Синайский гобелен - Уитмор Эдвард - Страница 29

По ночам ему приходилось искать пропитание, и слухов прибавилось. Иногда по утрам фермер понимал, что в сарае стул стоит не на месте, а четыре-пять картофелин куда-то делись.

Ночью приходил он, шептал фермер соседям, и кто такой он, конечно, никому объяснять не надо было. Соседи с важным видом кивали, смутно припоминая тихий раскат грома, который они слышали вдалеке на заре.

В 1919 году началась партизанская война, вслед за чем англичане прислали «черно-пегих», которые рыскали по стране, грабя, зверствуя и наводя ужас. Тогда он дал о себе знать, и в южной Ирландии страх пришлось испытать другой стороне.

Сценарий был всегда один и тот же. Шайка «черно-пегих» скачет по дороге, одинокий фермер опрометью несется по своему полю, уворачиваясь от их пуль. Тихий раскат грома вдалеке. Еще и еще. Двое-трое «черно-пегих» опрокидываются на землю, каждый с пулей в макушке.

Сегодня в западном Корке, завтра в восточном. На третий день у рыбацкой деревни. На четвертый — где-нибудь в глубине страны.

Пули каждый раз били прямо сверху, словно пущенные с небес. «Черно-пегие» вдруг оказались лицом к лицу с божественным вмешательством или, как минимум, с дивизионом неуловимых снайперов, вооруженных каким-то новым секретным оружием. Они отказывались выходить из казарм, и стало казаться, что он одержал победу.

Но одинокая партизанщина эльфа-переростка не могла продолжаться вечно. Когда баллистическая экспертиза показала, что противник — всего лишь шустрый одиночка, вооруженный старым модифицированным американским мушкетоном, «черно-пегие» принялись бесчинствовать, мстительно и злобно. Делали свое дело доносчики, и укрываться в горах юному Джо стало негде.

Не стало больше ярко-зеленой курточки, плоской красной шапочки и туфель с пряжками, смолкли ободряющие раскаты тихого грома вдалеке, развеялся загадочный призрак в южной Ирландии, не стало даже старого кавалерийского мушкетона, Джо зарыл его на заброшенном кладбище, почти не надеясь когда-нибудь возвратиться и вернуть себе ружье.

Вновь наступил понедельник после Пасхи, четвертый с начала восстания; Джо — младший сидел на заброшенном земельном участке в трущобах города Корк, коротая последний вечер в Ирландии. Его штаны износились до дыр, босые ноги покрылись нарывами, а то, что когда-то было рубашкой, превратилось в кружево лохмотьев, перевязанных веревочками. Над головой визгливо кричали чайки. Он посмотрел на небо, закрыл глаза и с грустью представил себе маленький остров в Атлантике, горящий в камине торф, отца в компании бедных рыбаков.

Исусе, прошептал он, терпеть не могу разочаровывать людей, но мне приходится отступать. Я уже не могу бегать и прятаться, людей из-за меня избивают дубинками, а я не могу им помочь, только хуже делаю. Знаешь, что они теперь говорят? Говорят, он исчез, и это правда, я для них больше не существую.

Все собравшиеся в комнате мужчины торжественно подняли кружки в его честь.

Знаю, Исусе, я все понимаю, я на все готов, чтобы не разочаровывать людей, я бы остался надолго, если бы от этого была польза, но это бесполезно. Я попробовал, и какое-то время был прок, но это время прошло, и теперь, говорю тебе чистую правду, Исусе, я сдаюсь, они уделали меня, его больше нет.

Он поднял руку в прощальном приветствии, заковылял прочь от заброшенного участка через мост и спустился через люк в угольный погреб. Там он узнал от пожилого возчика, что план его побега готов, а еще — что «черно-пегие» пытали кого-то на западном побережье и выведали, что их старый враг с мушкетоном находится в Корке, завтра к полудню они прибудут большими силами, окружат город и устроят облаву.

«Черно-пегие» прибыли задолго до полудня, но все же опоздали. Рано утром из гавани вышло маленькое судно с грузом виски и картофеля для английского гарнизона в Палестине. Кроме того, на судне ехали в паломничество на Святую Землю двенадцать монашек.

