Синайский гобелен - Уитмор Эдвард - Страница 3

Но продажи не поспевали за критиками. Весной 1985 года Уитмор заканчивал роман, который будет назван «Иерихонская мозаика», — четвертый том «Иерусалимского квартета». Я был в Израиле на проходящей каждые два года Иерусалимской книжной ярмарке. После нее Тед предложил проехать к Иерихону, в тот оазис юго-восточнее Иерусалима, откуда в библейские времена отправлялось большинство караванов — в Левант, Малую Азию, Африку. По пути мы посетили несколько греческих монастырей в Иудейской пустыне. Они вырублены в толще камня у подножия ущелий, которых можно достичь лишь по узким тропинкам, и поэтому нам приходилось оставлять машину на дороге и карабкаться по склонам, больше подходящим для горных коз, чем для писателя и нью-йоркского редактора. И все же, как только мы достигли монастыря, монахи оказались чрезвычайно гостеприимны. Уитмор был там частым гостем, и монахам, похоже, нравилось его общество. После того как нам показали их каменные жилища — не более чем пещеры, слегка приспособленные для жилья, — и попробовав ужасной рецины[2] (сами монахи ее не пили), мы поехали к Иерихону, где нас ждал типичный обед из сушеных фиг, выпечки, дынь и горячего пахучего чая. Потом мы направились в пустыню Негев. За проведенные там годы Тед завел знакомство с местными бедуинами, и на нескольких стоянках нас приняли как старых друзей. Мы провели ночь в израильском метеорологическом центре, он же гостиница, у набатейских развалин посреди пустыни. Все кругом было утыкано антеннами и датчиками, и, как мы тогда говорили, «люди в штатском» из Лондона, Вашингтона, Москвы и Пекина могли, наверно, слышать в пустыне каждый воробьиный чих. Я еще думал: а что, если Тед не ушел в отставку, что, если он все еще работает на ЦРУ и использует меня в качестве прикрытия? Но такую волю фантазии я давал не в последнюю очередь потому, что начитался Грэма Грина и Джона Ле Карре, двух любимых писателей Уитмора.

Несколькими месяцами позже Тед прислал мне открытку, в которой просил оставить местечко в перспективном плане для его нового романа. На открытке была нарисована византийская мозаика «Дерево жизни», которую мы с Тедом видели на каменном полу развалин в Иерихоне. Я показал открытку главному художнику издательства «У. У. Нортон», где я тогда работал главным редактором. Он согласился, что это изображение будет замечательно смотреться на суперобложке. Оставалось только получить рукопись.

«Иерихонская мозаика» оказалась у нас еще до конца года — идеальное завершение великолепного «Квартета». Я считаю, что «Иерихонская мозаика» — самая захватывающая и оригинальная шпионская история в мире. Она основана на событиях, действительно имевших место во время Шестидневной войны, и Уитмор демонстрирует здесь доскональное знание мастерства разведчика, свою любовь к Ближнему Востоку, свою преданность Священному городу и страстное желание мира и понимания между арабами и евреями (да и христианами). Автор показывает, что мы способны преодолеть религиозные, философские и политические разногласия, если будем готовы посвятить себя мудрости, терпению и настоящему пониманию каждого народа и каждой мысли. Это гуманистическое послание вплетено в ткань шпионской истории, основанной на реальной биографии Эли Коэна — сефарда, пожертвовавшего жизнью (он сумел передать Моссаду сирийские планы и карты обороны Голанских высот) ради спасения Израиля. Герой же Уитмора — сириец, ставший в пятидесятые годы удачливым бизнесменом в Буэнос-Айресе и возвращающийся на родину, чтобы поддержать арабскую революцию. Этот патриот, Халим, становится искренним защитником прав палестинцев, «неподкупным», совестью арабского дела. Но на самом деле Халим — еврей, двойной агент Моссада по кличке Бегун, имеющий задание внедриться в высшие сирийские военные круги. В то же время роман этот содержит глубокие размышления о природе веры — когда арабский праведник, христианский мистик и бывший офицер британской разведки сидят в саду в иерихонском оазисе и беседуют о религии и гуманизме в их разных обличьях.

Немногие критики заметили «Иерихонскую мозаику», а продажи были еще меньше, чем у предыдущих книг «Квартета». Арабы и евреи были вовлечены в кровавое противостояние на Западном берегу реки Иордан, газеты и журналы полнились зловещими фотографиями, телевидение каждый день показывало жуткие кадры и сюжеты. Это было неподходящее время для писателей, воспевающих вечные истины, как бы замечательно они ни писали. Тем не менее один критик провозгласил «Квартет» Уитмора «лучшей метафорой разведки в американской прозе за последние годы».

