталась? Что с ним стало потом? Что из этого всего вышло и чем дело кончилось? Это завораживает. Встречаешь людей разных эпох и ведешь с ними долгие беседы.

Но я не впадаю в забытье, сказал Стронгбоу убежденно.

И сегодня тоже?

Ну, может, сегодняшний день стал исключением, но что-то не очень мне в это верится, да и с чего бы, со мной такого просто не бывает. Если я иду в Тимбукту, я иду туда, вот и все. Если я спускаюсь по Тигру в Багдад, я не выхожу из воды раньше Багдада. А уж если я пишу научную работу, то я ее пишу.

А может, вы упустили что-то в своей работе, о чем следовало упомянуть. Может, потому вы и впали в забытье.

Стронгбоу был озадачен.

Как я мог что-то упустить? Такого со мной тоже не бывает. Я ничего не забываю.

Старик улыбнулся и скрылся в глубине дома. Через несколько секунд он выглянул из-за угла, и Стронгбоу расхохотался от уморительного зрелища. Хадж Гарун надел шлем крестоносца, который был ему велик и болтался на голове.

Вот, заявил он радостно, она поможет нам, эта привычная вам шапка для размышлений. Когда мне приходит охота грезить, я гляжу на какой-нибудь из этих предметов, не отрываясь, и скоро уношусь в прошлое и вижу римлян и вавилонян на улицах Иерусалима. Посмотрим, что вы увидите. О чем ваша работа?

О сексе.

Тогда, должно быть, вы грезили о какой-нибудь женщине. Кто она? Смотрите внимательнее.

Стронгбоу уставился на старика в шлеме — и вдруг получилось: он увидел ее снова так ясно, словно она стояла на месте Хадж Гаруна. Он сжал руки и отвел взгляд.

Одна девушка из Персии, прошептал он.

И вы были молоды?

Всего девятнадцать.

Нежная персиянка, сказал Хадж Гарун тихо и задумчиво.

Да, сказал Стронгбоу, очень нежная. Вдали от города в горах был ручей, я там сделал привал в долине, а она появилась, что-то напевая. Она совсем не испугалась, словно ждала этой встречи. Мы проговорили много часов, смеялись, плескались в воде, играли как двое малышей, а когда настала ночь, мы лежали, обнявшись, во тьме, обещая друг другу, что никогда не уйдем с того прекрасного места, где встретились. Шли дни и ночи, бессчетные минуты любви, казалось, так будет длиться вечно, а потом она ненадолго сходила в свою деревню, а вскоре после возвращения слегла от холеры, я мог лишь говорить с ней шепотом, беспомощно держа ее в руках и чувствуя, как ее покидает жизнь, и очень скоро она умерла, вот и все. Я похоронил ее в долине. У нас было лишь несколько недель, но я помню там каждую травинку, каждый солнечный блик и журчание воды среди скал. Память о том ручье — память о самых восхитительных и самых мучительных мгновениях моей жизни.