Путешествие, в которое отправлялись монашки, было из ряда вон выходящим, ведь они принадлежали к ордену Бедной Клары, членам которого обычно не дозволялось даже покидать пределов монастыря, не говоря уж о стране. Причиной паломничества стало прошение, поданное настоятельницей из менее строгого ордена, в ведении которого находился монастырь до конца восемнадцатого века, после чего он отошел к Бедным Кларам. Прошению не дали ход из-за войны с Наполеоном, а монастырь тем временем перешел в другие руки.

Где пропадало прошение в течение всего девятнадцатого века, точно не известно. Но оно всплыло, когда архивы Ватикана реорганизовывались в конце Первой мировой войны, и вот сто двадцать пять лет спустя матери-настоятельнице неожиданно прибыло указание отправляться с одиннадцатью монахинями поклониться святым местам.

Настоятельницу как громом поразило. Она написала архиепископу, который был также удивлен, но ответил, что приказы Папского престола надо выполнять. У Святейшего Папы должна быть какая-то причина отправить Бедных Клар в это страшное плавание, хоть ее и невозможно постичь.

Монашек отбирали по возрасту, от семидесяти до девяноста лет.

Все они были необычайно высокого роста, кроме одной, маленькой, темненькой, со следами недавно сбритых усов над верхней губой.

Бедным Кларам не позволялось разговаривать, и всеми формальностями на пристани занимался архиепископ, а монашки, сбившись в кучку, так что их даже трудно было сосчитать, дрожали и перебирали свои четки. Но их волнение перед поездкой в Святую Землю после ста двадцати пяти лет ожидания показалось английским таможенникам естественным, документы проверили быстро, и монашки слитным вихрем черных сутан прошмыгнули на судно.

До самой Яффы монахини не показывались на палубе. Было проделано путешествие по пыльным холмам. У Новых ворот их окружила обычная толпа воришек, продавцов мастики и паломников, которые плевали, ругались и молились, протискиваясь по узеньким улочкам торговли и блаженства. У самых ворот на одной из повозок был замечен невысокий темноволосый человек в поношенном халате и арабском головном уборе, униженно тянувший руку за подаянием.

Его заметил бдительный полисмен, дежуривший у ворот, и отвесил нищеброду хороший удар дубинкой по голове, уравняв тем самым число монашек до дюжины и повергнув эльфа-переростка на булыжную мостовую Иерусалима.

Все еще одетый арабским нищим, Джо сидел у входа в обитель францисканцев в старом городе, украдкой шепча по-гэльски, когда мимо проходил какой-нибудь священник, полагая, что все, кроме ирландцев, примут его речь за какой-нибудь ломаный арабский диалект.

Он провел там весь день, а после этого еще несколько дней возле винного склада и масличного пресса. К вечеру, умирая от голода, он добрался до дверей булочной.

Утром из двери никто не вышел. Скоро солнце поднялось высоко. Он сполз от наступающего зноя в придорожную канаву. Уже далеко за полдень ему показалось, что дверь открылась.

Мы сами, лежа в грязи, произнес он шепотом по-гэльски название ирландской революционной партии. На него упала тень, а может, это ему пригрезилось.

Что? тихо переспросили его по-гэльски.

Любовь протянет победе руку прощения, прошептал Джо, вспомнив девиз клана О'Салливан Бир.

Вот как? Так вот ты кто! Но что за беда заставляет тебя лежать в иерусалимской канаве в таком наряде? Давай помогу, заходи-ка, пока не появился полицейский.

Старый священник уволок его с улицы в прохладную тень булочной. Он запер дверь и облил Джо водой, затем дал ему кусок хлеба и смотрел, как тот ест. Когда к Джо вернулись силы, он рассказал свою историю, а старый священник участливо кивал головой при каждом новом повороте сюжета.

Твой отец участвовал в движении фениев? спросил он в конце.

Участвовал, отче.

И я тоже, но церковь запретила мне этим заниматься. В моем ските побывало шесть О'Салливан Биров по имени Джозеф. Наверное, одним из них был твой отец. Может, назовешь какую-нибудь подробность, чтобы я мог вспомнить?