Вскоре после опубликования «Иерихонской мозаики» Уитмор покинул Иерусалим, эфиопский монастырь и американскую художницу. Он вернулся в Нью-Йорк и первую зиму прожил с Энн — женщиной, с которой познакомился много лет назад: она с ее тогдашним мужем и Тед с его первой женой были близкими друзьями. Летом он переезжал в обветшалый белый фамильный особняк в Дорсете, штат Вермонт. На окнах были зеленые ставни, а перед домом — лужайка размером в акр, окруженная огромными величественными деревьями. Двадцать или около того комнат были распределены по дому в каком-то произвольном новоанглийском викторианском порядке, а мебель оставалась еще со времен его бабушки и дедушки, если не со времен прабабки и прадеда. У братьев и сестер Теда были свои дома, и Тед теперь занимал особняк практически один. Жить там можно было только с мая по октябрь. Но для Теда это была гавань, в которой он мог укрыться и писать.

Весной 1987 года я стал литературным агентом, а Тед — одним из моих клиентов. Книгоиздательский бизнес в Америке постепенно скупался международными конгломератами со штаб-квартирами в основном в Германии и Великобритании. Коммерция значила для них гораздо больше, чем литература, и мне показалось, что я смогу сделать для писателей больше, если буду представлять их работы дюжине издателей, чем если буду работать на какого-то одного.

В конце сентября — начале октября я регулярно навещал Теда в Дорсете. Листопад в Новой Англии — особый период: бодрящие ясные осенние дни, дивно прохладные лунные ночи. Днем мы бродили по лесам и полям южного Вермонта, после обеда сидели перед домом на твердых зеленых адирондакских стульях, с напитками и сигарами. На самом-то деле с напитком и сигарой был один я. Тед бросил пить много лет назад (его «привычка» стала настолько серьезной, что он вступил в Общество анонимных алкоголиков) и теперь выкуривал только одну угрожающего вида черуту вечером. Удобно устроившись на лужайке около Объединенной церкви, в которой его прадед был священником, с видом на деревенскую зелень и Дорсет-Инн, мы беседовали заполночь, не о Йеле или его годах в ЦРУ, но о книгах, писательстве, семье и друзьях. Тед был «паршивой овцой», выпускником Йеля, который ушел в ЦРУ, там выгорел и вернулся домой через Крит и Иерусалим странствующим романистом, книги которого получали пылкие отзывы и менее чем пылко раскупались. Но его семья — а в тот момент скорее «его женщины» — поддерживала его и продолжала в него верить. Он был действительно без гроша, но его старшие братья и сестры обеспечили ему крышу над головой.

Именно в те свои приезды я обнаружил, что его прадед Прентисс был священником пресвитерианской церкви, который в 1860-е приплыл по Гудзону из Нью-Йорка в Трою, а затем поездом и повозкой прибыл в Вермонт. В библиотеке этого белого, беспорядочно выстроенного, обшитого досками дома в Дорсете были целые шкафы выцветших, в кожаном переплете, популярных романов «для продавщиц», принадлежавших перу его прабабки, в которых подробно рассказывалось, как сделаться более привлекательной, найти подходящего мужа. Я понял, что она была Даниэлой Стил своего времени и что своим скромным состоянием семья была обязана скорее ее литературным трудам, чем щедрости паствы.

Мы говорили о новом романе. Ориентировочно звавшийся «Сестра Салли и Малыш Билли», он должен был стать первым «американским» романом Теда. Действие его происходило в Чикаго в «ревущие двадцатые», и главным героем был молодой итальянец, старший брат которого, гангстер, помогает ему купить цветочный магазин. Но происходит перестрелка, старший брат погибает, и Малыш Билли бежит на Западное побережье, где встречает целительницу, в которой есть что-то от Эйми Семпл Макферсон. Реальная Макферсон исчезла на месяц в 1926-м, а объявившись вновь, утверждала, будто ее похитили. За каменным домом, в котором Малыш Билли и его целительница проводят месяц любви (с самого начала она дает ему понять, что их идиллия должна ограничиться одним месяцем), есть окруженный стеной сад, полный лимонных деревьев и певчих птиц, и хотя дом находится в Южной Калифорнии, на самом деле этот воображаемый сад — в Иерусалиме, между синагогой и монастырем цистерцианцев, у дома, где Тед жил с Хелен, художницей-американкой.